Британцы, казалось, ничего не имели против. Будет проще вести переговоры с Гитлером. Массильи, все еще занимавший должность помощника директора службы политических вопросов, считал ситуацию абсурдной: «Немедленные переговоры со страной, которая только что нарушила прекрасный действующий договор, по мнению французов, напоминает комическую оперу, тем более что Германия уже несколько раз совершала это международное преступление»[1272].
Скажите это Сардженту. На встрече с послом Клерком в Париже Леже заявил, что надо что-то делать, пока нет военных действий. Он имел в виду финансовые санкции. Другими словами, «такие страны, как Италия, Польша и Турция, которые сейчас колеблются, встанут на сторону Германии, так как будут уверены, что ее гегемония в Европе неизбежна, а западным странам придется в результате иметь дело с намного более сильным рейхом в обстоятельствах, которые менее благоприятны, чем сейчас». Настало время Жоффра, и мы больше не можем вернуться назад[1273]. Звучало хорошо, но британцы ни о чем таком не думали. В любом случае генерал Жозеф Жоффр, сражавшийся в Первую мировой войну, умер от старости, и не было другого великого командира, который мог бы его заменить. Леже был прав. Позиция Франции в Центральной и Восточной Европе пошатнулась. Поль-Бонкур думал так же[1274]. С санкциями не согласился Уигрэм, глава Центрального управления МИД: Великобритания пострадает от них сильнее, чем Германия[1275]. Шло много обсуждений того, какое можно найти решение, однако ничего не было сделано. Это устраивало британцев и сломало Францию. По мнению Сарджента, если Франция получит надежные гарантии безопасности, она успокоится и не будет пытаться заставить вермахт покинуть Рейнскую область. В обмен «мы должны получить право контроля над внешней политикой Франции в Европе», писал он. Сарджент не питал особого уважения к Франции и полагал, что ее обязательства на востоке были помехой на пути к заключению соглашения с Гитлером. Конечно, «условия меняются», полагал Сарджент, но Франция должна спасаться бегством от СССР, чтобы избежать войны с Германией[1276]. Интересно, что Москва, похоже, так и не узнала о ненависти Сарджента к СССР. Если все на самом деле так, то это, безусловно, провал советской разведки. В Лондоне многие враждебно относились к Франции. Отчасти это было связано с Сарджентом, который с большим презрением относился к Эррио и остальным «крайне левым», что бы это ни значило, которые «в кармане у большевиков и играют в русские игры, несомненно, с помощью русских денег». Он отмечал, что «пробольшевики», такие как Титулеску, в одной команде с Литвиновым[1277]. В этой игре мог быть только один победитель, и не очень красиво было со стороны британцев так обращаться с каким бы то ни было союзником. В работах англоязычных историков Сарджент выглядит слишком хорошо[1278].
Корбен решил обратиться с просьбой к Ванситтарту, но это было бесполезно, хотя Ванситтарт старался проявить сочувствие. «Самой страшной катастрофой, — считал Корбен, — могло бы стать отдаление Франции от Великобритании в результате лондонских встреч, так как это означало бы разрушение Европы и доминирование Германии над всеми более мелкими государствами». Корбен был совершенно прав, но кто его слушал и кто запомнил, что он говорил? Когда Корбен беспокоился, что Великобритания «не выполнит взятые на себя обязательства», Иден усмехнулся. «Не Франции читать нам лекции», — отрезал он[1279]. Сарджент бы одобрил.
Генерал Морис Гамелен в Париже полагал, что немцы блефуют. Гитлера может остановить только сильный «объединенный фронт», состоящий из Великобритании, Франции, Италии и Польши. Постойте-ка. А Гамелен говорил что-либо про СССР? Ни слова. А прошло всего восемь дней после ратификации пакта о взаимопомощи в Сенате. «Немцы не изменились, — полагал Гамелен. — Если мы сейчас не проявим твердость, то через несколько лет увидим “аншлюс”, после которого последует подчинение Чехословакии, а затем — Польши». Это был правильный призыв, да любой знающий человек сказал бы то же самое. Гамелен любил поговорить, но он противился мобилизации. Ванситтарт полагал, что, если начнется война, Великобритания сможет защитить Бельгию с помощью сухопутных войск. Любой другой вариант стал бы «фатальным»[1280]. Какие еще сухопутные войска? У Великобритании их практически не было. Две дивизии для Франции… на учебном полигоне.
