джента всегда можно положиться — он непременно выступит на противной стороне, если кто-то решит поддержать англо-советское сближение. Удивительно, что его не уволили в мае 1940 года, когда Черчилль стал премьер-министром. Ведь он был не прав практически во всех важных вопросах при подготовке к войне. Он разозлился в сентябре после встречи британского посредника и Литвинова в Женеве. Они обсуждали заем и урегулирование долгов в формате услуги за услугу. Литвинов исключил возможность заключения официального соглашения, но СССР был готов на долгосрочный заем с процентными ставками выше рынка. Прибыль и балансы «Бэринга» пойдут на выплаты кредиторам, но советское правительство в этом не признается. Литвинов сказал, что поддержит этот вариант, и его руководство может его принять[1069].
Через месяц Майский подтвердил: СССР нет никакого дела до того, что британское правительство планирует делать с доходом от долгосрочного займа[1070]. Однако это не соответствовало комментариям Литвинова в Женеве. Это был уклончивый ответ. Майский в конце сентября в Москве предложил согласиться на частичную компенсацию «старых долгов» в обмен на заем от британского правительства[1071]. Трояновский, который все еще оставался полпредом в Вашингтоне, пытался, как ни трудно в это поверить, урегулировать вопрос о выплате долгов и писал депеши напрямую Сталину, хотя ему все время приходили противоположные указания от НКИД. О чем он думал? В конце ноября 1935 года Сталин наконец стукнул кулаком по столу. Советское правительство больше не готово обсуждать никакие выплаты царских долгов[1072].
Сарджент испытал бы огромное облегчение, если бы узнал настоящую советскую позицию, но, учитывая то, что он читал в документах, ему казалось, что стороны двигаются к соглашению. Он задавал вопрос, что скажут Германия, Польша и Франция. У займа «будет реальный политический эффект, как бы мы ни утверждали, что это просто финансовое соглашение. На самом деле этот вопрос надо рассматривать как часть целого европейского комплекса». Ванситтарт не согласился: «Не думаю, что нам стоит беспокоиться из-за того, что скажут эти три страны. Франции будет завидно, Польша, возможно, разозлится, но когда она проявляла к нам альтруизм? Что касается Германии, они пытались сделать то же самое. Мы просто добьемся того, что не получилось у них».
Хор выступал в поддержку такого решения, но Иден сомневался. «Что будут делать русские с доходом от займа: потратят его часть на коммунистическую пропаганду здесь и в других местах? Этот аспект русской политики остается, на наш взгляд, наиболее неудовлетворительным». Вмешался Кольер, чтобы успокоить Идена. Он согласился неохотно, только «в связи с событиями в его избирательном округе»[1073]. Иден сразу выпускал колючки, когда речь заходила о советской «пропаганде», и это оказалось предзнаменованием грядущих событий.
«Кража со взломом»
Вопрос, связанный с ВКП (б) и Британской коммунистической партией, все еще активно обсуждался в британском правительстве и представлял собой проблему. МИД потребовал, чтобы Британская радиовещательная корпорация (Би-би-си) прекратила пускать в эфир британского коммуниста Гарри Поллита. Ванситтарт ясно обрисовал положение: «Если от нас ждут, что мы заявим протест советскому правительству из-за советской пропаганды у нас в стране, то, конечно, неловко то, что сама “Би-би-си” транслирует такую пропаганду».
Заместитель министра лорд Стэнхоуп отметил: «Мне кажется, что “Би-би-си” и ее совет директоров не до конца поняли суть: распространение коммунизма в этой стране является преступлением, и если его совершил сотрудник государственной службы, то это повлечет его увольнение… Почему они не выступают с лекциями о кражах со взломом? И то, и другое незаконно, но кража со взломом хотя бы интереснее, а для отдельных людей еще и прибыльнее. Я предлагаю донести до “Би-би-си” незаконность продвижения коммунизма»[1074].
Этот вопрос тянулся до февраля 1936 года, пока не вмешался кабинет и не остановил передачу. «Коммунистическая пропаганда», говорилось в документе Кабинета министров, «хотя и неэффективна в нашей стране, но представляет значительную опасность для других частей империи, в особенности для Индии». Проблема была в том, что правительство Его Величества не хотело, чтобы знали о его вмешательстве в дела «Би-би-си». Кабинет был доволен, что Поллита уволили, но информация не была разглашена[1075].
А что же с займом?
