Второй раунд в битве за актуализацию англо-советского сближения был проигран. Майский все реже встречался с Ванситтартом. Сарджент удерживал свои позиции. Он выступил против визита Даффа Купера в СССР и, что важнее, против ратификации Францией франко-советского пакта. Лаваль откладывал ее на протяжении почти девяти месяцев, пока не ушел в отставку в конце января 1936 года. Это «фатальная политика, — говорил Сарджент, — которая может привести лишь к одному результату, а именно к войне в Европе, а единственной стороной, которая извлечет из нее выгоду, будет советское правительство в липе агентов Третьего интернационала»[1200]. Это был убедительный аргумент для Идена. Он отказался вмешиваться во французские дела, но визит Даффа Купера был отменен, несмотря на благоприятную опенку растущей военной силы СССР[1201]. Сарджент все время вставлял палки в колеса, а Иден был на его стороне. Именно он, а не Ванситтарт писал информационные записки «министру».
Ванситтарт перестал реагировать на протоколы, в которых говорилось, что необходимо дистанцироваться от Москвы и сближаться с Берлином. Сарджент в них просто торжествовал, саркастически высмеивая ценность «англо-советского пакта»[1202]. Мог ли он ошибаться сильнее? Ванситтарта хотели отослать в Париж, чтобы от него избавиться. Сарджент никогда не сомневался в правильности своей идеи. Это был тот человек, который в сентябре 1939 года доведет Великобританию до катастрофы. Осенью того года Великобритания была бы рада, если бы у нее появился «англо-советский пакт». Сарджента следовало бы отправить в какое-нибудь британское консульство в дальнем уголке мира с грунтовыми дорогами и открытой канализацией. К сожалению, он нанес много вреда англо-советским отношениям.
«Возможность достижения понимания с Германией в целом»
Англо-советское сближение пошло на спад, когда кабинет создал комитет, чтобы «изучить возможность достижения понимания с Германией в целом». Сарджент сказал, что правительство не должно делать ничего такого, «что может вызвать ненужное раздражение и подозрения у Германии». Его идеи имеет смысл процитировать без сокращений: «Нам следует в первую очередь действовать в одиночку и не обсуждать это с третьей стороной, чтобы не было утечки и чтобы нам не стали чинить препятствий. А кроме того, нам не следует, пока мы проверяем политику понимания с Германией, брать на себя обязательства в отношении другого курса, который может привести к конфликту с “немецкой” политикой.
В соответствии с этими принципами мы выступили против того… чтобы дать России гарантированный заем. Мы хотели бы, чтобы нас не связывали с действиями французского правительства, которое занимается ратификацией франко-российского пакта. Мы ведем себя осторожно и ничего не рассказываем французскому правительству, так как хотим прозондировать почву в Германии, не спрашивая заранее его согласия…
Довольно очевидно, что советскому правительству не понравится сближение Великобритании с Францией и Германией. Оно так боится Германии, что готово искать союзника среди алчных капиталистов. Оно, конечно, понимает, что его собственная ценность в глазах буржуазных стран Западной Европы во многом зависит от того, насколько они сами боятся Германии.
С учетом данных обстоятельств, я бы предложил соблюдать относительную осторожность в обсуждении немецкой политики с господином Майским и другими русскими. Особенно будет прискорбно, если мы расскажем Майскому больше, чем Корбену. Я считаю, что нам следует изо всех сил стараться не попадать в ситуации, в которых нам придется обсуждать с Майским общую [выделено в оригинале. — М. К.] англо-франко-российскую политику»[1203].
С точки зрения Олифанта, основной вопрос Сарджента заключался в следующем: «Германия или Россия?» Иден согласился с Сарджентом: «Давайте остерегаться господина Майского. Он неугомонный пропагандист»[1204]. Как будто Великобритания оказывала СССР любезность, слушая советские сказки о гитлеровской агрессии, угрожавшей европейскому миру и безопасности. Майский действительно неугомонно продвигал англо-советский союз, и его раздражал британский МИД, в котором верховодили Иден и Сарджент. Конечно, всем было бы намного лучше, если бы британское правительство серьезнее отнеслось к аргументам Майского. Сарджент вообще предлагал действовать в одиночку и ничего не говорить Франции и СССР. Все его рекомендации по изменению курса в сторону Берлина были неправильными. В деле имеются все документы. Когда в мае 1940 года Черчилль проводил кадровые перестановки, Сарджента надо было уволить, сказав ему всего одно слово: «Вон!»
