Майский мог бы поговорить с Саритой Ванситтарт, что принесло бы ему пользу, но он всегда был ярым приверженцем англо-советского союза. Через неделю он отправил Литвинову длинную депешу, перечислив проекты для дальнейшего сближения, которому только что положили конец Иден и Сарджент: поездки в Москву для представителей парламента, в особенности консерваторов, приемы для руководителей профсоюзов и журналистов, а также различные культурные и спортивные мероприятия[1211].
Глупый вид
Пока МИД размышлял над поворотом в сторону Берлина, Сарджент со своими призрачными надеждами выглядел глупо уже через несколько недель — 7 марта 1936 года, когда немецкие войска вошли в Рейнскую демилитаризованную зону. Вдобавок к этому удару Гитлер осудил Версальский договор, франко-советский пакт и начал рассказывать различные утопические истории о демилитаризованных зонах, возвращении Германии в Лигу Наций и ряде пактов о ненападении. Это был так называемый план мирного урегулирования Гитлера, и он сработал просто великолепно. Британцев и французов парализовало, и они не стали ничего предпринимать. Однако вовсе не все сидели сложа руки, в особенности во Франции, как мы увидим в скором времени. В британском МИД Ванситтарт, Уигрэм, Кольер и Липер считали, что нужно что-то делать, но их задвинул на задний план Сарджент, пользующийся поддержкой Идена, позиция которого была в особенности труслива. Ванситтарт даже велел Уигрэму организовать утечку ключевых материалов в прессу. К сожалению, уже через девять месяцев Уигрэм будет мертв.
Французы и британцы долго совещались между собой и думали, как поступить, но в результате решили бездействовать. Читатели смогут подробнее узнать об этих переговорах, когда мы перейдем к Франции. Майский писал: «мы переживаем тяжелые времена», потому что британские германофилы теперь на коне и готовы к тому, чтобы Гитлер обманул их своими торжественными объявлениями о мирных намерениях. Майский заверил Крэнборна в советской поддержке в Лиге, но снова его предупредил, что «Германия начала использовать американскую фразу “агрессор № 1”»[1212].
Как в британском МИД могли настолько неверно трактовать события? Черчилль жаловался в Палате общин, что нынче выигрывает «страх против национальной чести». В целом все были окутаны страхом, член парламента от Лейбористской партии Гарольд Никольсон писал: «Страна не потерпит ничего, что может привести к войне. Со всех сторон слышится сочувствие к Германии». Для Никольсона «прогерманский» означало «боявшийся войны»[1213]. Таким образом, Рейнский кризис прошел в Великобритании с заламыванием рук, но без каких-либо реальных действий, призванных остановить Гитлера. Так началась эпоха страшных испытаний.
Майский продолжал собирать разные точки зрения. 2 апреля он встретился с Ренсименом. Они обсудили англо-советскую торговлю, а также поговорили о Гитлере. После переживаний из-за Рейнского кризиса Ренсимен хотел уехать на пасхальные праздники. Майский попрекнул его тем, что Гитлер может преподнести еще один сюрприз и помешать его отпуску. «Я спросил Ренсимена, — писал Майский, — что же теперь делать?» Ренсимен пожал плечами: «В такие моменты, как нынешний, лучше не торопиться, авось что-нибудь сложится [выделено в оригинале. — М. К.]».
«Типичный ответ старого поколения британских министров», — отметил Майский. «Почему не поймать его [Гитлера] на слове? — продолжал Ренсимен. — Ведь никто точно не знает, чего Гитлер хочет». Майский улыбнулся: «Могу довольно точно охарактеризовать, чего он хочет». Так посол и поступил, подчеркнув важность тесного англо-франко-советского сотрудничества и «сильной Лиги Наций», которая необходима, чтобы остановить Гитлера. «Но ведь это будет “окружением” Германии», — ответил Ренсимен. «Я разъяснил Ренсимену разницу между “окружением” и самозащитой на базе коллективной безопасности», — писал Майский. Ренсимен ответил, что Гитлер все равно будет недоволен «окружением» и в любом случае эта стратегия не сработала. Майский заметил, что ее и не пробовали. В Великобритании многие боятся Гитлера, но это не причина закрывать глаза на агрессора. Майский предупредил, что скоро начнется новая война, если не будет создана мощная система коллективной безопасности. «Неужели так скоро?» — спросил Ренсимен. Майский снова осветил свою позицию, и Ренсимен признал, что сейчас «опасные времена, тяжелые времена». Так и было. В конце Майский пошутил, что, видимо, испортил Ренсимену настроение перед отпуском[1214]. Как мог королевский министр быть настолько недалеким? Читатели могут быть уверены, что Майский не смог достучаться до Ренсимена, отгородившегося от него мощными стенами, и не потревожил его во время пасхальных праздников.
Черчилль: как сильно изменилось настроение!
