зрешить ему отправить инструкции Потемкину с жесткой формулировкой. Их можно суммировать следующим образом: встретьтесь с Фланденом, скажите ему, что обсуждение ратификации тянется слишком долго. Уже прошло две недели, дебаты все еще идут, в этом нет необходимости, согласно французской конституции. Лавалю удалось отложить ратификацию на девять месяцев. Теперь некоторые депутаты ругают и оскорбляют СССР. «Не предъявляя никаких требований, тем не менее мое правительство считает нужным довести до Вашего сведения, что на общественное мнение в СССР дебаты и выступления некоторых депутатов производят весьма тягостное впечатление. Характер дебатов является совершенно беспрецедентным в истории отношений между двумя государствами, стремящимися к сближению и к взаимной помощи в интересах мира». «За»! — этой резолюцией Сталин одобрил инструкцию в том виде, в котором она была, и телеграмму отправили Потемкину[1256].
Потемкин встретился с Фланденом 24 февраля, за день до возобновления дебатов в Палате. Голосование должно было состояться 27-го, а представление законопроекта о ратификации в Сенате — 28 февраля. Вотума доверия не будет, если возобновятся нападки на ратификацию и на политику правительства[1257]. Могли французы хоть что-то усвоить? Спустя два дня, чтобы это выяснить, Потемкин встретился с председателем Совета министров Сарро, который признался, что задержка оказала неблагоприятное воздействие на международную ситуацию. «Он… согласен с тем, что Германия, Япония, Польша и в последнее время Италия стараются использовать каждый лишний день для своих интриг против пакта». Эту стратегию выбрали правые в Палате депутатов: они тянули время, чтобы уничтожить пакт с помощью потенциальных врагов Франции. Правые начали заранее сотрудничать с нацистской Германией. Потемкин повторил свои жалобы на задержку и «на недопустимый характер антисоветских выступлений». Сарро парировал, упомянув страх перед коммунистической деятельностью во Франции и ее колониях, который подстегивают правые. Потемкин ответил, что у коммунистического движения «самостоятельные корни», а правительству ни разу не удалось доказать вмешательство СССР во французские внутренние дела. Конечно же, советское правительство не было равно Коминтерну. Сарро был тертым калачом и не раз разжигал антикоммунистические настроения во Франции, однако он не пытался непременно парировать комментарии Потемкина. Общей целью была ратификация[1258].
Дебаты продолжились 25 февраля. Бастид и Фланден выступили от имени правительства. Бастид обратился к правым. Забудьте о внутренней политике, сказал он. «Вы представляете СССР каким-то кошмарным монстром, который никогда не откажется от подрывной деятельности». Мол, после короткой разрядки мы снова услышим призывы к мировой революции. «Разве мы не испытываем некоторого смущения, видя, что вновь появляются подобные жалобы, которые несколько устарели. Мы уже не живем — по крайней мере, я на это надеюсь — в эпоху человека с ножом в зубах». Бастид ссылался на знаменитый предвыборный французский плакат 1919 года, на котором был изображен жуткий большевик с ножом в сломанных зубах, с которого текла кровь невинных, погибших во время большевистской революции.
В тот же день выступил Фланден. Он напомнил Палате депутатов, что действующее правительство унаследовало договор от предыдущего. Пакт не был «опасным или бесполезным». Он укреплял безопасность Франции и вносил вклад в европейскую коллективную безопасность. А кроме того, французская политика совпадает с британской, добавил Фланден, чтобы успокоить колеблющихся. По сути дела, голосовать за ратификацию было безопасно.
Дебаты продлились еще один день. Приводились одни и те же аргументы как за пакт, так и против него, и читатели только утомятся, если начать приводить их снова.
Когда наконец объявили голосование, 353 человека проголосовали «за», и 164 — «против»[1259]. Подавляющее большинство составляли 259 голосов, так что перевес был относительно большой, хотя и не минимум 400 человек «против», как предсказывал Бастид. Потемкин говорил про 150 голосов «против», и его прогноз оказался ближе к реальности. Более того, законопроект должен был еще пройти через Сенат, который был более консервативен, чем Палата депутатов. В Москве вздохнули с облегчением, узнав, что пакт прошел дебаты, однако все переживали, что произойдет в Сенате. Альфан доложил, что советское правительство опасается попыток отложить голосование в Париже и подождать до выборов. Это стало бы катастрофой[1260].
Потемкин отправил в Москву описание событий, которые привели к ратификации. Это довольно необычный документ, так как из него становится понятно, насколько тесно советское посольство, Потемкин и его коллеги сотрудничали с теми, кто их поддерживал. «Мы поставили себе несколько задач, — писал Потемкин в депеше Крестинскому. — Во-первых, нам нужно было должным образом подготовить выступления таких защитников пакта, как Эррио, Бастид, Фланден. Во-вторых, необходимо было предупредить возможность таких официальных интерпретаций пакта, которые ослабили бы его международно-политическое значение. В-третьих, нашей заботой было, насколько возможно, ускорить ратификацию пакта Палатой и передачу его на обсуждение Сената. Наконец, в-четвертых, мы считали необходимым надлежащей работой в кругах Сената и правительства, обеспечить благополучное прохождение пакта через Сенат».
