В Москве Литвинов сообщил Сталину, что дебаты начались, и предложил опубликовать колонку в «Известиях» или «Правде», чтобы ответить на аргументы правых. Его информационную записку стоит процитировать целиком:
«Правые депутаты и правая печать выступают против ратификации франко-советского пакта с аргументами, позаимствованными у гитлеровской печати. Их право занимать ту или иную позицию в отношении пакта, но они не должны, однако, изображать дело так, будто речь идет об исполнении какой-то просьбы Советского Союза или об оказании ему одолжения.
Пакт о взаимной помощи был предложен Советскому Союзу французским министром иностранных дел по его собственной инициативе. Он, естественно, исходил из интересов и потребностей Франции, а не СССР. Когда переговоры велись с г[осподином] Барту и затем Лавалем, вплоть до подписания пакта почти вся французская печать без различия партийных оттенков поддерживала пакт, не исключая тех журналистов и тех органов печати, которые теперь выступают против него. Они в то время еще не знали аргументов, которые впоследствии развернул Гитлер. Можно поэтому предполагать, что это Гитлер убедил их в несоответствии пакта интересам Франции, тот самый Гитлер, который в книге “Моя борьба” объявил Францию наследственным врагом Германии и поставил себе задачей дипломатическую изоляцию Франции, которой он последовательно добивается.
СССР не имеет никаких внешнеполитических задач, кроме одной: защита своих границ. Он может полностью полагаться на растущую мощь Красной армии для осуществления этой задачи. Он защитит свои границы и без посторонней помощи. Полагая, однако, что путем организации системы коллективной безопасности можно было бы уменьшить шансы войны, он согласился включиться в эту систему и поэтому принял французское предложение о Восточном региональном пакте. По этим же соображениям он, по настойчивой просьбе г[осподина] Барту, вступил в Лигу Наций, а затем подписал пакты о взаимной помощи с Францией и Чехословакией.
Агрессивная гитлеровская Германия представляет несомненную опасность для всех своих соседей, в том числе для Франции и в особенности для Чехословакии. Если правые французские патриоты полагают, что эта опасность для Франции и ее союзницы Чехословакии уменьшится от того, что пакт не будет ратифицирован, то пусть голосуют по-своему.
В любом пакте с капиталистическими странами СССР может давать больше, чем получать. СССР имеет самое прочное правительство, тесно связанное с народами Союза, с Красной армией, которая пойдет всюду на зов своих вождей. Этого нельзя утверждать с уверенностью про все капиталистические страны с их меняющимися правительствами, меняющимися настроениями и внутренними противоречиями.
СССР спокойно без всяких опасений и нервничания относится к прениям во французской Палате и к предстоящему голосованию»[1250].
Это был правильный ответ правым депутатам, и Сталин написал синим карандашом свое известное «за» на копии записки Литвинова. Молотов тоже на ней расписался. Сталин переслал то, что написал Литвинов, в «Правду», и через два дня она опубликовала надлежащим образом сформулированную заметку[1251]. Однако кроме дегтя был и мед. Председатель ЦИК СССР Калинин выступил с речью в Горьком, где процитировал Сталина, сказав, что СССР «готов использовать любое движение на местах, которое может помешать войне или быть использовано для поддержания мира. Франко-советский пакт — один из таких примеров, и он отвечает интересам как СССР, так и Франции»[1252].
Возможно, Литвинов пытался помочь советским «друзьям» в Париже, поскольку их аргументы в первые дни дебатов были очень слабыми, за исключением Пери. Конечно, Литвинов не относился к происходящему абсолютно беспристрастно. Ему нужно было это сказать, чтобы напомнить французам, что СССР не бегает за ними и что пакт — это не дорога с односторонним движением. Кроме того, он хотел подчеркнуть, что «Майн кампф» направлен не только против славян, цыган и евреев, но и против французов. Нарком пытался показать, что Франции оборонный союз с СССР был нужен больше, чем самому СССР. То есть французам стоило задуматься о том, что они сами могут дать в рамках взаимопомощи, а не только о том, внесет или нет СССР вклад в укрепление безопасности Франции. Французские правящие элиты, за некоторым исключением, так никогда и не усвоили эту информацию.