В Париже Потемкин наносил визиты. Ненадолго появился призрак из, казалось бы, давнего прошлого. Лаваль пригласил Потемкина на встречу в Сенат. Как будто два старых врага решили предаться воспоминаниям, иначе трудно было понять, почему вообще они встретились. Они говорили о французской политической ситуации. Возможно, Лаваль полагал, что у него есть шанс вернуться. «Не без некоторого злорадства, — писал Потемкин в дневнике, — Лаваль констатировал, что правительство Сарро переживает критический момент. Лаваль не считает, впрочем, что акция Гитлера непосредственно вызвана ратификацией франко-советского пакта. Этот пакт является для Гитлера только предлогом. Гитлер давно задумал нарушить режим рейнской зоны». Сейчас было подходящее время, чтобы начать действовать, полагал Лаваль. Франция и Великобритания не ладят, а Италия выжидает в изоляции, так как она злится из-за санкций Лиги. Кроме того, Франция сейчас переживает предвыборную кампанию, полную разногласий, которая мешает национальному единству. Очевидно, что Германия выигрывает еще один дипломатический поединок. Для Лаваля «национальное единство» означало развал Народного фронта, изоляцию коммунистов, нейтрализацию социалистов и перетягивание радикал-социалистов к правому сектору. Фланден и Поль-Бонкур в Лондоне слишком много на себя взяли. Лаваль считал, что ситуация ужасна, и он мог бы найти из нее куда лучший выход… ну конечно-конечно! «Лаваль остается неизменно верен своей идее — именно, что европейский мир невозможен без соглашения Франции и Малой Антанты с Германией». Было очевидно, что нужно ответить Лавалю, но Потемкин предпочел промолчать. Затем Лаваль заговорил о франко-советском пакте, похваставшись, как он его пытался уничтожить, чтобы у Гитлера не было больше повода для оправдания политики в Рейнской области. Дебаты в Национальной ассамблее прошли бы лучше, добавил Лаваль, если бы советское правительство не вмешивалось во внутренние дела Франции. И снова Потемкин не стал возражать. Потому что какой смысл? Они уже много раз обсуждали эту тему ранее, а Лаваль уже не был у власти[1281].
18 марта Потемкин встретился с Манделем, и у них состоялся совсем иной разговор. Мандель кратко рассказал, что произошло во французском кабинете после ввода вермахта в Рейнскую область. Снова говорили о том, чтобы отправить франко-советский пакт в Гаагский суд. 13 марта Эррио отправился на встречу с Сарро и говорил там «патетически» о необходимости избежать войны и убедить Гитлера принять гаагский арбитраж. Отчет Потемкина об этом разговоре и сейчас больно читать. Мандель считал эти предложения неприемлемыми и «практически опасными». Потемкин согласился, но в целом отметил, что в Москве плохо отнесутся к арбитражу в Гааге, и Сарро, и Фланден должны это прекрасно понимать. Это будет расценено как неверность по отношению к СССР. С задержкой ратификации и «неслыханным тоном парламентских дебатов» в Палате депутатов раздражение в Москве может достичь такого уровня, что приведет к «радикальным решениям» в отношении пакта о взаимопомощи. По данному вопросу Потемкин и Мандель сходились во мнениях. Мандель тут же позвонил Сарро и сообщил ему, что встречается с Потемкиным. Сарро ответил, пусть он зайдет к нему.
Урегулировав этот вопрос, стороны продолжили разговор. Было принято решение провести мобилизацию, сказал Мандель, в ожидании ввода немецких войск в Рейнскую область. Британское правительство было об этом проинформировано 3 марта. Он имел в виду то сообщение, которое Фланден передал Идену в Женеве в тот же день. Тем не менее, когда пришло время действовать, кабинет спасовал. Французское верховное командование отказалось взяться за оружие. В результате момент был упущен, и «Гитлер пожал все плоды таких колебаний». Мандель добавил, что «известно, что немцы боялись ответной мобилизации французов и готовы были ретироваться при первых ее признаках. Они входили в зону, как во вражескую страну, оглядываясь и пугаясь каждой тени». Как видно из отчета Потемкина, Мандель «клеймит малодушие, проявленное правительством и высшим командованием в этот критический момент». Полпред писал: «Несмотря на суровое осуждение, которому Мандель подвергает французское правительство и высшее командование, он не считает положение окончательно проигранным. По мнению Манделя, в общественном мнении Франции нарастает все большее возмущение предательством англичан и озлобление против немцев. С течением времени эти настроения должны еще усилиться. Бесспорно, что Франция не хочет войны. Но видя, что на нее наступают и что на силу приходится отвечать только силой, страна в конце концов может потерять терпение, и тогда Германия увидит перед собою настоящую Францию. Мандель уверен, что с этой Францией окажется и СССР»[1282].
Это были сильные и трогательные слова. Потемкин видел, как эмоционально говорит Мандель, и хотел донести его слова до советских дипломатов, чтобы коллеги поняли, что во Франции есть сильные и решительные лидеры. Однако французскому правительству понадобится больше таких Манделей, чтобы убедить скептиков в Москве в том, что Франция может быть действительно надежным союзником. Конечно, парадоксально то, что французское верховное командование не считало СССР союзником и в докладах удваивало общее число немецких солдат, чтобы запугать политиков и помешать им что-либо предпринять в связи с вводом немецких войск в Рейнскую область. На следующий день, 19 марта, Потемкин встретился с Сарро. В основном они обсуждали гаагскую инициативу. Она сильно беспокоила Потемкина, и было понятно почему, но Сарро пытался его убедить в том, что Гитлер все равно на нее не согласится. Даже британцы были не в восторге от этой идеи, так как не хотели давить на Гитлера. Теперь это был их любимый припев: «Боже, нам нельзя злить господина Гитлера». Затем стороны начали обсуждать другие темы. Сарро заверил Потемкина в приверженности Франции пакту о взаимопомощи, с учетом того, насколько важную роль СССР играет в гарантии коллективной безопасности в Европе и на Дальнем Востоке