[936]. Согласно тому, что слышал Бенеш от Идена, также посетившего Прагу, Бек категорически отвергал принцип взаимопомощи. Это не должно никого удивлять, ведь такой была польская позиция по Восточному пакту изначально. Бенеш сообщил Идену, что любые изменения в плане Восточного пакта будут расцениваться как капитуляция[937].
Невероятно, но Политбюро, а в итоге и сам Сталин все еще надеялись заманить Польшу и Германию в пакт, обспечивающий коллективную безопасность. Как объяснял Литвинов Потемкину, «с самого начала мы считали Восточный региональный пакт полноценным лишь в случае участия в нем Германии, и в особенности Польши. Чтобы добиться этой цели, мы предприняли некоторое наступление, заявляя, что в случае отказа Германии и Польши примкнуть к пакту он будет заключен без них. Это делалось с целью воздействия на Германию и Польшу, чтобы склонить их к участию в пакте (с той же целью мы, как Вы помните, добивались от Лаваля твердых заявлений этого рода)». Советская сторона блефовала, и это не подействовало. Германия и Польша отказались присоединиться к пакту. Теперь, по словам Литвинова, ситуация изменилась. Германия распускала слухи о том, что «будто бы их отказ отвечает нашим желаниям, ибо мы будто бы стремимся к пактам без Германии и против нее». Дабы противодействовать этим слухам, советское правительство решило настаивать на включении в пакт Германии и Польши. Затем Литвинов добавил к формулировке ключевой момент: «К этому надо добавить, что некоторые товарищи у нас все еще не совсем утратили надежду на изменение позиции как Польши, так даже и Германии». Именно поэтому советское правительство поддержало то, что Лаваль до прибытия в Москву должен совершить остановку в Варшаве. Вероятно, Лаваль мог бы использовать весь свой дар убеждения и уговорить Бека. Данное решение, добавил Литвинов, было принято 3 апреля, до того как стало известно о провале аналогичной попытки Идена. Из сказанного Литвиновым Потемкину подспудно можно сделать вывод, что Сталину удалось несколько умерить пыл и агрессивность Литвинова по отношению к нацистской Германии. Этот вывод подкрепляется наблюдением Мендраса, сделанным годом ранее. Время от времени Сталину приходилось сдерживать Литвинова.
Послушаем, что Литвинов сообщит Потемкину дальше: советская позиция, писал он, стала несколько сложнее: Москва не станет отказываться от пакта, даже, в худшем случае, без участия Польши и Германии. Предпочтительным все еще оставался многосторонний подход, тем более что французская общественность предпочитала именно этот вариант, пусть даже с одной только Чехословакией. Литвинов вернулся к вопросу Балтии. Он все еще пытался заручиться согласием Франции на расширение гарантий Прибалтийским государствам. Попытка Барту получить одобрение Совета министров была неудачной, но правительство сменилось, а с ним, возможно, и позиция по этому вопросу. Литвинов доказывал, что гарантии Прибалтике отвечают французским интересам, так как в случае нападения Германии на Францию СССР сможет предложить «более эффективную» поддержку: иными словами, Красная армия сможет пройти через Прибалтийские государства и атаковать Германию. Литвинов также настаивал на том, чтобы помощь в случае агрессии была оказана немедленно. Учитывая все эти обстоятельства, Советский Союз мог себе позволить немного подождать. «В общем здесь нет склонности слишком форсировать переговоры с Францией, — замечал Литвинов, — отсюда откладывание переговоров до моей встречи с Лавалем в Женеве». Литвинов оценивал положение дел так:
«Довооружение Германии во всех областях превзошло все ожидания. Не подлежит ни малейшему сомнению, что уже теперь или в ближайшее время Германия будет иметь по сухопутной армии численное превосходство над Францией. Догонит и перегонит она Францию очень скоро и по военной авиации. Франция, таким образом, теряет положение самого могущественного военного государства в Европе. Потенциал войны, как в отношении людского материала, так и военной промышленности во много раз выше у Германии, чем у Франции. Обнаружена полная солидарность Польши с Германией, следовательно, рассчитывать на эффективность союза с Польшей Франция не может. Малая Антанта большой силы не представляет вообще, а к тому же не может быть у Франции уверенности в том, что ей удастся удержать в своей орбите Румынию и Югославию, для которых укрепившаяся Германия может стать притягательной силой».
С анализом слабых мест французов, представленным Литвиновым, трудно спорить. Литвинов говорил о французской дилемме: «Либо пойти на союз с Германией и в качестве слабейшего партнера играть второстепенную роль, и признать таким образом гегемонию Германии в Европе, утратив всех своих друзей и союзников, либо же искать опоры в укреплении связей с Малой Антантой и соглашении с нами. Не сомневаюсь, что во Франции найдется немало сторонников первой части дилеммы, но здравый смысл, вероятно, подскажет Франции иной выход. Я поэтому считаю, что заинтересованность теперь возросла больше для Франции, чем для нас»[938].
