Ждать ответа Германии Литвинову долго не пришлось. Он пришел на следующий день, 14 февраля. Ответ был составлен хитро: в нем не было упоминания Восточного пакта, но восхвалялась идея разоружения и было заявлено о готовности Германии вступить в переговоры о военно-воздушном пакте при условии предварительных двусторонних переговоров с Великобританией. Нейрат уведомил французского посла, что решение всех прочих текущих вопросов, включая возможное возвращение Германии в Лигу Наций, будет зависеть от будущих обсуждений. Германия предпочла бы начать дискуссии с Великобританией[895]. В этом был смысл, так как Великобритания в цепи коллективной безопасности была слабым звеном.
Подобного ответа Литвинов и ждал: немцы пытались отделить военно-воздушный пакт от повестки других переговоров и использовать британцев как посредника. «Мы должны считать недопустимыми, — писал он Потемкину, — какие бы то ни было переговоры с Германией на основании ее ответа, имеющего определенную цель — вырвать воздушную конвенцию из всей схемы и разрешить ее самостоятельно». Теперь, когда был получен ответ из Берлина, Литвинов мог вернуться к Лавалю. Вопрос еще не обсуждался в Политбюро, и поэтому, заметил Литвинов, он не вправе давать Потемкину директивы. Однако он «лично» думал — такой формулировки Литвинов придерживался, когда у него не было официальной директивы, — что Политбюро одобрит незамедлительное воззвание к Лавалю. Поэтому, не желая медлить, он отправил Потемкину черновой текст для Лаваля, который, он был уверен, вскоре будет одобрен Политбюро. В тексте говорилось, что Германия отвергнет Восточный пакт, и дальнейшие переговоры с ней будут лишь пустой тратой времени. «Неприемлемым для нас, — отмечал также Литвинов, — является и то, что вопрос, затрагивающий непосредственные интересы СССР и начатый обсуждением между ним и Францией, все больше и больше осложняется переговорами, которые ведутся между другими правительствами без нашего участия и начинают переплетаться с все большим количеством политических проблем». После этого Литвинов вкратце изложил содержание переговоров с Францией. Для Литвинова было важно, что именно по инициативе Франции началось обсуждение вопросов взаимопомощи — Поль-Бонкур лично подтведил это Потемкину. Важно было продолжать дискуссии о взаимопомощи с государствами, которые этого желают. Что касается ответов Лаваля на вопросы Потемкина, они, как отметил Литвинов, не были утешительными. Лавалю явно не нравилась идея заключить соглашения без участия Германии и Польши, что решительно не давало двигаться дальше. «Не подлежит сомнению, что Франция, благодаря воздушной конвенции, еще больше дорожащая сотрудничеством Англии, не решится ни на какие шаги, против которых Англия настойчиво возражала бы». Осталось посмотреть, заметил в заключении Литвинов, насколько настойчиво Англия будет продвигать выгодную ей повестку, включая военновоздушный пакт и другие вопросы[896].
В тот же день, 17 февраля, для документа, отправленного им по собственной инициативе Потемкину, Литвинов запросил одобрение Сталина. Он развеял опасения (которые высказывал Титулеску), связанные с выходом из декабрьского протокола Лаваля. Он отметил, что «проявление раздражения с нашей стороны подчеркивает нашу решимость покончить с неопределенностью. Пусть данные проявления, — добавил он, — наряду со слухами о том, будто СССР ведет дела с рейхсвером, занимают умы французов». При этом была вероятность, что категорическое неприятие советского демарша может поставить под вопрос декабрьский протокол. «Я не думаю, что уже в настоящий момент Франция ответит категорическим отказом. Скорее всего, ответ будет более или менее гибкий, эластичный, не прекращающий окончательно всей акции с Вост[очным] пактом. Наше заявление, однако, напомнит Лавалю о необходимости считаться с нами в его дальнейших переговорах с Англией и Германией»[897]. Очень странная рекомендация: направить жесткую ноту Лавалю, рискуя получить отказ от Франции… Хотя, вероятнее всего, Франция бы дала уклончивый ответ. Если коротко, предлагался шаг без особой надежды на успех, но с некоторым риском для отношений с Францией. Без сомнения, это говорит о том, что Литвинов отчаялся найти эффективный способ воздействовать на инертного Лаваля.
Во время встречи с Альфаном в тот же день Литвинов занял более мягкую позицию. Согласно отчету Альфана, Литвинов обозначил намерение одобрить «в общих чертах» англо-французское коммюнике при условии, что Франция придерживается принципа неделимости европейской безопасности. Литвинов сообщил Альфану, что передал на рассмотрение проект документа и в ближайшие дни ждет ответа. Если Германия отвергнет англо-французские предложения, почему бы правительствам остальных заинтересованных стран не продолжить формирование собственной системы безопасности, без Германии, «для защиты от единственного на сегодня фактора, способного ее нарушить»?[898] Поменял ли Литвинов мнение насчет проекта документа, который он отправил Потемкину? Судя по отчету Альфана, отправленному в Париж, нарком (а в конечном счете Сталин) к этому склонялся.
