[1144]. Однако итальянский посол в Париже Витторио Черрути полагал, что предложению Лаваля стоит уделить внимание. Итальянское правительство передало его в Берлин. В целом предложение заключалось в следующем: франко-советский пакт будет «поглощен» соглашением о безопасности в Восточной Европе и таким образом будет «деактуализирован»[1145].
Про Лаваля стоит сказать одно: он не скрывал своих намерений даже от Потемкина. На встрече в конце ноября Лаваль рассказал ему о недавних переговорах между французским послом в Берлине Франсуа-Понсе и Гитлером. Он выделил два момента. Во-первых, Франция и Германия хотят наладить хорошие отношения, чтобы сохранить мир в Европе. К сожалению, главным препятствием к франко-германскому сближению стал «пакт от 2 мая». Франкосоветское сотрудничество в контексте договора о взаимопомощи не только не гарантирует безопасность в Европе, но и угрожает разрушить «его политику безопасности». СССР был дан четкий сигнал, что он проигрывает битву за коллективную безопасность в Париже. «В момент, когда в [французском. — М. К.] парламенте должен быть поставлен вопрос о ратификации франко-советского пакта, — писал Потемкин, явно сильно недооценивая ситуацию, — эти сигналы главы правительства естественно, должны заставить нас насторожиться». И это было еще не все: «Лаваль старался психологически подготовить нас к отказу от пакта взаимной помощи и к замене его соглашением или даже пресловутой декларацией Германии о ненападении… По-видимому, здесь мы имеем перед собой план, уже созревающий в голове нашего ненадежного партнера». Лаваль дошел до того, что заговорил о преступлении во имя мира, что, с точки зрения Потемкина, относилось к пакту о взаимопомощи.
И как будто этого было недостаточно, Лаваль еще и обвинил советское правительство в деятельности против «государственного порядка» и «в кампании [во Франции. — М. К.], ведущейся против него самого», о которой ходили слухи. Лаваль всегда так делал, когда хотел оттолкнуть СССР. Потемкин начал возражать, и Лаваль прибег к аргументу, что Коминтерн — «орудие вашей компартии и товарища Сталина». Это был неплохой аргумент, но он пошел дальше. «Лаваль многозначительно давал понять, что от него зависит судьба нашего пакта. Если он удержится у власти, если умерится ведомая против него кампания левой прессы, пакт может быть ратифицирован, хотя оппозиция, конечно, будет энергично против него возражать». С точки зрения Потемкина, своим последним комментарием Лаваль хотел сказать, что либо он открыто предлагает сделку, похожую на шантаж, либо предупреждает, что пакт будет настолько дискредитирован в Национальной ассамблее, что, даже если он пройдет, то не будет иметь никакой «моральной силы»[1146]. В отчете Потемкина отражено то, что Лаваль и его послы в Берлине месяцами твердили своим немецким собеседникам. Лаваль поделился беспокойством фюрера на тему большевизма. «Во Франции… не могут недооценивать опасность». Франко-советский пакт был попыткой увести Россию от «большевизации Европы». Он не был направлен против Германии. По словам Франсуа-Понсе, Лаваль уехал в Москву, чтоб «выбить почву из-под ног самой влиятельной парламентской группы в Париже… у коммунистов, марксистов, масонов и евреев». Если Германия договорится с Францией, сказал Лаваль Кёстеру, то «Франция отдаст все бумаги обратно России. В конце концов, — шутил он, — вы же хотели как-нибудь надуть большевиков». Лаваль был неисправим. Когда он говорил о несовместимости «пакта» со сближением с Германией, он просто повторял слова немецкого посла в Париже[1147]. В 1945 году Лаваль с удовольствием взял бы назад многие свои слова и поступки. Он признавал, что совершал ошибки, но он слишком поздно прозрел, и это не могло его спасти от казни за предательство и сотрудничество с врагом.
