Иден защищал британскую политику. Он сказал: «…мы сделали все, что смогли. Мы действовали в интересах коллективной безопасности». Иден во многом винил Францию, и в особенности Лаваля, так что в Великобритании сейчас были сильны антифранцузские настроения. Однако Иден боролся с этими настроениями и старался предотвратить появление разрыва между французской и британской политикой. Майский не был убежден и считал объяснения Идена неудовлетворительными. «Мне часто казалось, что по существу он согласен со мной и возражает лишь главным образом по долгу службы». Майский начал защищать Францию, хотя это не было его обязанностью. «Франция боится Германии, она ищет себе помощи — со стороны Лиги Наций, со стороны отдельных великих и малых держав. В течение всего послевоенного периода Франция добивается от Великобритании твердых обязательств помощи на случай германской агрессии и никак не может этого получить. Всякий раз, как Париж ставит Лондону вопрос, может ли он рассчитывать на безусловную поддержку, Лондон неизменно отвечает “Да, но…” И дальше начинаются различные оговорки и резервы. Надо ли удивляться при таких обстоятельствах, что Франция стала искать себе друзей и в других частях Европы?»
Иден старался защитить британскую политику, однако Майский разбил все его аргументы один за другим. Разговор снова зашел об Абиссинском кризисе. Дела Абиссинии казались безнадежными. Лига пострадала от «тяжелого удара». Если Италия окончательно победит в ближайшие недели, продолжится ли действие санкций? Иден ответил, что вряд ли. Майский заметил, что двигаться вперед можно только за счет коллективной безопасности и укрепления Лиги. Иден развел руками.
«Мы столько сил вложили, — сказал он, — столько стремления и денег, чтобы поддержать принцип коллективной безопасности в ходе итало-абиссинского конфликта. И каков результат? Как я могу сейчас после всего, что произошло, обратиться к моей стране с предложением заново инвестировать энергию, силы и деньги в поддержку коллективной безопасности в любой другой части Европы? Наша страна на это не пойдет». «Тогда остается только одна альтернатива: война», — парировал Майский. В ответ на это заявление «И[ден] беспомощно пожал плечами»[1222].
Ванситтарт полагал, что ситуация очень опасная, и следующими целями Германии станут Австрия и Чехословакия. Если ничего не предпринять в ближайшее время, Германия установит в Центральной Европе гегемонию, насчет которой предупреждал Остин Чемберлен. В британской политике царил хаос, но Ванситтарт надеялся, что скоро все изменится к лучшему. Он пытался воодушевить как себя, так и Майского. Это был черный юмор: «тяжелая работа» стабилизировала «глупую и плохо обученную» британскую общественность. «Германия точно собирается ассимилировать соседей в Центральной и Восточной Европе», и Ванситтарт не понимал, как это остановить, «если только наши люди не станут по крайне мере в два-три раза более зрелыми, чем сейчас»[1223]. Настроение у Кольера было лучше: «К счастью для англорусских отношений, перспективы англо-немецких отношений быстро отдаляются». Это, несомненно, был намек на Сарджента. Но через два месяца он был не меньше, чем Ванситтарт обеспокоен «кошмарной» сменой политического курса в Великобритании: «Естественно, я исходил из предпосылки, что есть некоторая преемственность [британской] политики и что если бы ее не определяли “Таймс” и лорд Ротермир [медиамагнат и соперник лорда Бивербрука. — М. К.], Северный департамент уже закрыл бы лавочку»[1224]. Как покажут события, он мог так и поступить.
Последние вздохи
В мае 1936 года Кольер и Ванситтарт попытались снова поднять вопрос займа СССР. Ванситтарт рекомендовал обсудить его в кабинете, но Иден не согласился: «На настоящий момент у меня нет никакого желания возвращаться к этому проекту. Насколько бы ни были оправданны наши причины, они вызовут возмущение в Германии и, соответственно, снизят наши шансы на заключение западноевропейского соглашения. Кроме того, я не хочу особенно близких отношений с СССР. Достаточно “корректных”»[1225].
Майский не знал про последнюю попытку Ванситтарта продвинуть советский заем. И он был не в курсе, что будет дальше. Это видно по его письму, которое он отправил в начале мая в ответ на депешу Литвинова от 4 мая. Конечно, дело было до того, как Иден наложил на заем окончательное вето.