Если «пропаганда» мешала англо-советским отношениям, то другие обстоятельства свидетельствовали о пользе сближения. Кольер полагал, что заем — это способ гарантировать советские заказы и позволить британским производителям «сорвать куш» на советском рынке[1076]. Конкуренты — на тот момент Франция и нацистская Германия — вели переговоры с СССР. Это беспокоило тех, кто выступал за британский заем[1077]. Хор продолжал давить и получил согласие Чемберлена, но не Ренсимена[1078]. У всех сотрудников Казначейства были сомнения. Уайли писал, что «Торговая палата выступает против займа для России». Заместитель министра финансов сэр Фредерик Филлипс полагал, что «предложение МИД… довольно бестактно и может легко привести к беде». И Чемберлен передумал: «Чем больше я думаю о займе, тем меньше он мне нравится»[1079].
В МИД ощущалось нетерпение. «Меня крайне беспокоят эти долгие задержки», — писал Ванситтарт. «Мы, как и в других вопросах, можем упустить очень крупную рыбину, если даже сейчас не примем решения». Также ощущалось раздражение. «Мы выступаем против решительных попыток Совета по торговле помешать сделать предложение о займе, чего бы это ни стоило», — писал Кольер.
Совет «постоянно менял причину возражения». МИД только успевал ответить на один аргумент, как Совет предлагал другой[1080]. Майский «начинает интересоваться, — говорил Ванситтарт, — действительно ли мы собираемся сделать хоть что-нибудь для улучшения англо-советской торговли или англо-советских отношений в целом»[1081].
С другой стороны, Чилстон подавал сигналы из Москвы, что англо-советские отношения хороши, как никогда, хотя советские сомнения развеются еще очень не скоро. Это был декабрь 1935 года. Чилстон считал само собой разумеющимся, что у сомнений нет никакой основы, но тут он заблуждался. Англо-советские отношения тоже были не на высоте, хотя 18 декабря Болдуин подтвердил оценку Чилстона в Палате общин[1082]. Это произошло в тот же день, когда Хор ушел в отставку с поста министра иностранных дел.
Черчилль наблюдал за происходящим и дал своим коллегам тот же совет, что и Сталину через Майского, но он не мог их убедить действовать как можно быстрее и используя достаточное количество ресурсов. Без министерского кресла он мало что мог сделать. Дело Хора — Лаваля стало плохой новостью для Черчилля и остальных сторонников коллективной безопасности. Также он был недоволен назначением Идена на должность министра иностранных дел. «Его настигнет величие его должности», — писал он своей жене Клементине[1083]. Майский питал большие надежды. Он написал письмо с поздравлениями Идену, вспомнив его визит в Москву и подчеркнув важность англо-советских отношений. Новый министр ответил одним формальным абзацем[1084]. Небрежный ответ стал первым дуновением свирепого ветра, который охладил англо-советские отношения. Несмотря на то что Майский очень чутко улавливал проявления возможных проблем в будущем, в этот раз он ничего не заметил. Он полагал, что Иден — «друг» и не замечал, как он ошибался.
ГЛАВА XIIIШАТКАЯ ОПОРА: ФРАНЦИЯ И ЕЕ ВОСТОЧНОЕВРОПЕЙСКИЕ СОЮЗНИКИ1935–1936 ГОДЫ
Париж был опорой советских усилий по организации антинацистского союза, однако она была сделана из плохого металла и с трудом выдерживала возложенный на нее груз. Последний раз мы встречались с Лавалем, когда он возвращался в Париж после остановки в Варшаве, где присутствовал на похоронах Пилсудского. Там он просил польские официальные лица не беспокоиться из-за франко-советского пакта. Месье Зигзаг говорил русским одно, а полякам другое. Выяснилось, что в Москве он поднимал вопрос переговоров между генштабами, которые необходимы для актуализации взаимопомощи в случае агрессии Германии. Наверно, Литвинов удивился этой идее Лаваля и подумал, что она слишком хороша, чтобы поверить в то, что это правда. По словам Потемкина, французский Генштаб ничего не знал про переговоры. Лаваль также обещал быструю ратификацию пакта, но уже было понятно, что это произойдет самое раннее весной.
Как и покойный Довгалевский, Потемкин относился к французам с определенной сдержанностью, так как боялся, что если СССР слишком сильно будет заинтересован в укреплении связей, то это может привести к обратному эффекту. Более того, посольство сообщило о росте антикоммунистических настроений. Буржуазная пресса боялась усиления социалистического и коммунистического Единого фронта. По-прежнему большую проблему представляла «Ле Тан». «Не нужно забывать, — говорил Альфан, — что из всех французских газет эта самая продажная… самая, так сказать, буржуазная из всех буржуазных газет Франции». На политических приемах жаловались на слишком сильное влияние СССР на внутренние дела Франции. Альфан настаивал, что советскому правительству надо было подсластить пилюлю и не считать, что сближение может быть основано «только на… взаимной помощи». Москве необходимо урегулировать вопрос долгов. Дело в «психологии» французов. Тогда общественность будет с большим энтузиазмом относиться к франко-советским отношениям