Читателям, возможно, интересно, вел ли французский МИД стенограммы бесед Потемкина с Лавалем. Судя по всему, нет. Даже если такие записи и существовали, то вряд ли они столь же вопиюще, как записи советского полпреда, обнажили двуличность французского МИД. Эррио также не вел запись своих бесед с Потемкиным. Очевидно, он взвалил на себя задачу спасти пакт о взаимопомощи, пусть даже в исковерканном варианте. Немудрено, что Лаваля Эррио раздражал.
Телеграммы Потемкина произвели в Москве очень дурное впечатление. Поведение Лаваля и его «клерков» Леже и Бадевана напоминало, по крайней мере по рассказам Потемкина, американскую комедию пощечин, однако в Москве Сталину и его ближайшим соратникам было не до смеха. 20 апреля Политбюро вновь провело собрание и выпустило новую директиву для Потемкина: «Советуем не слишком ангажироваться на счет соглашения с французами и не забегать вперед, чтобы потом не получился у вас конфуз, если проект договора не будет одобрен в Москве.
Второй раз предупреждаем Вас не забегать вперед и не создавать тем самым иллюзии о том, что будто бы мы больше нуждаемся в пакте, чем французы. Мы не так слабы, как предполагают некоторые». На следующий день ТАСС опубликовал краткое коммюнике, предложенное Сталиным и одобренное Политбюро: «Переговоры между т[оварищем] Литвиновым и Лавалем временно приостановлены. Тов[арищ] Литвинов вызван в Москву для доклада Совету народных комиссаров»[964]. Неудивительно, что Лаваль отчасти пошел на попятный, поскольку в случае провала переговоров он был бы вынужден подать в отставку. А еще он никогда не забывал о выборах в Обервилье.
22 апреля Литвинов вернулся в Москву и этот день, а также следующий провел в кабинете у Сталина, где также присутствовал Крестинский. Разговор продолжался около трех часов. В двух предыдущих случаях Сталин успокаивал Литвинова насчет французов, теперь же Литвинову приходилось унимать гнев вождя. 23 апреля нарком отправил Сталину и узкому кругу Политбюро справку о том, как следует поправить формулировки в проекте соглашения, подпорченного Леже и Бадеваном. Эти правки были согласованы на встрече днем ранее[965]. Литвинов также представил справку, в которой обосновал необходимость принятия проекта документа. Да простят мне читатели, я позволю себе несколько углубиться в детали, поскольку наблюдения Литвинова представляют большой интерес. «Вызов в Москву я считаю правильным, и он соответствовал моим собственным желаниям, — начал Литвинов. — Объясняется это, может быть, скорее моими субъективными ощущениями: мне сильно не хотелось ехать в Париж, а кроме того, я был взбешен попытками со стороны французов изменить тексты, казавшиеся согласованными».
Французы проявили вероломство. Читатель помнит, что сотрудники французского МИД, особенно Леже и Баржетон, всегда были против двустороннего соглашения о взаимопомощи. Они саботировали шаги Поль-Бонкура в данном направлении, и, поскольку нынешний кабинет был на пороге провала, им это вполне могло сойти с рук. Сегодня они работали на Лаваля и под его непосредственным руководством. Править уже согласованный текст значило проявить неуважение к советским дипломатам, отнестись к ним как к непрофессионалам, которых можно в последний момент «надуть» — это излюбленное слово Сталина. В опасные времена союзникам необходимо доверие друг к другу. Могли ли советские дипломаты доверять французам? Ответ очевиден. Однако в 1935 году у советской стороны не было выбора.
Логика Литвинова
Давайте в таком случае рассмотрим аргументы Литвинова в пользу соглашения с французами. Прежде всего, он утверждал, что советской стороне не нужно добиваться от них дальнейших уступок. «Есть, однако опасность, что многочисленные противники советско-французского пакта попытаются использовать заминку и нажать на все пружины для срыва пакта. К числу внешних противников пакта в порядке наиболее активного противодействия надо отнести Польшу, Германию, Англию и Италию», не слишком довольны и турки — так называемые друзья СССР. Кроме того, были противники пакта и в самой Франции. В Женеве у Литвинова создалось впечатление, что французам пакт не очень-то нужен: «Лицо Лаваля обращено до сих пор к Берлину, и он в душе рад был бы, если бы пакт сорвался без того, чтобы в этом можно было упрекнуть его лично». По словам Лаваля, за искажением текста договора стоял лично Фланден (хотя, возможно, Лаваль таким образом пытался переложить ответственность на вышестоящего, так как Фланден в то время был председателем Совета министров). Так или иначе, Фланден, по мнению Литвинова, мог согласиться лишь на те условия, которые не вызвали бы возражений у британцев.