«Я тоже смотрю очень невесело на открывающиеся перед нами перспективы. Предотвратить развязывание большой войны на сравнительно долгий срок могло бы только одно — быстрое (на протяжении ближайших 6–8 месяцев) создание того “фронта мира”, о котором я говорил в своей речи у фабианцев 19 марта. Конкретно это означает англо-франко-советское сотрудничество столь тесного характера, что его (независимо от юридической формы) можно было бы считать тройственным пактом взаимопомощи. Такое сотрудничество трех названных великих держав было бы горячо поддержано Малой Антантой, Балканской Антантой, скандинавами и целым рядом других стран среднего и мелкого калибра. Однако я не вижу пока оснований рассчитывать на возможность создания подобного “фронта” в ближайшем будущем».
Британские политические силы были поделены на изоляционистов, полуизоляционистов и сторонников коллективной безопасности. С точки зрения Майского, полуизоляционисты были самой влиятельной политической силой в Великобритании, и это развязывало Германии руки на востоке и давало возможность создания «Срединной Европы». Следующим шагом мог бы стать поход Гитлера на СССР. Это был мрачный и даже опасный прогноз. Майский не стал обсуждать эту тему, так как не хотел закрывать все возможности создания трехстороннего союза против гитлеровской Германии. Он надеялся, что французское и британское правительства вмешаются до того, как «Срединная Европа» будет полностью организована. Майский писал: «Для нас, однако, это было бы плохим утешением, ибо война была бы уже развязана, а наша основная цель состоит в том, чтобы предотвратить или по крайней мере на значительный срок оттянуть войну. Таким образом, если начинаешь хладнокровнее анализировать нынешние тенденции в развитии европейской политики, приходишь к неизбежному выводу, что в самом недалеком будущем следует ждать войны. И отсюда надо делать практические выводы».
Что хотел этим сказать Майский? В первую очередь он хотел предупредить Литвинова, что попросит дать ему кредит, чтобы построить бомбоубежище на территории посольства. Как он писал, видимо, прибегнув к черному юмору, он думал наперед «в мелкой, местной перспективе». И конечно, Майский не собирался просто сдаваться[1226]. Это касалось в том числе и одобрения выделения средств на бомбоубежище, которого пришлось ждать до 1939 года.
В конце 1936 года англо-советские отношения опять стали мрачными, как обычно. В этот момент вновь встал вопрос о германо-советском сближении, но Чилстон не считал, что это возможно. Британский МИД испытал облегчение, а отчет Чилстона получил высокую оценку. Кольер, хотя его никто не слушал (а оказалось, что его прогноз был пророческим), ранее предупреждал, что СССР обратится к Германии, если британское правительство «подведет их… но не иначе»[1227]. Литвинов критиковал британскую политику за «смиренное согласие с желаниями… агрессоров». Как он часто повторял, СССР может себе позволить отойти в сторону и посмотреть, как Англия и Франция будут определять свой политический курс. «Агрессоры, — предупреждал он, — пытаются изолировать Запад от СССР. Это не вопрос его изоляции, ведь это Запад окажется безоружным, если маневр удастся». Как отметил один сотрудник МИД, есть что сказать в пользу «пророчества Литвинова». А Кольер подчеркнул, что британская «сговорчивость» по отношению к Гитлеру «оказала серьезную медвежью услугу интересам Франции и Великобритании». «Те, кто не хочет уступать, должен вооружаться, — добавил Ванситтарт, — как я говорил на протяжении уже многих лет»[1228].
Британская «сговорчивость» в отношении Германии была обратной стороной ее нежелания сильнее сближаться с СССР. «Германия или Россия», — как писал Олифант. Это был серьезный вопрос, и британское правительство решило попытаться договориться с Германией. Война нежелательна, это правда «глупо», сказал секретарь Кабинета министров Морис Ханки, в особенности потому что после долгой войны Европа будет в руинах и станет «жертвой большевизма»[1229]. Это был традиционный кошмар Запада. «Пусть доблестная маленькая Германия насытится красными на востоке, и при этом заставит замолчать декадентскую Францию», — сказал один тори, член парламента. «Иначе, — продолжил он, — у нас будут не только красные на западе, но и бомбы в Лондоне». Премьер-министр Болдуин придерживался похожего мнения[1230]. Тем больше причин у британского правительства, писал Сарджент в другом контексте, на «право контроля над французской политикой»[1231]. Конец французской независимости. В основе британской политики, которая сохранялась вплоть до Второй мировой войны, лежали и другие не столь «невысказанные гипотезы»[1232]. Как в марте 1936 года сказал один сотрудник МИД, если нацистская Германия действительно настроится на войну, то «бывшим союзникам ничего не останется, кроме как вырезать гитлеризм ножом»[1233]. Проблема была в том, что только Россия могла обеспечить победу над Германией, но для многих тори союз с Россией был уже перебором.