Если не забыли, шел апрель 1935 года. В Москве немецкий посол Фридрих Вернер фон дер Шуленбург приехал в НКИД пожаловаться Литвинову. Немцы в Москве часто ездили с жалобами, так что ничего удивительного. В этот раз причиной стала статья Тухачевского о германском перевооружении. Шуленбург назвал неприемлемым, что высокопоставленный советский чиновник публично в деталях рассказывает о немецких вооружениях. Тухачевский, очевидно, тщательно перепроверил все данные. Посол получил ответ, что если немецкое правительство смущают цифры, то можно опубликовать информацию в прессе. НКИД предлагал такие дела обсуждать более открыто. «Мы знаем, что Гитлер держится другого метода и предпочитает за нашей спиной говорить с англичанами об опасности, которую якобы представляет для Германии и для всей Европы наша Красная Армия, о наших агрессивных замыслах и т. п.», — не сдержался Литвинов. «Это дело вкуса, — продолжал он. — Мы предпочитаем не скрывать того, что мы думаем о политике Германии»[939].
В Париже царили волнение, озлобленность и отсутствие уверенности в завтрашнем дне. 6 апреля состоялось заседание Совета министров. По словам Эррио, Лаваль заявил, что будет иметь дело с Советами только ради того, чтобы поддержать Малую Антанту или предотвратить заключение германо-российского соглашения. Для французов это была нижняя планка в поддержании идеи укрепления франко-советских отношений. Любопытно, что при этом Лаваль выступал за франко-германское соглашение. «Но в целом — и он это признает, — отметил Эррио, — он опасается выступления большевистской армии против французских войск»[940]. Антикоммунизм был смертельной страстью Лаваля.
Зыбучие пески французской политики
Советское посольство исправно информировало НКИД о переменчивом, как зыбучие пески, французском общественном мнении. Советский Союз держал связь с французской прессой через Владимира Соколина. «За последние дни, — докладывал тот, — близкая правительству печать все ярче отражала нежелание Лаваля ангажироваться в дела Восточного пакта, до полного исчерпания других возможностей. Из упомянутой печати и устных высказываний близких Лавалю людей явствуют следующие настроения Лаваля: он, разумеется, предпочитает широкий пакт, с участием Германии». Лаваль рассчитывал на «инициативу англичан» и собирался созвать большую конференцию с участием немцев, итогом которой может стать заключение генерального пакта о консультациях, ненападении и неоказании поддержки агрессору. Такое развитие событий Литвинов собирался предотвратить. Соколин поделился запоздалым наблюдением, что Лаваль пришел в настоящее бешенство. «Раздражение Лаваля при упоминании о Восточном пакте, о позиции СССР, о необходимости принять решение чрезвычайно велико». И это не должно удивлять читателей, поскольку Потемкин и Литвинов при каждом удобном случае твердили Лавалю о недопустимости дальнейшего промедления. Политика «малых шагов» и задержек, которой придерживался Лаваль, какое-то время устраивала, но теперь Литвинов хотел положить ей конец.
В отчетах, направляемых в Москву, информация соседствует с дезинформацией, и порой там содержались весьма странные вещи. Вот что сообщил Соколин: «Из масонского источника под “большим секретом” сообщают, что представители генштаба в “Великом Востоке” говорят о превентивной войне в июне 1935 года как о принятом решении. Затруднения и возражения против Восточного пакта муссируются для маскировки. Франция втайне от нас и от своих союзников внезапно откроет военные действия в уверенности, что союзники охотно помогут ей, после начала войны».
Отражало ли данное сообщение взгляды каких-либо французских руководителей? Верховного командования — точно нет. Позже масон — информатор Соколина — сообщил, будто Генштаб не верит в эффективность поддержки в рамках франко-советского пакта, но, затягивая переговоры с советской стороной, намерен попробовать договориться с немцами. Словом, извечный французский кошмар и дилемма. Масон утверждал, что, если рассчитывать на помощь СССР, нужно действовать сейчас.
Соколин не был легковерным человеком и возразил своему масонскому информатору (по всей вероятности, офицеру французской армии), что все это звучит как несусветная фантазия. Тот настаивал, что информация проверенная, что ради дружбы с Соколиным он раскрыл ему важную государственную тайну, к которой не стоит относиться легкомысленно.
Соколин попросил разъяснений, но масон лишь сказал, что «Генштаб не может отвечать за целостность Франции, если война будет отсрочена хотя бы на год».
Пьер Лаваль
Эту запись в рабочем дневнике Соколин завершил любопытным портретом Лаваля: «Типичный французский крестьянин. Весел, склонен к откровенности, которой сам боится; в разгаре разго