На следующий день Майский и Черчилль вместе обедали. По сообщению одного источника, эти двое стали «закадычными друзьями»[1215]. Майский сообщил, что Черчилль пребывал в боевом настроении: рано или поздно гитлеровскую Германию надо будет остановить. «Если до конца нынешнего года, — сказал он, — не удастся создать оборонительный союз государств, могущих пострадать от германской агрессии, неизбежна война». Этот вывод не удивил бы никого в Москве, но Черчилль сказал Майскому еще кое-что важное, что должно было его подбодрить. «Дураки те, кто пытается делать различие между Западной и Восточной Европой [безопасностью. — М. К.]. Литвинов прав: мир в Европе неделим». Чтобы успокоить сомневающихся, нужно работать в рамках Лиги, потому что такие слова, как «профсоюз» и «союз», напугают британскую общественность. Прямое советское участие в антигерманском союзе будет преждевременным и встревожит некоторых консерваторов. Они постепенно меняют свое мнение, но их «прежняя вражда еще далеко не изжита». Черчилль рассказал со смехом, что он недавно выступал перед своими «твердолобыми друзьями» в старом клубе тори, где высказался о необходимости англо-франко-советского сотрудничества, направленного против Германии. Они «проглотили» Францию, но принялись возражать против СССР. «Я рассердился, — сказал Черчилль, — и заявил им: “Будьте политиками и реалистами!”» Затем продолжил: «Мы были бы совершеннейшими идиотами, если бы из-за гипотетической опасности социализма, угрожающей нашим детям или внукам, отказались от помощи СССР против Германии в настоящее время. Моя аргументация произвела весьма сильное впечатление на моих твердолобых слушателей, и они несколько поколебались в своей непримиримости по отношению к вашей стране. Но все-таки подобные настроения есть, и с ними приходится считаться… Через год наши консерваторы будут так напуганы ростом германских вооружений, что сумеют проглотить и большевиков»[1216].
Литвинов заинтересовался этим разговором. Он написал Майскому, что взгляды Черчилля соотносятся с «нашим концептом» того, что должно быть сделано. Это касается соглашения «друзей мира», которые затем сформируют единый фронт, чтобы начать переговоры с Германией. Однако он не разделял уверенности Черчилля в Лиге. «Впрочем, я не знаю, как Черчилль, но нам известно, что противники Гитлера вроде Остина Чемберлена… неделимость мира толкуют ограниченно, заботясь о гарантиях как для Франции и Бельгии, так и для Австрии и Чехословакии, но готовы отдать на съедение Гитлеру восток Европы или, по крайней мере, СССР»[1217].
Через несколько дней после встречи с Черчиллем Майский попытался суммировать свои впечатления от реакции британцев на отправку Гитлером вермахта в Рейнскую область. Казалось, что всем было все равно. Если судить по письмам, которые члены парламента получали от избирателей, тех больше заботили изменения футбольных правил, чем то, что случилось в Рейнской области. Майский отметил, что не нужно думать, будто эти письма пишут только какие-то несколько «чудаков». В Великобритании таких много: «Наряду с пассивностью масс и сумбурным состоянием их мозгов нужно, однако, отметить одно чрезвычайно острое чувство, владеющее этими массами: острый, инстинктивный, животный страх перед войной, в особенности перед воздушными бомбардировками. Все, что угодно, но только не война! — такова основная нота здешних массовых настроений. Отсюда глубокий пацифизм масс, отсюда страх перед всем, что в какой-либо мере может напоминать о войне или грозить (хотя бы в отдаленной степени) развязыванием войны».
В правительственных кругах по-прежнему существовал конфликт между «германофилами» и теми, кто хотел организовать большую коалицию для борьбы с угрозой гитлеровской агрессии. В правом крыле были сильны антисоветские настроения. Это было связано с ростом мощи СССР и его все более активной ролью в Европе. Они не хотели видеть укрепление этой страны, или, во всяком случае, так казалось во Франции и Малой Антанте. Кроме того, начался всплеск антифранцузских настроений. Британцы любили обвинять французов в «глупых» Версальских договорах и отсутствии «гибкости» в отношении Веймарской Германии после войны. Конечно же, британцы несли за это такую же ответственность, как и французы. Более того, британские консерваторы не хотели быть втянутыми в войну из-за франко-советского пакта. «Далее необходимо учитывать распространение изоляционистских настроений в руководящих кругах, питаемых отчасти агитацией бивербруковской прессы. Политика же изоляции, или хотя бы полуизоляции, естественно диктует ликвидацию тесных связей с Францией и Лигой Наций, т. е. фактически льет воду на мельницу Германии». На отношение Великобритании к Германии также влияла военная слабость последней, добавлял Майский, из-за чего немцы не могли придерживаться стабильного политического курса, поскольку пытались выиграть время на перевооружение.