6 января 1936 года Майский встретился с Иденом, чтобы убедить его ускорить англо-советское сближение и прийти к решению по вопросу займа. Иден был вежлив, но, судя по отчету Майского, создавалось впечатление, что новый министр иностранных дел просто соблюдает формальности. Он вежливо спрашивал, что думает посол, а потом начинал, как обычно, перечислять общие интересы и говорить об отсутствии конфликта. Майский спросил про англо-германские отношения, что, видимо, застало Идена врасплох. Если посол рассчитывал на ответ в стиле Ванситтарта, то он его не получил. Иден описал эту встречу, но всего в нескольких абзацах. «По ходу разговора Майский несколько раз говорил о своем желании добиться улучшения взаимопонимания между правительствами Его Величества и СССР, — писал Иден. — Я был убежден, что единственной прочной основой для дальнейших действий было… оба правительства должны неукоснительно следовать правилу, согласно которому они воздерживаются от вмешательств во внутренние дела друг друга». Майский также зафиксировал этот комментарий, но не придал ему большого значения. А стоило бы. Иден как будто полагал, что Великобритания оказывает СССР услугу, поддерживая с ним терпимые отношения[1181].
Ванситтарт понимал, что у Майского на уме. Он предупредил, что посол теряет терпение. «Он крайне [выделено в оригинале. — М. К.] взволнован и полагает, что мы больше не должны терять время, а также никак не может понять, в чем причина задержки». Заем стал бы «контраргументом для всех преждевременных разговоров о соглашении с Германией, на которые господин Лаваль потратил так много денег». Затем Ванситтарт добавил, как бы подтверждая то, что Черчилль сказал Майскому в декабре 1935 года: «Здесь [выделено в оригинале. — М. К.] тоже ведется много пустых разговоров и высказывается еще больше пустых идей, что ему [Майскому] хорошо известно»[1182]. Как могут догадаться читатели, Сарджент не оставил без внимания попытки Майского защитить заем. «Могу ли я попросить… уделить должное внимание политическим последствиям подобных действий за рубежом?» — писал Сарджент. Заем «для европейской общественности станет крайне значимым поступком, который свидетельствует о необычном и близком политическом сотрудничестве между двумя правительствами». А Гитлер станет утверждать, что заем стал частью «французской политики окружения». Подобные события затруднят британскому правительству возможность «договориться с Германией»[1183]. Кольер никогда не соглашался с подобной аргументацией. «Немцы так бы не ненавидели [франко-советский. — М. К.] пакт, — писал он через несколько месяцев, — если бы он не был для них настоящим препятствием»[1184].
Иден был в большей степени согласен с Сарджентом, но он все равно волновался из-за пропаганды Коминтерна и колебался, стоит ли представлять заем в кабинете. «Я бы мог это сделать с большей уверенностью, — писал он, — если бы меня не тревожили подозрения, что по крайней мере часть этих денег будет потрачена на коммунистическую пропаганду в Британской империи». Ранее он написал: «Я не доверяю [СССР] и уверен, что он ненавидит все то, что мы представляем»[1185].
Министр иностранных дел Великобритании Э. Иден. Середина 1930-х годов
Заместители министра лорды Стэнхоуп и Крэнборн также высказались по этому поводу. «Я спрашиваю себя, — заявил Стэнхоуп, — какова наша политика? Хотим ли мы улучшить отношения с Россией или [выделено в оригинале. — М. К.] с Германией и Японией?» Стэнхоуп продолжил: «Не могу сказать, что я с большим энтузиазмом отношусь к дружбе с Россией, Германией или Японией — я им всем не доверяю. Но из них троих я больше всего не доверяю России. Помимо того, что от “русских пушек” не было для нас особого толку после 1916 года… я также разделяю подозрения министра обороны, что значительная часть этих денег, вероятнее всего, будет потрачена на подрыв самого крупного бастиона борьбы с большевизмом, а именно Британской империи».
Стэнхоуп пришел к выводу: «Мне кажется, мы должны в первую очередь решить, какая у нас будет политика: антигерманская и пророссийская или наоборот? Или же мы можем оседлать двух лошадей одновременно?» Примерно такой же вывод сделал Крэнборн: советское правительство «останется неизменно враждебно настроенным по отношению к Британской империи и будет плести против нас интриги, когда и где сможет»[1186].
Ванситтарт ответил, что британское правительство должно блюсти свои интересы в торговых вопросах и «не позволять, чтобы нас запугивали соперники». Что касается европейской безопасности, Ванситтарт сомневался, что Германию можно «вернуть обратно в сообщество стран», заплатив за это цену, доступную для Великобритании. Если британское правительство окажется не готовым, то стоит начать торговаться. «Пока мы не узнали ответ на тему того, какие есть возможности по возврату Германии, нам следует быть осторожными и не разочаровывать тех, кто с нами в одной лодке. Таких много, и одна из таких стран на настоящий момент [выделено в оригинале. — М. К.] — это Россия»[1187].
