4 мая Политбюро одобрило текст пакта, но с включением туда положения о том, что советская помощь жертве агрессии будет зависеть от того, окажет ли такую помощь Франция[999]. Французы не хотели пакта с жесткими обязательствами; Бенеш не хотел заключать его без Франции, и в нынешних обстоятельствах Политбюро этого не хотело тоже. Позиция Франции в итоге имела решающее значение: если она не будет оказывать помощь, Чехословакия останется с агрессором один на один. СССР, в свою очередь, не мог быть эффективным участником договора о взаимопомощи без полного одобрения Франции и Великобритании. Без такого одобрения Малая и Балканская Антанты не согласились бы на альянс с Советским Союзом. Даже Чехословакия, нуждавшаяся в альянсе, как никто другой, вела себя уклончиво. И во всем этом была виновата не советская сторона, которая изо всех сил давила на Францию, пытаясь склонить ее к реальному союзу. Идею альянса с СССР отвергали любители пускать пыль в глаза, и среди прочих Лаваль, Леже, Баржетон и Бадеван. И в этом их поддерживал и поощрял британский МИД, несмотря на позицию Ванситтарта.
Визит Лаваля в Москву
Лаваль по пути в Москву остановился в Варшаве, где его принял Бек и другие польские руководители, за исключением Пилсудского, который был уже на смертном одре и скончался 12 мая. Лаваль хвастался, как ему удалось расшатать формулировки франко-советского пакта. Он не хотел придавать французской политике «флер русофильства». Франция «абсолютно лишена просоветских тенденций»[1000]. Эти заявления были как бальзам на душу Бека… Конец политике Барту! А с другой стороны, можно ли верить Лавалю?
13 мая Лаваль прибыл в Москву, где его с флагами и оркестрами встречала ликующая толпа и ждали банкеты. Визит Лаваля был не столько деловым, сколько церемониальным. Он провел две официальные встречи: одну в НКИД с Литвиновым, Крестинским и Потемкиным и другую в Кремле со Сталиным и Молотовым. В Кремле все ему улыбались. Глядя на официальную фотографию, трудно поверить, что пакт оказался пустышкой.
Встреча на высшем уровне в Москве премьер-мининстра Франции П. Лаваля с главой СССР И. В. Сталиным (слева направо: Ш. Альфан, А. Леже, М. М. Литвинов, В. П. Потемкин и В. М. Молотов). Май 1935 года. АВПРФ (Москва)
Ни на одной из бесед не велась запись. Крестинский написал Майскому, что Лаваль поднял вопрос царских долгов, но обсуждение слишком далеко не зашло. Сталин отмахнулся, заявив, что дело мертво, да и сами французы не слишком спешат платить долги. «Когда же Лаваль сказал, что французы платежи американцам увязывают с получением платежей от немцев, то тов[арищ] Сталин шутя сказал, — записал Крестинский, — что мы тоже готовы обсуждать вопросы о долгах, связывая их с убытками от интервенции. Если французы согласны покрыть нам эти убытки, мы, пожалуй, могли бы говорить о долгах». И Лаваль спешно отступил. У Крестинского сложилось впечатление, что сам Лаваль не воспринимал этот вопрос серьезно, но задал его, чтобы потом отчитаться об этом в Париже [1001]. По свидетельству Потемкина, Лаваль сам поднял вопрос о переговорах между штабами, призванных усилить франко-советское военное сотрудничество. Французское верховное командование не было информировано о дискуссиях, которые вел Лаваль в Москве, но держало дверь открытой, ожидая лишь отмашки Лаваля к началу переговоров. Лаваль, как это за ним водилось, по возвращению в Париж отложил начало военных переговоров[1002]. Сталин согласился на совместное коммюнике с абзацем в поддержку французской национальной обороны[1003]. Это вызвало ужас у опального Троцкого. Но почему бы и не поддержать французскую национальную оборону, если на кону организация антинацистского альянса? Сталин видел в этом цель, но можно ли то же самое сказать о Лавале? Что касается Троцкого, его мнение больше никого не интересовало и могло лишь усилить желание Сталина его устранить.
Майский позднее слышал от третьих лиц, что Сталин был с Лавалем откровенен. Лаваль сразу после обмена комплиментами и соблюдения политеса выразил удовлетворение тем, что франко-советский пакт не обращен против какой-либо конкретной страны.
«Как не направлен? — отвечал Сталин. — Наоборот, направлен и очень направлен против одной определенной страны — Германии».
«Лаваль был несколько ошарашен, но сразу же постарался перестроиться и с той же обворожительной вежливостью стал выражать удовольствие по поводу откровенности Сталина. Так, мол, говорят лишь между настоящими друзьями».
Сталин прервал его: «Вы были сейчас в Польше, что там происходит?»
