Из облаков пара появилась фигура человека. Человек рассеянно выбирал из бороды обгоревшие клочки.
Наконец его внутренний мир перестал вращаться, и Ринсвинд сконцентрировал внимание на четырех мужчинах. Которые, в свою очередь, с интересом наблюдали за ним.
На всю четверку приходилось не более двух квадратных футов одежды, а лица мужчин покрывали странного вида линии и кольца.
Ринсвинд не был расистом по трем причинам. В слишком многих местах и слишком неожиданно он оказывался, чтобы в нем могли развиться подобные наклонности. Кроме того, если хорошенько подумать, самые кошмарные события в жизни Ринсвинда были связаны с очень даже белокожими людьми, с гардеробом у которых было все в порядке. Это две причины.
Третья же причина заключалась в том, что четверо мужчин держали по копью каждый. Они неторопливо поднялись с корточек и направили острые наконечники на Ринсвинда. А в зрелище четырех копий, нацеленных на ваше горло, есть нечто вызывающее бесконечное уважение, так что на память вам непроизвольно приходит слово «сэр».
Один из мужчин пожал плечами и опустил копье.
– Здорово, мужик, – сказал он.
Одним копьем меньше. Ситуация потихоньку улучшалась.
– Э-э… Насколько я понял, сэр, это ведь не Незримый Университет? – спросил Ринсвинд.
Остальные копья тоже опустились. Мужчины заухмылялись. Зубы у них были очень белые.
– Может, это Клатч? Или Очудноземье? Очень похоже на Очудноземье, – с надеждой в голосе осведомился Ринсвинд.
– Честно говоря, мужик, никогда не слышал об этих мужиках, – ответил один из аборигенов.
Странная четверка обступила Ринсвинда со всех сторон.
– Ну и как мы его назовем?
– Мужик-Кенгуру. А что, нормально. Так кенгуру, а так мужик. Старые мужики говорят, раньше, во сне, такое случалось сплошь и рядом.
– А мне показалось, он вроде как и не кенгуру.
– Во-во.
– Но мы можем проверить.
Один из аборигенов, с виду главный, улыбаясь, приблизился к Ринсвинду. Улыбка была из тех, что обычно приберегают для имбецилов и людей с оружием. Он протягивал Ринсвинду дощечку.
Дощечка была плоской и выгнутой посередине. Кто-то потратил кучу времени, украшая ее затейливым узором из крохотных разноцветных точек. Почему-то Ринсвинд совсем не удивился, когда распознал в одном из узоров очертания бабочки.
Охотники выжидающе уставились на него.
– Э-э, да, – проговорил он. – Очень хорошо. Мастерская работа. Крайне любопытный точечный рисунок. Жаль, не нашлось обрубка попрямее.
Один из аборигенов положил копье на землю, сел на корточки и подобрал длинную деревянную трубку, украшенную такими же узорами. Набрав воздуха в легкие, он изо всех сил дунул. Эффект был не лишен приятности. Подобный звук мог произвести рой пчел, иступивший духовой секцией в какой-нибудь оркестр.
– Гм-м, – произнес Ринсвинд. – Да.
Очевидно, это было какое-то испытание. Ему дают гнутую дощечку, и он должен с ней что-то сделать. По-видимому, это очень важно. Надо…
О нет, только не это. Он сейчас что-нибудь скажет или сделает и что? Да, воскликнут они, ты тот самый Великий Мужик, ну, или еще кто-то, схватят его в охапку и потащат за собой, устроив ему очередное Приключение, а это значит: опять чего-то бояться, опять от кого-то бежать, опять испытывать неудобства. Жизнь – великая обманщица.
Но нет, на эту удочку Ринсвинд больше не попадется.
– Я хочу домой, – заявил он. – Хочу в библиотеку, где было так хорошо и спокойно. А сейчас я даже не знаю, где нахожусь. И мне все равно, что вы со мной сделаете, понятно? Вам не втянуть меня в это приключение. Я больше не стану спасать мир, и все ваши таинственные деревяшки не помогут вам уговорить меня.
Яростно схватив обрубок дерева, Ринсвинд размахнулся и со всей силой, которая в нем еще оставалась, запустил деревяшку в небо.
После чего скрестил руки на груди. Мужчины изумленно таращились на него.
– Я не шучу, – сказал он. – Все, конец.
Охотники по-прежнему смотрели на Ринсвинда. Вернее, на что-то у него за спиной. И как-то странно ухмылялись.
Это начинало раздражать.
– Вы что, не поняли? Или плохо слышите? – выкрикнул он. – Это был последний раз, когда вселенной удалось надуть старину Ринсви…
Терри ПратчеттПоследний континент
Плоский мир — это мир в себе, и зеркало других миров.
Поэтому Австралия тут совсем ни при чем. Скорее в этой книге рассказывается о совершенно ином месте, которое лишь в отдельных случаях становится немножко… австралийским.
Хотя… Будь спок, договорились?
Пo бескрайним звездным морям плывет черепаха, несущая на своем панцире четырех слонов.
И черепаха, и слоны куда больших размеров, чем вам может представляться, но там, среди звезд, разница между гигантским и крошечным весьма и весьма мала.