Конечно же, горячо поддерживал пакт Эррио, однако его влияние на кабинет было ограничено, и в том, что касается текста, он защищал позицию Лаваля, так же как, очевидно, и Мандель. О мнениях других министров ничего не известно. От бывших членов правительства, «защитников» СССР, особой поддержки не последовало. «По мнению наших парижских товарищей, — продолжал Литвинов, — пакт не очень популярен ни среди интеллигенции, ни среди мелкой буржуазии, ни даже среди рабочих (некоммунистически настроенных)». Кроме коммунистов, да и то не всех, идея франко-советского пакта никого не прельщала. Литвинов писал, что советский журналист Илья Эренбург «…рассказывал, что он недавно объезжал северные департаменты Франции, наиболее пострадавшие от мировой войны, и там высказывались рабочими опасения, как бы пакт не ускорил войну с Германией. Говорилось даже, “пусть, де, Германия дерется с Советами, это в худшем случае ослабит Германию”. Больше всего сторонников пакта имеется среди правых».
Думается, что Сталину и первым лицам государства (Молотову, Ворошилову, Кагановичу) читать такое было больно. Однако на этом удручающие наблюдения и выводы Литвинова не закончились. «В общем, [французское. — Ред.] правительство считает себя морально ангажированным, да и само не хотело бы отказаться от пакта, хотя бы для того, чтобы сделать невозможным наше соглашение с Германией, но пакт не должен налагать слишком больших обязательств на Францию. Характерное выражение Лаваля и Леже, часто ими употребляемое: “надо подписать что-нибудь”». Мысли Лаваля всегда были тайно обращены в сторону Германии. Он не собирался намеренно провоцировать немцев и особенно давать им повод денонсировать Локарно. Лаваль был готов принести Восточный пакт в жертву, если бы его заключение оказалось сопряжено с рисками. Однако этого варианта не было у него в планах, поскольку он не видел никаких перспектив соглашения с Германией. «Лучше всего для Лаваля, — писал Литвинов, — было бы тянуть переговоры в надежде, что при помощи Англии Германия сделает Франции какие-нибудь заманчивые предложения. Вот почему мой отъезд в Москву несколько обеспокоил Лаваля». Литвинов не говорит об этом прямо, но понятно, что в случае провала франко-советских переговоров Лаваль начал бы разыгрывать германскую карту.
Литвинов объясняет свою стратегию переговоров с Лавалем. По сути, текст, составленный в Женеве, напоминал то, что Леже ранее предлагал Барту, а также позднее, во время последнего (февральского) визита в Женеву Литвинову:
«Нами было признано желательным внести в эти предложения некоторые поправки. Предлагая эти поправки, я заранее знал, что не все они будут для Франции приемлемы и некоторые из них считал лишь предметом торга. Так, например, французы решительно отвергли автоматическую немедленную помощь и наше определение агрессии. И то и другое противоречит Локарнским соглашениям. Мы добились, однако, согласия на необязательность для решений Совета [Лиги Наций] единогласия, а это чрезвычайно существенно. Лаваль вынужден был согласиться со мной, что требование единогласия Совета делало бы оказание нам помощи более чем проблематичным».
Внесенные французами правки, касавшиеся того факта, что помощь не должна оказываться автоматически, Литвинов оставил без внимания. Но он попытался получить от Лаваля ответы на другие вопросы и предсказуемо вернулся к теме безопасности Прибалтийских государств. Литвинов предложил, что в случае, если СССР начнет на Балтике операцию по отражению немецкой угрозы, должны вступить в силу обязательства Франции перед СССР согласно пакту. Лаваль категорически отверг такое предложение. Далее Литвинов уточнил: если аналогичный случай произойдет на западе и Франция придет на помощь, скажем, Бельгии или будет вынуждена войти в демилитаризованную Рейнскую зону, в этом случае Советский Союз не будет обязан выступать против Германии? Лаваль тут же согласился с такой трактовкой. «Далее я предложил, — излагал Литвинов, — протокол о наибольшем благоприятствовании, т. е. в случае заключения Францией с третьим государством пакта с интерпретацией Устава Лиги в сторону автоматизма эта интерпретация перешла бы и на наш пакт. В Женеве Лаваль и Леже это предложение приняли, а, приехав в Париж, взяли свои слова обратно».
Немыслимо, что Лаваль отказался от литвиновского предложения о советских гарантиях безопасности, затрагивающих восточные границы с Бельгией, Рейнскую демилитаризованную зону и даже Швейцарию. Неужели Прибалтика для Франции была важнее, чем Бельгия? У британцев было возражение только по одному пункту, и, кстати, британский МИД лишь от своего посольства в Москве, через французского посла Альфана, узнал, что, когда французы отказали в гарантиях для стран Балтии, советская сторона «отказалась давать гарантии по Бельгии»[966]. Если говорить о глубинных причинах, французы, как и британцы, боялись потерять балтийский и польский кордоны, защищавшие от советской экспансии на запад. Франко-советский пакт, как было сказано в одном французском отчете, толкал Польшу в объятия Германии; СССР уже не нужно будет запрашивать польское разрешение на проход РККА через территорию страны