Лаваль: «Хотя прогерманские настроения в Польше еще сильны, но имеются признаки улучшения, которые постепенно приведут к изменению польской политики…»
Сталин прервал его: «А по-моему, никаких признаков нет! Вы друг поляков, попробуйте же их убедить, что они играют гибельную для самих себя игру. Надуют их немцы и подведут. Вовлекут Польшу в какую-либо авантюру, и когда Польша ослабеет, то заберут ее или разделят с какой-либо другой державой [курсив наш. — М. К.]. Зачем это нужно полякам?»
Лаваль был обескуражен прямотой Сталина и поспешил сменить тему, заговорив о Католической церкви. Он поинтересовался, не может ли Сталин найти какой-нибудь «мостик» к папе Римскому и заключить с ним какой-нибудь пакт.
Сталин улыбнулся: «Пакт? Пакт с папой? Нет, не выйдет! Мы заключаем пакты лишь с теми, кто имеет армии, а папа Римский, насколько мне известно, армии не имеет»[1004].
По пути назад через Польшу, куда он заехал на похороны Пилсудского, Лаваль заявил, что совершенно не возражал бы против «франко-германской Антанты». Если разразится война, пояснил Лаваль, «нас завоюют большевики»[1005]. И хотя Сталин ему советовал предостеречь поляков от безрассудных поступков, Лаваль ничего подобного не сделал. Так Лаваль показал свое истинное лицо — лицо человека, которому нельзя верить.
ГЛАВА XIIКОНЕЦ НАВЕДЕННЫМ МОСТАМ: КРУШЕНИЕ АНГЛО-СОВЕТСКИХ ОТНОШЕНИЙ1935 ГОД
Англо-германское морское соглашение не помешало англо-советскому сближению, хотя и усилило недоверие СССР к британскому правительству. Ванситтарт все еще настаивал на необходимости хороших отношений с СССР, и его раздражало, что его правительство никак не могло понять, почему важно срочно начать перевооружение для борьбы с нацистской Германией. Советский Союз, говорил он, должен быть настроен к нам «дружелюбно, мы не должны сбиваться с пути в погоне за “фонарем из тыквы” для успокоения Гитлера». Прогермански настроенные представители «Таймс» и Палаты лордов «жили в раю для дураков». Только «своевременный реализм» мог помочь найти выход из «этого опасного царства». «Нельзя терять ни недели, — позже отмечал Ванситтарт в своем протоколе, — надо срочно приступать к перевооружению для борьбы с Германией»[1006].
Майский ведет переговоры в Лондоне
Похоже, Ванситтарту удалось удержать курс правительства, хотя и с трудом. Ему также нужно было успокоить Майского, расстроенного англо-германским морским соглашением. Для этого они встретились 9 июля, чуть меньше, чем через год после первых переговоров об улучшении отношений. Во-первых, Ванситтарт развеял слухи (он предполагал, что Майский мог о них узнать), что его должны назначить послом в Париже. «Мечты доброжелателей», — сказал Ванситтарт. В период апогея его влияния в МИД, кто были эти «доброжелатели», которые пытались выпихнуть его за дверь всего лишь через три месяца после визита Идена в Москву? Участвовал ли в этом недовольный Сарджент? «Исключено», — сказал Ванситтарт про Париж, но читателям стоит обратить внимание на то, что его позиция не была настолько сильной, как казалось. Ванситтарт также хотел успокоить Майского насчет Хора. Он «реалист», то есть «антигерманский и профранцузский». В британской внешней политике не будет изменений. Так полагал Ванситтарт, но сколько времени он сможет заставлять правительство придерживаться курса, который уже шатается?
Майский хотел обсудить англо-германское морское соглашение: «Я возразил, что события последних недель привели меня в большое смущение. Морское соглашение явилось несомненно прорывом “фронта Стрезы”… Невольно у всякого постороннего наблюдателя должно было рождаться впечатление о том, что с приходом нового хозяина в Форин-офис в британской внешней политике наступили крупные перемены, притом перемены резкие и крутые. Всего лишь два месяца назад Англия вместе с Францией и Италией категорически заклеймила одностороннее нарушение Версальского договора Германией, а 18 июня она [Англия] сама санкционировала такое одностороннее нарушение». Таким образом, британское правительство по большей части утратило расположение, которое оно завоевало за последний год или около того в Москве и укрепило престиж нацистской Германии[1007]. Ванситтарт защищал морское соглашение — с паршивой овцы хоть шерсти клок. Лучше так, чем никак. Надо попытаться относиться к Гитлеру беспристрастно, весьма неубедительно оправдывался Ванситтарт. Майский полагал, что, по мнению Бивербрука, сказывалось предвыборное желание завоевать голоса пацифистов. Кроме того, постепенно утрачивалась вера в коллективную безопасность, хотя, добавил Майский, британский МИД никогда особенно в нее не вкладывался. Он бы еще больше разочаровался, если бы узнал о нашумевшем меморандуме и протоколе Сарджента. Майский полагал, что в Великобритании все еще придерживаются антисоветской политики. Почему бы не позволить Германии укрепить свои позиции в Прибалтике? Это будет проблема СССР