М. К.], то от Лиги Наций останется скоро лишь одно воспоминание»[1156].
Сплетни
Альфан приехал домой в отпуск на рождественские каникулы и несколько раз на праздниках встречался с Потемкиным в Париже. Они обсуждали широкий спектр вопросов, и по ним видно, что внутренняя политика Франции плохо действовала на франко-советские отношения, в особенности рост влияния Народного фронта, который собирался участвовать в предвыборной кампании весной 1936 года. По словам Альфана, политическая ситуация ухудшалась. Лаваля беспокоил рост влияния Французской коммунистической партии и укрепление Народного фронта. Коммунисты его не беспокоили, так как они оставались маленькой «экстремистской» группой. Они уравновешивали похожие группы, такие как правая группа «Французское действие». Но когда Коммунистическая партия изменила свою позицию и решила поддержать национальную оборону, она обрела легитимность. Теперь Лаваль понял, что его правительству может скоро прийти конец. Альфан отметил, что деятельность Коминтерна также не шла правительству на пользу, и не могла бы Москва как-нибудь на Коминтерн повлиять[1157]. Парадокс заключался в том, что Коминтерн придерживался политики единого фронта для борьбы с фашизмом, и именно это беспокоило Лаваля и остальных правых. Левые становились слишком сильными, и правые, затеяв против них кампанию, называли Народный фронт марионеткой Сталина. Пока Альфан был в Париже, у французского поверенного в Москве состоялся интересный разговор с начальником отдела НКИД Алексеем Федоровичем Нейманом. Когда посольством руководил Пайяр, он любил зайти в НКИД поговорить с кем-нибудь, кто ему подвернется под руку. В тот день Пайяр хотел выяснить, как советское правительство ладит с Великобританией. «Произошло значительное улучшение», — ответил Нейман. Британская империя, которой грозит агрессия в разных частях света, «начинает понимать правильность принципа о неделимости мира». Нейман продолжил, что это хорошо и помогает улучшить отношения. «Однако развитие английской политики в направлении коллективной безопасности могло бы быть более определенным и менее зигзагообразным, но в этом отношении долю ответственности несет французская политика». Пайяр кивнул в знак согласия, затронув вопрос французской и итальянской политики: «Франция, по его мнению, сделала большую ошибку, когда сочла нужным платить Италии за участие во “фронте Стрезы” поощрением ее колониальных замыслов… Через шесть месяцев Италия без всякой компенсации присоединилась бы к “фронту Стрезы”, французская же политика создала у нее опасные иллюзии»[1158]. На самом деле Литвинов вполне мог бы сделать что-то похожее, если можно было бы обойтись без скандала и не вовлекать Лигу.
В начале 1936 года Потемкин часто встречался с Жоржем Манделем, который стал членом кабинета в ноябре 1934 года при председателе Совета министров Фландене. В конце декабря они разговаривали после обеда в квартире Табуи, где находился неофициальный политический салон. Потемкин спросил, хотел бы он принять приглашение сформировать правительство. Я не стал бы отказываться, ответил Мандель откровенно, тогда «линия кабинета как во внутренней, так и во внешней политике стала бы достаточно определенной». По словам Потемкина, «Мандель… осуждает Лаваля за игру с двумя центрами фашизма — Римом и Берлином, которая может привести к окончательной изоляции Франции на Европейском континенте». Он, очевидно, поговорил с Иденом, который подумывал над созданием возможного союза, в который бы вошли США, Великобритания и СССР, а Франция будет брошена на произвол судьбы, если она продолжит тесное общение с Германией. Иден, видимо, говорил всякий вздор и пытался напугать французов. «Лаваль… лишен всякой международно-политической перспективы, — сказал Мандель. — Вся внешняя политика рассматривается им под углом зрения его собственных внутриполитических интересов и в аспекте близорукого провинциального пацифизма»[1159].
Плохие новости
Шел январь 1936 года. Казалось, что не существует возможности немедленно найти выход из тупика в отношениях с Францией. Лаваль все еще держался за власть, а франко-советский пакт лежал в столе в МИД и так и не был ратифицирован. Литвинов попросил Потемкина рассказать ему, какие есть перспективы ратификации и сообщить о «будущем Лаваля». Он хотел попробовать еще раз надавить, чтобы провести пакт через Национальную ассамблею, и беспокоился, что если Лаваль останется у власти, он может нанести непоправимый вред[1160].
