Катерина кивнула, поняв, что последует расширенное продолжение и без ее наводящих вопросов.
– Они на все каникулы ездят к ней. Раньше то в Питер, то в Прагу, во Францию, а последние три года Лиля с мужем живут в Лондоне постоянно. В этот раз Соня ехать отказалась на все каникулы, решила начать трудовую деятельность, отягощенную практикой в разговорном французском. Вот и поработала!
– Думаю, ее трудовая деятельность не виновата, – легко заступилась Катерина, – скорее всего, разгоряченная постояла под кондиционером.
– Разгоряченная работой! – с нажимом настаивал на своей версии Кирилл.
– Я скажу вам то, что говорю всем родителям: вы не в состоянии уберечь ребенка от всех возможных бед и несчастных случаев и спрятать от жизни, предугадав все напасти и застраховав от них. Есть определенные правила безопасности, основные, которые родители обязаны соблюдать, поведение в городе, на дорогах, в быту, те, о которых все знают и стараются уберечь детей от беды. Но есть огромное количество случаев, которые не предугадаешь. Они случаются, и все.
– Не думаю, что родителей это успокаивает.
– Как правило, нет. Но когда ребенок болеет, родительское самобичевание, что «не уберегли», вредит и ребенку и врачам. Когда ребенок болеет, ему жизненно необходим положительный настрой всех окружающих: «Мы рядом, мы поможем, мы любим тебя и вместе победим все болезни!» Дети, как особо чувствительные антенки, улавливают малейшее настроение родителей и настраиваются на их волну. Ты в негативе, слезах и чувстве вины – ребенок тяжелее, сложнее переносит болезнь, ты в позитиве, в уверенности – скорее и легче выздоравливает.
– А если действительно родители виноваты, что «недоглядели»? – заинтересованно спросил Бойцов.
– Да, как правило, они и недоглядели! – докторским тоном объясняла Катерина. – Но давайте сначала вылечим дитя, а потом уж сколько угодно обвиняйте себя и разбирайтесь со своей совестью, выводы делайте, к психологам ходите, усильте бдительность и контроль, в церкви грехи замаливайте, но потом! Знаете, сколько я выслушиваю каждый день слез, стенаний, самообвинений родительских? Они ведь врачам каются, как попу, ожидая, что тот снимет с них чувство вины, уверив, что они ни в чем не виноваты!
– И тогда вы говорите им то, что сказали мне: «спрятать от жизни невозможно»?
– По обстоятельствам. Родители делятся на нытиков и бойцов. С первой категорией и отчитывать, и прикрикивать приходится постоянно, чтобы взяли себя в руки и помогали, а не вредили своим нытьем. А вот родители из второй – это наши помощники, своим настроем они проделывают огромную работу по реабилитации ребенка.
– А вы жесткий доктор, Катерина, – непонятно, похвалил или попенял Бойцов.
– Если я позволю себе сантименты и жалость бабскую, я буду детей терять на столе и после операции.
– А вы теряли? – осторожно спросил Кирилл.
Катерина помолчала, не понимая, зачем она рассказывает все это незнакомому, по сути, мужику? Понесло ее о работе распространяться! С чего, спрашивается?
– Да, – всетаки ответила она, – двоих. Двоих мальчиков.
И захлопнулась. Кириллу даже почудилось, что он услышал звук смыкания створок раковины – хлоп! – и все, откровения, для которых немного приоткрылись глубины жемчужницы, закончены! Словно выставила перед собой предупреждающий плакат: «Не трогать! Мины!»
Мины, оно, конечно, мины, но он все равно полез, не мог не полезть в силу своего бойцовского характера.
– Почему так произошло?
Катерина Анатольевна посмотрела на него вдумчивонедобро, наверное прикидывая, как далеко и доходчиво его послать, и…
И ответила почему-то:
– Болезнь в обоих случаях была безнадежно запущена. Их отказались оперировать.
– А вы взялись, – понял Бойцов.
– Взялась. Хоть один шанс из сотни, но шанс, и его надо использовать.
– Что, досталось вам потом за этот шанс?
– Да при чем здесь это, – без эмоций, ровно, как о хронической неизлечимой болезни, с которой уже смирился до самой смерти, – дети погибли.
– Кто погиб?! – трагическиперепуганным шепотом вопрошала вошедшая неслышно Валентина.
– Никто! – отрезала Катерина, мысленно дав себе пинка за ненужное откровение.
Почему этот мужик так на нее действует?!
Как он умудряется внедряться в ее сознание, раздражая, будоража, заставляя говорить на запрещенную тему? А?!
– Ох те! Напугали! – приложила ладоньдесницу к величавой груди Валентина. – Катерина Анатольевна, тридцать восемь и восемь.
«Так, – подумала Катерина, – за полчаса на шесть десятых градуса! Ночь грядет веселая! Ну что, дотрынделась на профтемы, врачица?!»
И, посмотрев на обеспокоенные две пары глаз, включила доктора:
– Так, Валя, принеси пару полотенец. В чем Соня спит? Пижама, сорочка?
– В больших футболках, – ответил Кирилл.
– Тогда штуки три футболки.