Взгляды Ванситтарта
Тем временем в Лондоне Ванситтарт успокаивал явно раздраженную происходящим советскую сторону. Он хотел улучшения англо-советских отношений, а вероятный скандал или даже разрыв отношений из-за англо-французского коммюнике играл бы на руку немцам. «Ума не приложу, как успокоить Литвинова с его нездоровой одержимостью немецкой угрозой», — как-то заметил Ванситтарт Корбену. Не Ванситтарту было такое заявлять: уж кто в Лондоне, как не он, был «одержим» германской угрозой?.. Ванситтарт отмечал, что озабоченность СССР понять трудно, ведь у Советского Союза нет общих границ с Германией, и нынешнее наращивание немецких вооружений непосредственной угрозы для СССР не представляет. Литвинов, конечно же, ответил Ванситтарту во многом в том же духе, что и польскому послу. Корбен отметил, что Ванситтарт, хотя и в меньшей степени, чем его коллеги из британского МИД, не хотел жертвовать улучшением отношений с Германией ради пакта о взаимопомощи с СССР. Они полагали, что улучшение отношений с Берлином возможно, и именно это и волновало Литвинова. Ванситтарт дал понять Корбену, что попытается связаться с Майским и убедить его в «искренности британского правительства»[899]. Проще было сказать, чем сделать.
Как сообщал Майский в НКИД, Ванситтарт пригласил его в МИД 13 февраля. Литвинов ответил незамедлительно: в борьбе за пакт о взаимопомощи появилась возможность открыть второй фронт. «Выясните неясности Лондонского соглашения, — передал Литвинов свои указания. — Скажите, что широко распространено мнение, что англичане всячески старались убедить французов отказаться от Восточного пакта, что англичане озаботились лишь безопасностью на западе [Европы] и не интересуются Востоком, Юго-Востоком, где они готовы предоставить Гитлеру свободу действий. Несмотря на упоминание Восточного пакта в [февральском] коммюнике, даже немцы не верят, что англичане хотя бы в малейшей степени интересуются этим пактом». Литвинов считал, что ему известны намерения англичан[900].
Ванситтарт применил в разговоре с Майским весь свой дар убеждения. По его словам, ситуация с Германией была такова: «переговоры будут длинными, трудными и, вероятно, малоуспешными. По мнению Ванситтарта, немцы сравнительно благоприятно относятся к воздушной конвенции, пожалуй, могут примириться с Римскими пактами, но они против Восточного пакта, против возвращения в Лигу Наций и против какого-либо ограничения своих вооружений». Перед тем как согласиться на какие-либо переговоры, немцы непременно зададут тысячу и один вопрос, требуя развернутых ответов. Затем Ванситтарт поднял важные для советского правительства вопросы. Все темы, поднятые в англо-французском коммюнике, воспринимались как относящиеся к одному комплексу вопросов. «Что насчет Восточного пакта?» — допытывался Майский. Ванситтарт ответил, что, вероятно, с некоторыми изменениями, но британское правительство по-прежнему привержено этому плану. Он попросил Майского передать советскому правительству, что ему не следует беспокоиться насчет англо-французского соглашения и будущих переговоров с Германией. Эти переговоры не скажутся ни на ходе франко-советского сближения, ни на англо-советских отношениях, которые стремительно улучшаются.
«Надо смотреть на вещи реалистически», — сказал Ванситтарт. «Основной факт, по мнению Ванситтарта, остается неизменным: в Европе появилась вооруженная и быстро вооружающаяся Германия, истинные намерения которой никому точно не известны. Такое положение (как и перед 1914 годом) неизбежно толкает окружающие Германию страны к сближению». Ванситтарт отверг мысль, что Великобритания, развязав руки Гитлеру на востоке, сможет получить из этого какую-либо выгоду[901].
К сожалению, Ванситтарт был заместителем министра иностранных дел — обычный госслужащий, не глава МИД, не премьер-министр. Контролировать вышестоящих он не мог: мог оказывать влияние, но не контролировать, оставаясь их покорным слугой. Среди консерваторов некоторые — даже многие — рассматривали гитлеровскую Германию как бастион, который должен защитить Европу от СССР и засилья коммунизма. Они с радостью развязали бы Гитлеру руки на востоке, какой бы глупой ни была эта идея, отмечал Ванситтарт. Сам он уже давно бил во все колокола, предупреждая о германской угрозе: до какой-то степени в кабинете к нему прислушивались, однако идея натравить Гитлера на восток будоражила даже его ближайших коллег в МИД. В Москве вызывал сомнения са