Юнь разглядела – У Лун впопыхах оправляет штаны.
– Что за гадостью там...
Тот неловко хихикнул:
– Не гадость, забава. Они стали меряться, ну и с меня...
– Что с тебя? Чем там мерились?
– Этим... елдой, – поперхнувшись, У Лун, продолжал уже голосом громким и ясным. – Насильно штаны с меня сняли!
– Да чтоб ты издох! – покраснев, отвернулась Ци Юнь. – Только ешь задарма, да от дела лытаешь. А эти, что в кузнице – шайка.
– От дела лытаю? Ночами? – пытаясь согреться, топтался на месте У Лун. – Вы, барышня, видно, меня в холодину такую хотите куда-то послать?
– Чжи Юнь не вернулась домой. Так найди и верни, – Ци Юнь, обернувшись к У Лун’у, нахмурила брови. – Чего? Неохота?
– Что, прям в особняк? Мне к воротам приблизиться духу не хватит.
– Она в это пекло не сунется боле. Ищи в другом месте. Глазенками что разморгался? – Ци Юнь в нетерпеньи пихнула У Лун’а. – Ступай!
Вжав голову в плечи, объявши промерзшее тело руками, У Лун нерешительно плелся по улице Каменщиков. Что-то явно стряслось. Размышляя о жизни семейства, он быстро пришел к очень близкому к истине выводу – достопочтенный оставил Чжи Юнь. И вполне ожидаемо: ведь таковы мужики – что легко им дается, легко приедается. Женщины не исключение. Вот он и бросил Чжи Юнь. Взял и вышвырнул вон, несмотря на объемистый зад и высокие груди. Теперь она словно лежащий в пыли у дороги красивый, но драный платок. Не известно еще, кто ее подберет.
Северный ветер бил прямо в лицо, принося с собой стынь родников и колодцев. Кривые, в ухабах и ямах проулки. Кривые столбы фонарей. Яйцевидные тусклые лампы. Снующие вместе и порознь, одетые в пестрый вечерний наряд мужики и бабьё со следами распутства на лицах. У Лун уже свыкся с душком городской суеты. Сунув голову в двери борделя под длинной гирляндой больших фонарей, У Лун не успел оглядеться, как сонная девка схватила его пятерней за обритое темя, промямлив скрипучим мужским голоском:
– Заходи, развлекайся. Недорого.
Красные губы ее приоткрытого рта походили на пару опавших и слипшихся листьев. У Лун промычав что-то вроде «совсем денег нет», поднырнул под двумя фонарями и, выскочив вон, отбежал на десяток шагов. На душе было гадко.
– Вонючая шлюха!
Он тронул холодной, как талые воды, рукой необычно горячую щеку.
– Вонючие шлюхи, имел я всех вас! – чертыхался У Лун, ударяя себе по щекам.
Чертов северный пригород. Столько водилось здесь легкого нрава девиц, сколько дома, в селении Кленов и Ив, не росло на полях всходов риса. Похоже, что шлюхи взрастают из каждой блудливой елды. Ну и пусть. Мне на них наплевать.
В кинотеатре как раз завершился показ, и все зрители плотной толпой разом хлынули через стеклянные двери. У Лун, оглянувшись, заметил зажатую в давке Чжи Юнь в её броском зеленом ципао. Под ручку с Чжи Юнь, утиравшей платочком слезу – вероятно, проплакала все представленье – У Лун разглядел мужичонку. Уже подцепила кого-то, полдня не прошло. Если в зале Чжи Юнь и рыдала, то выйдя на улицу, с томной улыбкой на бледном лице она строила глазки.
– Чжи Юнь! – заорал во весь голос У Лун, привлекая брезгливые взгляды.
Плевать. Он приставил ладони ко рту, наклонился вперед, набрал в легкие воздуха:
– Старшая барышня!!
Та подвела мужичонку к У Лун’у:
– Чего разорался? Я только с показа: трагично, слезливо, чувствительно. Ты же как чёрт здесь орешь.
– Возвращайтесь домой. Я искал вас. Все ноги стоптал.
– Ты искал меня? Я не терялась, – Чжи Юнь, засмеявшись в ладошку, толкнула поклонника. – Топай, давай: домочадцы меня обыскались. Смотри, чтоб мужик мой тебя не побил. Эх, и сильный же он у меня.
– Твой мужик? – мужичонка брезгливо взглянул на нескладные туфли, обвислые, не по размеру штаны, мешковатую куртку У Лун’а. – Я так и поверил. Мы завтра где встретимся?
– Пшёл! Ты свое получил, – Чжи Юнь, шаркнув подошвой по коже его до слепящего блеска начищенных туфель, опять ухмыльнулась. – У Лун, не отстанет, побей. Я терпеть не могу приставал.
У Лун молча уставился прямо в лицо ухажеру. Отпрянув на пару шагов, тот испуганно бросился прочь, чтобы скрыться во тьме прилегавшего к театру проулка. Чжи Юнь колотила в ладоши:
– У Лун, ты его напугал. Одним взглядом его напугал!
– Может быть. Первый раз меня кто-то боится, – У Лун с неприязнью взглянул на Чжи Юнь. – Возвращайтесь домой. Меня только за этим послали. Повозку нанять?
– Я пешком доберусь. Провожай!
Они молча шагали бок о бок в одном лишь локте друг от друга. Толпа из театра исчезла в ночном полумраке, и улица вновь погрузилась в безмолвие. Внемля звучанию собственных грузных шагов, наблюдая, как две непохожие тени сливаются, вновь разделяются, словно неспешно текущие струи, У Лун ощущал, как какой-то комок, разрастаясь в груди, напирает на сердце и легкие. Вот почему было трудно дышать, из-за этого мысли пришли в беспорядок.