Кольер также выпустил в ответ длинный меморандум, в котором суммировал аргументы в поддержку более близких англо-советских отношений. Если советское правительство хотело, чтобы Великобритания сделала «политический жест» в виде займа, то «им руководило не желание напасть на Германию, а страх перед агрессией с ее стороны». Если британское правительство уступит давлению Германии, выступающей против займа, нацисты «решат, что мы их слишком сильно боимся, чтобы помешать их амбициям в Восточной Европе». Кольер также сделал сильный акцент на коммерческой выгоде займа.
Что касается активности Коминтерна, «на него это в любом случае не сильно повлияет, но даже если и повлияет, то, скорее всего, он направит свою активность против других правительств, если СССР договорится с нами и будет также заинтересован в нашей стабильности, как мы — в его»[1188].
«Прекрасный пример одностороннего освещения вопроса», — ответил Стэнхоуп, который жаловался, что предложение о займе попало «сразу постоянному заместителю министра и к министру обороны» без тщательного предварительного анализа, в ходе которого он и другие могли бы его заблокировать[1189]. Конечно, Стэнхоуп это так не формулировал, но все поняли, что он имеет в виду. Вопрос временно отложили до возвращения в Лондон посла Фиппса из Берлина.
Майский и Ванситтарт
В это время Майский и его первый секретарь Самуил Бенцианович Каган пытались всячески понять, какова же сейчас температура англо-советских отношений. Они получали хорошую обратную связь, однако она была ограничена словами, что сближение продолжается, как и раньше. 9 января 1936 года Майский впервые с начала декабря встретился с Ванситтартом. Агния Александровна пригласила Сариту Ванситтарт и ее сына в посольство с неофициальным визитом. Майский зашел к ним, чтобы поздороваться. «Мой муж удивляется, — выговорила ему Сарита, — что Вы к нему так долго не заходите. Он всегда с Вами охотно беседует». Майский написал в своем отчете, что у него не было дел, которые нужно было обсудить с Ванситтартом, но часть этого периода Ванситтарт был в Париже, а когда вернулся в Лондон, было не самое лучшее время для того, чтобы наведаться в МИД. Тем не менее из-за упрека Сариты Майский решил встретиться с Ванситтартом. Они обсудили план Хора — Лаваля. «Я его одобрил», — сказал Ванситтарт. Конечно, причина заключалась в том, что он все больше боялся немецкой агрессии и хотел удержать и укрепить «фронт Стрезы». По словам Майского, Ванситтарт пытался извлечь хоть какую-то пользу из сложившегося плохого положения: «В процессе кризиса и в результате кризиса члены правительства и британское общественное мнение яснее увидели “реальности” международной ситуации, как они есть. Урок тяжел, но полезен. Ибо самое важное сейчас — это политический реализм. И все, что служит делу укрепления реализма, делу прояснения сознания широких масс Великобритании, — все это хорошо. Ему, В[анситтарту], пришлось пережить несколько тяжелых моментов. Кое-какие элементы, знающие о его отношении к Германии, пытались использовать ситуацию для того, чтобы убрать его с этого места. (В[анситтарт] указал при этом на свое кресло), но попытка сорвалась».
Ванситтарт сказал, что он останется при своей должности и будет дальше продолжать битву. Майский отметил, что, по словам Сариты, во время кризиса Ванситтарту уже не в первый раз предлагали возглавить парижское посольство.
Майский ответил, что он очень рад, что Ванситтарт сохранит свою должность, и спросил, можно ли задать пару вопросов. Какие перспективы у войны между Италией и Абиссинией? Ванситтарт не мог ответить и сказал только, что британскому правительству надо внимательно относиться к любым попыткам ликвидировать кризис. Затем Майский спросил про отношения с нацистской Германией. Британский посол Фиппс встречался с Гитлером в середине декабря. Гитлер просил британцев вмешаться и заблокировать ратификацию франко-советского пакта? Ванситтарт ответил отрицательно. Англо-германские отношения были не настолько хороши, чтобы Гитлер стал так рисковать. Ванситтарт добавил, что кабинету необходимо определить намерения Германии и затем уже принимать решения относительно национальной обороны[1190]. Майский испытал облегчение, когда услышал, что Ванситтарт сохранит свою работу, однако его слова про внешнюю политику Великобритании не слишком обнадеживали. Ванситтарт едва избежал последствий утечки плана Хора — Лаваля, и теперь его позиция ослабла. Это становилось понятно, судя по тому, как смело Сарджент и парламентские заместители минис