Затем шел этот выдающийся и «совершенно секретный» абзац, в котором говорилось о сотрудничестве с Эррио в подготовке его вмешательства в Палате депутатов:
«Выступление Эррио подготовлялось путем нескольких моих личных бесед с нашим лионским другом и при активном содействии аппарата полпредства — т[оварища] Соколина, бюро печати и военных работников полпредства… Накануне своей речи в Палате Эррио просидел у нас [в посольстве. — М. К.] около 2 часов, внимательно знакомясь с представленными ему материалами, выслушивая объяснения по ним и делая для себя необходимые выписки. После своего выступления Эррио жаловался мне, что его речь оказалась, по мнению некоторых, слишком “профессорской” и чересчур перегруженной материалом. Не подлежит сомнению, однако, что она явилась центральным моментом дебатов о пакте, и что по некоторым вопросам, — как, например, о мирной политике СССР, о наших вооруженных силах, о старых долгах, о новых кредитах для СССР, — выдвинула положения, представляющие для нас крупную политическую ценность. Достаточно внимательно отнесся к нашим объяснениям и Бастид, речь которого, — не только продуманная, но и достаточно смелая, — произвела в Палате и в политических кругах достаточно сильное впечатление. Многими было отмечено, что Бастид подчеркивал единодушие комиссии по иностранным делам в оценке франко-советского пакта и достаточно явно отмежевался от прогерманских тенденций, которые ранее ему приписывались. Наконец, что касается Фландена, то Вам известно содержание своих бесед с ним, подготовлявших его выступление. Нельзя не признать, что в своей речи нынешний министр иностранных дел учел нашу точку зрения».
Потемкин также отчитался об обеде в посольстве, на котором Эррио встретился с Титулеску, чехословацким посланником в Париже Штефаном Осуским, членом кабинета Сарро Анри Гернутом и турецким министром Арасом. Это было одно из многочисленных мероприятий, организованных Потемкиным для подготовки дебатов по ратификации. Читателям станет понятно, что в Париже существовала большая сеть влиятельных людей, настроенных просоветски. Конкретно на этой встрече разгорелась жаркая дискуссия о том, как пакт о взаимопомощи будет сочетаться с Восточным пактом. Пусть Потемкин расскажет, что произошло: «Эррио доказывал, что в случае отсутствия единогласия в Совете Лиги Наций по вопросу о признании Германии агрессором против СССР Франция обязана руководиться мнением на этот счет гарантов Локарно — Англии и Италии. Титулеску запальчиво возражал, напоминая Эррио, что сама Лига Наций, в связи с итало-абиссинским конфликтом, вступила на путь применения санкций к агрессору, минуя формальную процедуру вотума с учетом наличия или отсутствия единогласия. Я со своей стороны предложил формулу, подчеркивавшую суверенное право Франции решать по своему усмотрению вопрос о наличии агрессии и вытекающих отсюда обязательствах помощи — лишь учитывая заключения гарантов Локарно по этому вопросу, но отнюдь не подчиняя себя заранее и механически их решению».
Лаваль, Леже и другие хотели выставить на пути к договору максимальное количество препятствий, а Потемкин пытался вытащить их из чащи. Читатели также могли заметить, что Титулеску все еще активно поддерживал коллективную безопасность. Он одерживал победу над всеми присутствующими, и Эррио обещал передать его аргументы Фландену.
Затем стороны начали обсуждать ратификацию в Сенате. Дельбос, Эррио, Фланден и Сарро были настроены оптимистично. Сенат не станет противиться ратификации, если ее одобрила Палата депутатов. Поль-Бонкур не был в этом так уверен. «Быть может, Бонкур старается немножко нас попугать, — высказал предположение Потемкин, — и придать себе самому, как защитнику пакта и организатору его поддержки, особую значительность в наших глазах, — принимает озабоченный вид, говоря с нами о предстоящих дебатах в Сенате, и предупреждает, что дело обойдется не без борьбы»[1261]. Потемкин добавил, что он собирается встретиться за ужином с Ивом Летроке, главой Сената, с Эррио, с промышленником Эрнестом Мерсье, выступавшим в поддержку ратификации, и многими другими «для создания в Сенате нужной нам атмосферы». У Потемкина было удивительно много полезных контактов — представителей французской политической элиты.
Непонятно, что думать о Фландене. 1 марта он отправил телеграмму Франсуа-Понсе в Берлин и велел ему договориться об аудиенции у Гитлера, чтобы обсудить франко-германский союз. Фланден также предложил передать франко-советский пакт на арбитраж в Гаагский трибунал. Фланден неожиданно утратил мужество? Франция из «основы советской политики» превратилась в «опасное место». О Гаагском трибунале услышал Литвинов. Читатели легко могут представить себе его реакцию. «Заверения Фландена и Сарро в быстром прохождении пакта через Сенат меня не очень успокаивают, — писал нарком Потемкину. — Многочисленные противники пакта выводят теперь на театр военных действий всю свою тяжелую артиллерию, первым орудием которой я считаю интервью [Франсуа-Понсе. —