Идена сильно раздражала советская «пропаганда». Так, например, он прочитал отчет Чилстона о враждебной советской статье об условиях жизни рабочего класса в Англии. Кольер не обратил на нее особого внимания, но Иден рассвирепел: «После этой статьи я просто убежден, что мы должны держать Майского и его правительство строго на расстоянии вытянутой руки. Мы хотим корректных отношений, но нам следует избегать любой сердечности в отношении правительства, которое ведет себя подобным образом»[1205]. Иден напомнил Фиппсу свою позицию. Речь шла о политике Сарджента: «Я считаю действительно крайне важным не давать немцам никакого повода думать, что мы хотим присоединиться к политике окружения. Что касается СССР, я бы хотел, чтобы наши отношения строились на дружбе, но… у меня нет иллюзий относительно того, какие на самом деле чувства питает советское правительство к капиталистическому государству»[1206].
Чилстон проговорил некоторые из «невысказанных предположений», которые определяли британскую позицию. «Огромная разница в системе и институтах правительства, в менталитете и концепции свобод субъекта, а кроме того, тот факт, что в этой стране невозможно выразить общественное мнение или настрой. Из-за всего этого создается огромная пропасть, через которую в настоящее время нет моста, какими бы хорошими ни были политические отношения». Чилстон также повторил возражения Идена, связанные с коммунистической пропагандой: «В этом лицемерие двуличного коммунистического государства: оно проводит двуличную политику. С одной стороны, хочет мира для себя, а с другой — нарушает внутреннюю безопасность тех государств, с которыми, по его утверждениям, оно хочет сотрудничать в области “неделимого мира” и коллективной безопасности. Тут мог бы быть строгий упрек пророка: “Что тебе до мира?” Он вполне уместен в отношении этого государства, которое защищает, кормит и использует Коминтерн»[1207].
На самом деле Коминтерн привлекали не для того, чтобы злить заместителей министра и клерков МИД, а для того, чтобы поддержать народные фронты или левоцентристские политические коалиции в борьбе с фашизмом в Европе. Как читатели, наверно, заметили на примере Франции, из-за этой стратегии правые развернулись в сторону нацистской Германии и стали, по меньшей мере, к ней более терпимы.
Майский не заметил признаков изменений политики МИД. Ни Кольер, ни Ванситтарт не предупредили его об Идене и Сардженте. На самом деле Майский положительно оценил поездку Литвинова. «За последние 10 дней я имел возможность прощупать настроение, созданное Вашим визитом в Форин-офис, в дипломатических, политических и журналистских кругах. Все сходятся на том, что прием, оказанный здесь Вам, превзошел все ожидания в смысле внимания и “сердечности”, проявленных со стороны хозяев». Но тем не менее Майский не был уверен в будущем. Положительное впечатление иногда обманывает и «значительно опережает подлинные факты». В то же время он полагал, что «конечно, рассеивать созданное впечатление нам нет никаких оснований. Оно нам выгодно»[1208].
«Логика вещей»
Если смотреть на голые факты, то никакой пользы для советской политики не было. В конце длинной депеши Майский поднял вопрос об англо-германских отношениях. Он вполне справедливо полагал, что британское правительство не отказалось от идеи сближения с нацистской Германией, и даже рассуждал о том, что «сердечность», проявленная по отношению к Литвинову, была нужна, чтобы впечатлить Гитлера. В Великобритании все сильнее боялись Германии и Японии, и «логика вещей» должна была привести к сближению с Францией и СССР. Да, с точки зрения логики это должно было быть именно так. Майский не хотел слишком далеко заходить в своих прогнозах и, как, возможно, заметили читатели, он часто слегка шел на попятный, как, например, в своей депеше. Великобритания все сильнее боялась Германию и Японию, однако «это не значит, конечно, что британское правительство твердо и окончательно решило делать общее дело с СССР… Нет, как и раньше, оно будет колебаться, лавировать, бросаться из стороны в сторону»[1209]. Майский этого не знал, когда писал эти строки, но МИД, благодаря Сардженту и Идену, уже начал склоняться в сторону Берлина. Как ненароком написал Олифант (он вполне мог бы так отреагировать на депешу Майского, если бы ее увидел): «СССР остается СССР, и аудиенция у короля, на которой побывал господин Литвинов, или другие любезности по отношению к отдельным представителям власти никогда не повлияют на основные цели этого государства, хотя иногда оно может захотеть идти в ногу с нами. Но фраза “когда старость придет…” по-прежнему актуальна»[1210]. Олифант опустил вторую часть пословицы: «Когда старость придет, то и черт в монастырь пойдет». Другими словами, обещания, данные в беде, часто не выполняются в период процветания. Ванситтарт молча следил за тем, что происходит, пока он находится у власти, и, вероятно, был разочарован.