Боевым слоном Валентина ринулась исполнять задание, чуть ли не сметая все на своем пути. Дождавшись звука захлопнувшейся входной двери, Катерина приступила к пояснениям. Успокаивающим и деловым тоном она сообщила папаше Бойцову об ожидаемом протекании болезни:
– Кирилл Степанович, ситуация такая: я сделала снижающие температуру уколы, и мы даем ей таблетки, но, судя по тому, что температура не опустилась ниже тридцати восьми градусов, болезнь не отступила. Будем надеяться, ночью наступит переломный момент. Я объясню, как это происходит. Когда простуда отступает, температура резко падает, Соня станет сильно потеть, в это время ее надо вытирать насухо, переодевать и поить. К утру наступит сильная слабость, но это начнется процесс выздоровления.
Именно так: в утвердительном, а не предположительноожидаемом тоне. Как обычно. Работа.
– Я останусь с ней, – отсалютовал отцовской любовью Бойцов.
– Как хотите. Есть гостевая спальня, можете расположиться там, но это не обязательно, вдвоем мы справимся.
– Я останусь. Соне надо видеть и знать, что я рядом.
– Как хотите, – повторилась Катерина и внезапно спросила: – Что у вас со спиной?
– В каком смысле? – сделал попытку уйти от прямого вопроса Бойцов, застигнутый врасплох неожиданностью вопроса.
– В том смысле, что у вас больная спина, – ровно ответила Катерина.
– Откуда информация? – придал грозность взгляду и тону Кирилл.
– Алё! Кирилл Степанович! – остудила его пыл Катерина, даже ладонью просемафорила перед его лицом. – Я не конкурирующая фирма и не засланный казачок в вашем бизнесе! Я врач, хирург, надеюсь, что хороший, достаточно квалифицированный, чтобы определить по осанке и движениям болезнь позвоночника. Так что у вас со спиной?
– Наверное, вы всетаки хороший врач, – пробурчал Бойцов, сдаваясь. – Позвоночник у меня поврежден. Давно.
Спина была пожизненным страхом и злоключением Кирилла Бойцова.
Привычным, постоянным, ставшим ручным, с набором «инструментов» для контроля над болью – как лежать, спать, вставать, садиться, наклоняться, одеваться, сидеть, выходить из машины – как жить, постоянно контролируя боль в обертке страха.
Несколько лет подряд в летние каникулы Кирилл командовал студенческим стройотрядом. И у него это прекрасно получалось – и строить, и командовать.
И получалось, и нравилось.
Летом, после четвертого курса, он повез свой стройотряд на назначенный им объект. Как водилось, и уже мало кого удивляло, начальники участков, прорабы, да и рядовые строители нехило зарабатывали на студентах и самой стройке, воруя все, что возможно, подсовывая вместо удачно стибренного списанный, бракованный материал, в том числе и гнилые доски для строительных лесов.
Кирилл клал кирпич на третьем этаже возводившегося здания, отступил на шаг назад от кладки за бутылкой воды, стоявшей на краю деревянного настила, подальше от летевших цементных ошметков. Доска под его ногой проломилась, и он полетел вниз.
Спиной.
Он не успел понять, что произошло, если бы доска разломилась с характерным звуком, он, может, и сообразил, и успел ухватиться за поручни, ну, хоть как-то попытался удержаться, предупрежденный звуком ломающейся древесины. Но он наступил ногой именно в то место, где доска прогнила до трухлявости.
Он летел вниз спиной и видел над собой голубое до нереальности небо, летящие следом за ним обломки доски, деревянную труху, удаляющийся край кирпичной кладки.
Летел, раскинув руки и ноги в стороны, осознавая, ощущая и запоминая каждый микрон времени своего падения, словно время растянулось, как в замедленной киносъемке.
Земля встретила его песочным кулаком в спину.
На всю оставшуюся жизнь память запечатлела пыточную видеосъемку, по долям секунд записавшую полет до песочной кучи со всеми ощущениями, подробностями, деталями.
Эту запись память прокручивала раз за разом кошмаром во сне. Он просыпался в холодном поту, забывая дышать от заново пережитого ужаса, засыпал и все видел сначала.
Три месяца полной неподвижности на больничной койке. Врачи уверяли – в рубашке родился – не убился, не сломал шею, позвоночник не раздроблен, но…
Но он получил такой букет по всему позвоночнику, что ходить, вставать, двигаться он вряд ли когданибудь сможет. Дающее хоть малую толику надежды врачебное «вряд ли» через три месяца сменилось категорическим – «не будете»!
Закованный в корсет, он хрипел от бессилия, злости, перекрывавшей дыхание обиды на жизнь, просыпаясь по нескольку раз за ночь от безмерной боли и повторяющегося кошмара, воспроизводившего запись секунд падения, изменивших его жизнь.
Через три месяца его перевезли домой, к родителям, все, что могла, медицина для него сделала, оставив лежать на специальной кровати дома, навсегда!
Накануне его транспортировки из больницы домой ночью к нему в палату пришел его лечащий врач. Личностью доктор был весьма колоритной. Врач от Бога, талантливый, смелый, а внешностью откровенно смахивал на зэкаубийцу. Огромный, с ручищамикувалдами, с закатанными до локтей рукавами белого халата, открывавшими во всей красе буйную черную поросль на руках, с перебитым носом, тяжелыми надбровными дугами, с коротким ежиком волос.