– Я думал, вы плакали. Кто же мог знать, что вы в театре. Еще с мужиком.
– Отодрать его дядю! – Чжи Юнь, стала хлопать рукой по столбам фонарей, чертыхаясь сквозь зубы. – Я псине хотела одной показать, что могу без него развлекаться. Плевать. Мне на всё наплевать.
Воздух был стыл и влажен. Мохнатые перья снежинок, заполонившие мало-помалу ночной небосвод, исчезали, касаясь земли. Миновав освещенный торговый квартал, они вышли на темную улицу Каменщиков. Здесь Чжи Юнь мигом сбавила шаг, заглянула У Лун’у в глаза и, шагнув в его сторону, мягко задела плечом.
– Я замерзла. Ты слышишь? Замерзла, тебе говорю!
– И мне тоже не жарко.
У Лун, задрав голову, глянул на белые перья. Ну, надо же, снег. Знать, не часто он здесь…
– Ты меня обними. Так гораздо теплее.
Раскрыв в изумлении рот, он взглянул на кудряшки недавно завитых волос, чуть присыпанных слоем холодных жемчужин. В глазах у Чжи Юнь проступала и мягкость, и страсть.
– Испугался чего? Ведь никто же не видит. Да если б и видели... Я говорю, обнимай!
Помедлив немного, У Лун протянул непослушную руку, пристроив озябшие пальцы на мягкое место Чжи Юнь. Его губы задвигались, будто бы он собирался промолвить...
– Сюда, – ухватив кисть У Лун’а, Чжи Юнь подтянула ее к пояснице. – Покрепче прижми. Где силенки оставил?
Лицо обжигал кипяток. Опускавшиеся на надбровные дуги снежинки уже не студили, но лишь освежали чело. Рука плетью обвила ее поясницу, и он ощущал через вату и шелк налитую упругую плоть. Камень в горле спускался все ниже, под самое брюхо, и что-то взбухало в паху, но нет силы взглянуть. Нет отваги смотреть хоть куда бы то ни было. Крепко обнявшись с Чжи Юнь, У Лун плелся по улице Каменщиков, размышляя о крысе. О крысе, что тащит поживу в укромный тайник.
– Песьеглазая мразь, – процедила, прижавшись к У Лун’у, Чжи Юнь. – Он не бросил, сама бы ушла. Сил терпеть уже не было.
– Ты меня в это втянула, – к У Лун’у вернулся дар речи. – Меня дурачком…
– Странно мир наш устроен: мужик, так пожалуйста с бабой, а баба, не смей с мужиком, – Чжи Юнь прыснула смехом. – Мамуля всё это поправит.
У Лун наконец-то смекнул, что желает Чжи Юнь. Томный блеск ее глаз был изменчив как водная гладь. В уголках ее рта притаилась пьянящая, неуловимая как сновиденье улыбка. Погладив его по руке, Чжи Юнь повлекла ее выше и выше, пока под ладонью У Лун не почувствовал пышную грудь, и немедленно тело его обернулось колеблемой ветром травинкой. Он еле сумел устоять на ногах.
– Титьки знатные, только ему не нужны, – бормотала Чжи Юнь. – Их тебе отдаю. Мне без разницы ныне.
В диковинной позе У Лун семенил подле барышни. Тщетно пытаясь потрогать – суставы негнущихся пальцев сковали незримые узы – У Лун всей ладонью давил вожделенную титьку. Он чувствовал ритм её сердца – спокойный, размеренный. И ощущение это будило в душе неприязнь. Да, я лапаю грудь на весь город известной, привычной к любому беспутству дешевки. Спокойна она. Вот дешевка бесстыжая!
Они еще долго стояли у входа в лабаз. Сумрак улицы Каменщиков и мохнатые хлопья снежинок скрывали их тайные ласки. Облапив Чжи Юнь, обслюнявив ее тепловатый загривок, У Лун, наконец, провалился в обитель бессмертных: умолкло сопенье, гортань издала низкий рёв, и дрожащее тело исторгло струю клейкой жижи. В штанах стало склизко и холодно.
Утром весь двор был покрыт тонким снежным ковров, исчезавшим под пятнами темных следов на протоптанных за ночь тропинках. Снег городской не идет ни в какое сравненье со снегом в селении Кленов и Ив. Здешний снег даже рот не откроется снегом назвать: просто иней какой-то. У Лун оглядел небосвод. В синем небе, подобно грибам, разрастались, хирели, совсем пропадали из виду клубы сизо-черного дыма: чадила с утра близлежащая мануфактура.
У Лун взял топор и, усевшись на корточки, стал им кромсать отсыревшие чурки. Топор, проржавевший и очень тупой, то и дело отскакивал.
– Ай!
Растирая отбитую кисть, он увидел на ней ярко красную струйку. Сколько же раз в эту зиму он ранил ладонь? Каждый раз за работой. У Лун обслюнявил кровившую рану. Неведомым образом это движенье заставило вспомнить о шее Чжи Юнь. Он взглянул на окно ее спальни. Все ставни закрыты. Дверь ночью зачем заперла? Вдруг в окне промелькнул по-кошачьи влезающий в спальню Крепыш. Появился на миг и пропал. У Лун помрачнел и со злобой ударил по чурке, как будто тем самым пытаясь стравить распирающий грудь жгучий пар.
Еле слышно хрустя по снежку, Чжи Юнь мягко подкралась к нему со спины и, просунувши туфлю меж ног, придавила мошонку.