Через неделю Потемкин предоставил отчет. Новости были плохими. «Положение вопроса о ратификации пакта нельзя признать удовлетворительным, — написал он и затем продолжил: — Лаваль, несомненно, затягивает это дело. Хотя он и говорит кое-кому, что намерен выполнить свои морально-политические обязательства перед нами и союзниками, заинтересованными в организации коллективной безопасности в Восточной Европе, нам известны и другие его заявления. Он продолжает твердить, что мы “не стоим” ратификации пакта, что по соображениям внешнеполитическим целесообразнее с ней не торопиться и что, во всяком случае, всякому должно быть очевидно, насколько общественное мнение влиятельных политических групп настроено против нас и сближения с Москвой, ведущей во Франции и ее колониях подрывную работу».
Все упиралось в Лаваля. Потемкин мало что мог сделать. Наши друзья, говорил он, Эррио, Блюм, Мандель и другие, все еще не вернулись в Париж, так как уехали на новогодние праздники. Потемкин разговаривал с Торресом, который сказал, что «“атмосфера” не вполне благоприятна для нас». Видимо, Палата депутатов все еще не собиралась рассматривать пакт. Торрес и другие пытались начать ратификацию, но было непонятно, получится ли преодолеть барьер, который поставил Лаваль[1161].
Были и другие плохие новости. Много месяцев шло обсуждение кредита на 1 млрд франков на франко-советскую торговлю с «Луи Дрейфусом» и «Селигманном», но так и не получилось ни о чем договориться. Французские правые газеты (в том числе «Аксьон франсез», «Матэн», «Виктуар» и «Же сюи парту») начали кампанию против этого плана, и она набирала обороты. «Нам доподлинно известно, — писал Потемкин, — что вся эта агитация инспирируется кругами, близкими к Комитэ де Форж и французскому банку»[1162]. Это было правдой. Банк Франции и Комитет металлургии были лидерами оппозиции и выступали против улучшения торговых отношений с большевиками. За несколько месяцев до этого Альфан подчеркивал важность советской торговой сделки и предупреждал, что французские банки могут стать серьезным препятствием на пути к успеху[1163]. На самом деле Банк Франции отказался одобрить кредит на миллиард франков, который обязал бы правительство обратиться за финансовой поддержкой в Фонд депозитов и консигнаций — государственный сберегательный банк. В начале января Фонд объявил, что он не готов поддержать сделку, так как боится враждебной кампании в прессе[1164]. Потемкин продолжил, что агент из банка «Селигманн» «…рассказал, что представители органов печати, ведущих борьбу против предоставления нам займа, с полной откровенностью ставят вопрос о цене, за которую можно купить их молчание, если не поддержку этого плана. Конечно, сделать что-либо в этом направлении мы бессильны. Но даже те органы, которые занимают по отношению к нам более или менее пристойную позицию, явно не решаются выступить против бурной кампании, поднятой нашими врагами». Потемкин полагал, что сделке пришел конец. «В данном вопросе решающее слово остается за Лавалем. Формально, в Совете министров, он не возражал против предложения Боннэ. Но на деле он постоянно совещается с [Жаном] Таннри [управляющим банком Франции. — М. К.] и, конечно, как всегда, прислушивается к голосу улицы [то есть прессы. — М. К.]»[1165]. Предательство становилось все более всеобъемлющим. Лишившись торговой сделки, СССР проиграл еще одну битву в борьбе за укрепление франко-советских отношений. Со всех сторон сыпались удары, а наносил их кулак Лаваля.
Никто не знал, сколько времени Лаваль пробудет у власти. У каждого было свое мнение. «Мое впечатление таково, что Лаваль удержится по крайней мере до новых выборов», — полагал Потемкин и продолжил: «В вопросе о выходе из состава правительства между министрами, членами Радикал-социалистической партии, нет единодушия. Эррио бездействует или изрекает формулы квиетизма[1166]. Мандель интригует, подстрекая более импульсивных, но сам, видимо, не слишком рассчитывает на падение Лаваля в ближайшее время. Большинство левой оппозиции предпочитает выжидать, пока Лаваль выдохнется и окажется полным банкротом. Во всяком случае, до Женевы [заседания Лиги Наций в начале февраля. — М. К.] я почти уверенно исключаю возможность падения кабинета Лаваля»[1167].
Получив депешу, Литвинов решил действовать. Во-первых, он попросил Потемкина встретиться с Леже, чтобы получить от него прямые ответы. Литвинов предупредил, что если встретиться с Лавалем, то это немедленно просочится в прессу. А на переговоры с Леже никто не обратит внимания. Литвинов велел Потемкину сказать Леже, что прошло почти девять месяцев после подписания пакта о взаимопомощи, а он до сих пор не был ратифицирован. «Скажите, что мы не намерены мириться с тем, чтобы пакт бесконечно служил предметом игры внутренней или внешней для Франции, и что мы хотим, наконец, внести ясность и знать, почему пакт до сих пор не внесен в Палату и когда он будет внесен». Также нарком велел передать это сообщение Лавалю. Потемкин должен был приехать в МИД Франции через несколько дней, чтобы получить ответ