И все равно эта черепаха и эти слоны, мягко скажем, выбиваются из средних черепашье-слоновых стандартов.
А на спинах у слонов покоится Плоский мир со всеми своими континентами, облачностью и океанами.
На Диске НЕ ЖИВЕТ множество самых разных существ. Они там обитают, как обитают на всяких шариках, разбросанных по менее рукотворным областям множественной вселенной. Именно на планетах тела утоляют свои желания, иначе говоря — обитают, но сама жизнь отдельно взятого существа протекает в отдельно взятом мирке, очень удобно вращающемся вокруг отдельно взятой головы.
На своих вечеринках боги любят рассказывать одну весьма поучительную историю. В некую планету врезалась огромнейшая глыба космического льда, способная потопить пару-другую континентов. А обитатели второй некоей планеты (расположенной, по астрономическим меркам, буквально в двух шагах от первой) спокойненько наблюдали за этой катастрофой, ровным счетом ничего не предпринимая — на том самом основании, что в Открытом Космосе всякое может случиться. Представители разумных видов по крайней мере подали бы жалобу в высшие инстанции. Впрочем, в правдивость этой истории все равно никто не верит, поскольку раса до такой степени безмозглая никогда не смогла бы открыть слуд[96].
Хотя люди верят во всякое. Например, одна раса искренне уверена, что вселенная — это кожаный мешок, который несет на спине древний старик.
И последователи этой веры тоже в чем-то правы.
Другие, однако, возражают: «Эй, если он тащит в мешке всю вселенную, значит, он несет и себя с мешком, ведь вселенная содержит все. И его тоже. И мешок, разумеется. А в этом мешке — старик и мешок…» Ну и так далее.
На что следует весьма разумный ответ: «И что с того?»
Все племенные мифы — абсолютная истина. Принимая во внимание относительность любой истины.
Для богов простейшая проверка на всемогущество — это способность контролировать падение самой крохотной пташки. Но всего лишь один бог записывает свои впечатления, после чего вносит в процесс некоторые поправки, чтобы в следующий раз пташка падала быстрее и дальше.
Если повезет, мы узнаем почему.
А еще мы, возможно, узнаем, почему человечество находится там, где находится. Эта задачка потруднее предыдущей, поскольку сразу следует встречный вопрос: «А где же нам еще быть?» Страшно не хочется думать, что в один прекрасный день какое-нибудь особо нетерпеливое божество раздвинет облака, высунется в просвет и воскликнет: «Так вы всё еще здесь?! Вот придурки! Я думал, вы уже десять тысяч лет как открыли слуд! Ну все, ждите понедельника! Ужо десять триллионов тонн льда прочистят вам мозги!»
А если совсем повезет, мы узнаем, почему утконосистый утконос[97].
Снежинки, влажные и большие, одна за другой мягко садились на лужайки и крыши Незримого Университета, ведущего волшебно-учебного заведения Плоского мира.
Снег облепил все вокруг, превратив Университет в подобие дорогой, но безвкусной безделушки. Снег лип и к башмакам Страха О'Люда, старшего слугобраза, который мрачно шагал сквозь холодную, бесприютную ночь.
Еще два слугобраза[98], выступив из-под навеса, торжественным шагом двинулись вслед за старшим к главным воротам.
Этот древний обычай пришел из глубины веков, и летом всегда находилась пара-тройка туристов, жаждущих стать свидетелями ритуала. Минус состоял лишь в том, что Церемонию Ключей проводили каждую ночь и круглый год. Заурядный разгул стихий — лед, ветер, снег и дождь — не мог помешать исполнению обряда. А в стародавние времена слугобразы, согласно традиции, еще и преодолевали различные препятствия: бились не на жизнь, а на смерть с многолапыми чудищами; переходили вброд бушующие воды; вооруженные лишь шляпами-котелками, сражались с почтовыми голубями, гарпиями и драконами — и все это под несущиеся из распахнутых окон отчаянные вопли рядовых преподавателей. «Да уйметесь вы наконец?! — кричали им вслед. — Чего ради так шуметь?!» Но слугобразы не унимались, даже не думали. Нельзя унять Традицию. Ее можно лишь дополнить.
Наконец заснеженная троица прибыла к Главным воротам. Там уже поджидал дежурный слугобраз.
— Стой! Кто Идет? — крикнул он.
Страх О'Люд отдал честь.
— Ключи Аркканцлера!
— Проходите, Ключи Аркканцлера!
Старший слугобраз шагнул вперед, вытянул перед собой руки, церемониально загнул ладони и похлопал себя по груди в тех местах, где у кого-то из его давно покойных предшественников-слугобразов располагались нагрудные карманы. Хлоп, хлоп. Опустив руки, такими же деревянными движениями он похлопал себя по бокам. Хлоп, хлоп.
— Проклятье! Готов Поклясться, Минуту Назад Они Были Тут! — громогласно провозгласил он, с бульдожьей старательностью подчеркивая каждое слово.
Привратник отдал честь. Страх О'Люд отдал честь.
— А Ты Все Карманы Проверил?
Страх О'Люд отдал честь. Привратник отдал честь. На его котелке уже выросла снежная пирамидка.