Потемкин продолжал лоббирование пакта даже тогда, когда в Палате уже шли дебаты. 17 февраля он встретился с Торресом. Против правительства плелись интриги, за которыми стоял Лаваль. Конечно, снова Лаваль. Правая пресса прощупывала правительство, которое возглавлял маршал Петен. Лаваль помогал Пьеру Гимье, директору «Гавас», влиятельного французского новостного агентства. Так определялась политика в Париже: во главе угла были теневые сделки, с целью без помех дать или получить пачку банкнот. Говорят, что Лаваль вовлек в свои интриги германофила Даладье и даже Эррио. С Даладье все понятно, но почему Эррио? По словам Торреса, он не мог смириться с тем, что не входит в кабинет. «“Головою турка” [то есть отрубленной головой грозного врага. — М. К.] оказывается Мандель. Ему не прощают того, что он слепил нынешнее правительство, и что он является сторонником самых твердых мер противодействия гитлеровской акции». Правые принялись нападать на «двух-трех евреев», которые толкали Францию к войне. Даже сторонники Манделя постепенно от него отвернулись. Торрес все рассказывал и рассказывал о параличе французской правящей элиты. Потемкин все это уже слышал. Торрес также упомянул недавнее поведение Константина Сезиану, румынского представителя в Париже. За несколько дней до этого он встретил его на обеде, который устраивал военно-морской министр Франсуа Пьетри. Там присутствовали четыре или пять правых депутатов, а также польский министр. Сезиану гневно осудил СССР и упрекнул французское правительство в заключении пакта о взаимопомощи. Видимо, это произошло, когда дебаты в Палате только начинались, что было еще более неуместно. «Если бы мне пришлось выбирать между варварством Сталина и режимом Гитлера, — хвастался Сезиану, — я без колебаний предпочел бы немца».
Снова возник извечный вопрос: кто враг номер один? Румынский министр, а также многие другие европейские правые дали неверный ответ. Для этого даже не нужно особо сильно «перестраивать мышление». По словам Потемкина, «нападки эти носили настолько недопустимый характер, что Торрес вынужден был резко оборвать Сезиану». Затем Торрес предупредил министра, что он собирается затронуть этот вопрос в разговоре с Титулеску, когда увидит его в следующий раз, поскольку действия министра компрометируют Румынию, и это играет на руку не той стороне[1253]. Сможет ли Титулеску приструнить Сезиану?
20 февраля, как и планировалось, на обеде в советском посольстве наконец выступил Эррио. Он говорил примерно то же, что и Пери, однако без его прямоты, без упоминания «Майн кампф» (за исключением одного раза, и то мельком) и без нападок на правых. «Я намереваюсь выступать без полемики, — сказал Эррио своим коллегам, — если вы мне позволите». Вначале он заговорил о размере и мощи Красной армии, чтобы показать, что СССР — достойный союзник. Без него Франция не сможет реализовать политику коллективной безопасности. Все проще некуда. Оценив безопасность и интересы Франции, мы должны вынести внутреннюю политику за скобки. Иначе мы пропали, прямо заявил Эррио. «Я слышал, как некоторые из депутатов высказывались на тему франко-советского договора, как будто мы действительно можем запереться за нашими границами в своего рода святилище, как будто мы можем сказать: “Будь что будет!” Мы будем настороже, насколько получится, но мы ограничены своей территорией, которую защищают наши укрепления». Эррио не стал вспоминать Франциска I и Сулеймана Великолепного. Валла его опередил. Как писали в официальной прессе, когда Эррио закончил, раздались громкие аплодисменты «от левых и крайне левых» из амфитеатра, а когда он вернулся на место, то друзья принялись его поздравлять. Бастид оказался прав, когда говорил, что Эррио может повлиять на своих коллег. Тем не менее речь Пери была ближе к сути, производила более мощное впечатление и лучше подходила для истории[1254].
Однако существовала еще одна проблема, а именно царские долги. Скунс давно умер, но все еще неприятно пах. Фланден надеялся на помощь в этом вопросе, но советское правительство не могло ее предоставить, так как наконец решило в 1935 году не вести больше переговоров о выплатах долгов. Последний шанс был у США, они еще могли бы получить скромную компенсацию, но Госдепартамент, следуя своей обычной ненависти к СССР, решил, что лучше журавль в небе, чем синица в руке, отказался от советских предложений и потребовал выплат в полной мере. Подобная стратегия никогда не действовала на советское правительство, даже когда оно было очень слабо. Что касается французов, то им предоставили шанс в 1927 году. Поэтому Литвинов предложил Сталину дать Фландену отрицательный ответ. «Мы никогда не требовали признания претензий аннулирования и отказа от “надежд” на урегулирование этого вопроса. Выступление Фландена с такими надеждами нас ни к чему не обязывает, если мы не дадим согласия… Я предлагаю поэтому поручить т[оварищу] Потемкину сказать завтра в день выступления Фландена, что он ответа из Мск [Москвы] не получил, но что молчание отнюдь не означает согласия»[1255]. Если Франция заинтересована в оборонном союзе с СССР, защита от нацистской Германии должна стать достаточным поводом для этого, и нет необходимости заставлять СССР платить за привилегию стать французским союзником.
Занял ли Сталин более мягкую позицию, чем Литвинов? Очевидно, что нет. 23 февраля нарком снова написал вождю. В Париже до сих пор тянулись дебаты. Литвинов был очень зол. Он отправил телеграмму Потемкину, чтобы выяснить, сколько еще они продлятся. Следующее заседание было запланировано на 25 февраля. «Если т[оварищ] Потемкин ответит о возможности новых отсрочек, то я считал бы полезным как-нибудь выразить французскому правительству наше недовольство. Если наше заявление не будет иметь своим результатом ускорение процедуры ратификации в виду беспомощности правительства, то все же последнее должно знать, что мы относимся отнюдь не индифферентно к дебатам, которые приняли совершенно неприличный характер». Литвинов попросил ра