Для Лаваля это было не просто достижение соглашения с Германией и отказ от сближения с СССР. Народный фронт бы рухнул, если бы Франция подписала «соглашение о ненападении» с Германией. Социалисты и радикал-социалисты отмежевались бы от Коммунистической партии. «После того как будет заложена основа [между Францией и Германией. — М. К.], — объяснял Лаваль немецкому послу, — найдется один конец клубка, и тогда появится надежда, что за него можно потянуть и полностью распутать». Нейрат написал от руки на телеграмме Кёстера: «Кто из них слишком оптимистичен: Лаваль или Кёстер?»[1148]
Конечно, это не могло быть так просто. В ноябре, когда Лаваль встречался с Потемкиным, шла безжалостная политическая борьба, в ходе которой Лаваль терял позиции. Его ослабила утечка секретных переговоров с Хором, в ходе которых он обещал отдать большую часть Абиссинии Муссолини. Кроме того, в новостях сообщалось о поездке французского журналиста Фернана де Бринона в Берлин и о разговоре Франсуа-Понсе с Гитлером. Из этих встреч ничего не вышло. Литвинов не был удивлен. Он сказал Альфану, что его не слишком беспокоят переговоры с Гитлером, поскольку он не видит основы для серьезного франко-германского соглашения. Единственное, что могло произойти, это рост недоверия и тревоги. С точки зрения Литвинова, недоверие к политической ситуации возникало из-за действий французского правительства. «Эта неуверенность, — подчеркнул нарком, — наблюдается не только в Москве, но и в других столицах, таких как Прага, Бухарест, и в особенности Лондон». Альфан попытался защитить своего начальника: он был расстроен из-за нашумевшей парламентской предвыборной кампании. В прессе появились статьи на тему коммунистической пропаганды, направленные на Народный фронт[1149]. Это произошло в декабре 1935 года. «Антисоветская роль Лаваля выясняется все больше и больше, — сказал Литвинов. — Есть шансы ухода Лаваля из кабинета, но я считаю возможным при абсолютной дряблости французских радикалов и Эррио не только дальнейшее оставление Лаваля в кабинете, но и укрепление его позиции, в каковом случае франко-советское сотрудничество ближайшего будущего не имеет»[1150]. Из-за предательства Франции Литвинов стал настоящим пессимистом. Неудивительно, что у наркома периодически случались приступы цинизма. «Будем, однако, бороться», — говорил он иногда своим послам, и это было правдой[1151]. То же самое можно было сказать и про позицию Сталина, продолжавшего его поддерживать.
Расчеты Литвинова
В Москве нарком пытался понять, как ускорить ратификацию в Париже. Смогут ли они назначить Поль-Бонкура докладчиком в Сенате? Об этом он спросил Потемкина[1152]. Именно этот вопрос Потемкин обсуждал с различными людьми в Париже, среди которых были Эррио, Поль-Бонкур и Анри Торрес. Как можно сдвинуть с места ратификацию, как можно провести ее через Сенат после того, как она пройдет через Палату депутатов? В советском посольстве проходили стратегические сессии, в которых принимали участие сторонники пакта и Потемкин. Дипломатические поля боя были не только в Центральной и Восточной Европе, но и в Париже. Потемкин даже пытался действовать через Мадлен Декори, вдову известного парижского юриста Феликса Декори и давнюю любовницу покойного Раймона Пуанкаре. Она также была хозяйкой политического салона в Париже. Мадам Декори стала посредником между Потемкиным и старым врагом СССР Жозефом Кайо, влиятельным сенатором, который выступал против пакта[1153]. Какой парадокс: старый большевик и элегантная представительница буржуазии работают вместе над ратификацией и коллективной безопасностью. Великие дела сведут человека с кем угодно.
Кайо и остальные пытались привязать одобрение пакта (дело национальной безопасности) к старой проблеме невыплаченных царских долгов. Сталин ясно дал понять Лавалю в Москве, что нет никакого способа снова вернуться к этому вопросу. Была ли это попытка использовать пакт в своих интересах или саботировать его? Поль-Бонкур полагал, что Кайо занимался показухой, но Потемкин не был в этом так уверен. У Кайо был помощник в Палате депутатов — ни много ни мало член кабинета, социалист. Единственным светлым пятном было то, что переговоры, в ходе которых обсуждалась серьезная торговая сделка, двигались вперед. Их вели с двумя французскими банками «Луи Дрейфус» и «Селигманн»[1154]. Еще одной проблемой был план Хора — Лаваля, информация о котором просочилась в прессу. Лаваль пришел в ярость, но его мало кто поддержал. Потемкин был хорошо проинформирован[1155].
Хотя Хор ушел с должности министра иностранных дел Великобритании, Лаваль все еще держался за власть. Литвинов был разочарован, хотя, как помнят читатели, сам бы он поддержал сделку по Абиссинии, если бы можно было все сделать тихо, быстро и не вовлекая Лигу. «“Парижский план” ликвидации Абиссинского конфликта лишний раз и с достаточной убедительностью доказывает, — писал Литвинов Потемкину, — что в лице Лаваля мы имеем последовательного настойчивого врага коллективной системы безопасности, в том числе и Лиги Наций, решившего создать совершенно новую систему международных отношений». Это он явно льстил Лавалю. На депеше Литвинова стоит дата 19 декабря. Поэтому, возможно, он не слышал об увольнении Хора за день до этого. Литвинов не знал последние новости и поэтому полагал, что Лаваль продержится у власти до выборов весной 1936 года. Тогда все признаки предыдущей французской политики исчезнут без следа. «В первую очередь он сделает все, что в его силах, чтобы если не сорвать, то затормозить надолго советско-французский пакт. Если теперь Совет Лиги Наций пойдет в малейшей мере навстречу его пожеланиям [по Абиссинии. —