[115]. Из-за многочисленных визитов американских банкиров и бизнесменов в Москву тем летом он и его коллеги полагали, что наступает переломный момент. Каганович, как обычно, был согласен со Сталиным.
Взлеты и падения
Американский «журналист» Айви Ледбеттер Ли летом 1932 года вернулся в Москву и долго разговаривал с Крестинским. По его словам, существовали два фактора, которые способствовали сближению. Во-первых, бизнес. «Американские бизнесмены все чаще задают вопросы, почему все остальные правительства строят заново нормальные отношения с СССР, а США нет». Во-вторых, поведение Японии на Дальнем Востоке. Как и во Франции, на всем Западе в отношениях с Москвой начинал одерживать верх прагматизм, когда речь шла об угрозах безопасности.
Как же быть с «пропагандой», интересовался Крестинский? Где кроется проблема: в правящих элитах или широкой общественности?
«В широкой общественности, — ответил Ли. — В особенности против вас работает АФТ. Ее предводители боятся утратить влияние и лишиться теплого места и привилегий после обновления отношений с СССР». А кроме того, добавил Ли, оказывает влияние Католическая церковь, которая имеет большое влияние в США.
Крестинский сменил тему и заговорил о событиях на Дальнем Востоке. Ли ответил, что большинство людей в США заняты внутренними вопросами. События на Дальнем Востоке волнуют от силы сотню человек, и у них же есть полная информация по этому вопросу. Ли считал, что входит в их число. Так, например, гипотетически предположил он, если Япония соберется оккупировать Владивосток, то это сблизит США с СССР.
То есть для оживления советско-американских отношений нужна оккупация Владивостока? Крестинский был немало удивлен. А если японцы нападут на Тихоокеанский флот США? Тогда американцы обратят внимание на СССР?
Ли не знал, что сказать. Тем не менее он предположил, что война на Дальнем Востоке приведет к «постепенному изменению американского общественного мнения в пользу СССР». Он добавил, что в любом случае «деловые круги в США не боятся коммунистической пропаганды, и в этих деловых кругах растет желание работать с СССР и нормализовать с ним отношения».
«Во внешнеполитических взаимоотношениях, — ответил Крестинский, — требуются выдержка и терпение. И нам остается терпеливо ждать, пока вопрос о нормализации отношений созреет». Ли многословно заверил его, что это ожидание в конце концов окупится[116].
Вопрос «пропаганды» был намного серьезнее, чем пытался показать Ли, хотя, возможно, американские предприниматели не хотели, чтобы он мешал им заключать контракты с СССР. Полковник Купер в свою очередь встречался с людьми в Нью-Йорке. Он иначе смотрел на «пропаганду», хотя, вероятно, это было связано с личным недовольством Москвой. «Возьмите, например, меня, — говорил он сотруднику “Амторга” в Москве, — человека, работавшего не покладая рук последние пять лет над вопросом признания. Это обходится мне примерно в 12 тысяч в год, поскольку у меня служат два человека, которые специально занимаются этим делом. Тем не менее российское правительство мне за это не платит, и я бы в любом случае отказался от оплаты, даже если бы мне ее предложили. И несмотря ни на что, все впустую»[117]. Купера, очевидно, раздражало, что он работает бесплатно, хотя ему платили за строительство Днепровской плотины.
«Черное и белое»
Купер продолжал жаловаться на «тех негров, которых вы привезли сюда для съемок антиамериканского фильма, демонстрирующего преследование негров в Америке. Вы знаете, кто они? Очень часто они насильники, которые насилуют белых американок, и за это мы их бьем, линчуем и будем линчевать». Купер признавался, что на самом деле случаев насилия со стороны негров меньше, но это только потому, что они понимают, что с ними потом случится. А вы защищаете этих «чудовищ и снимаете фильм о преследовании негров в Америке».
Купер говорил о фильме «Черное и белое», который планировалось снять в СССР, чтобы показать расизм и трудовые конфликты в Монтгомери и Алабаме, то есть в тех регионах, где царила сегрегация. В Москву для участия в проекте пригласили 21 темнокожего американца, в том числе поэта Лэнгстона Хьюза.
«Это возмутительно! — твердил Купер. — И я говорю это не конфиденциально, а вполне открыто, вы можете это передать». Представьте, добавил он, что было бы, если бы американцы наняли 20 кулаков и сняли фильм об их преследовании в СССР. «Вам бы это понравилось?»[118]
Собеседник Купера отреагировал спокойно и сказал, что нет ничего страшного в приезде в Москву американских негров. «Наша страна, — добавил он, — не руководствуется расовыми и национальными предрассудками». Затем он спросил, обсуждал ли Купер с Молотовым свою жалобу. «Не думаю, что необходимо, — ответил Купер, — обсуждать такие дела с главой правительства, которому не хватает ума самому понять нежелательный исход подобного события. Я просто поражен, насколько эти начальники гениальны и в то же время невероятно глупы. Они ничего не понимают в событиях в Америке. Они не знают, что подобное мероприятие несомненно настроит американский народ против идеи о признании СССР, и получается, что вся наша предыдущая работа была проделана зря». «А вы сами за или против негров?» — спросил затем Купер.
«Я не противник негров и таким ни в коем случае не мог быть», — ответил сотрудник «Амторга».
«Это значит, что вы за негров, — парировал Купер. — В таком случае вы не сможете взаимодействовать с американцами. Никак. Когда я доберусь до Нью-Йорка, я это объясню, и вас изолируют от любых контактов. Вас здесь больше не будет».
В конце сотрудник «Амторга» добавил: «Он меня выставил из комнаты в присутствии своего переводчика, русского гражданина, фамилию которого я не знаю»[119]. Конечно, Купер просто запугивал младшего чиновника «Амторга». Попробовал бы он так разговаривать с Молотовым — ему бы тут же указали на дверь, а проводили бы его до границы сотрудники ОГПУ. Кажется, цинизм Сталина был оправдан. Вопиющий расизм Купера стал напоминанием о том, как жилось в то время неграм в Америке, где царила сегрегация.
Однако на съемки фильма жаловался не только он. Государственный департамент поднял этот вопрос в беседе с Фредериком Поупом, еще одним американским инженером и бизнесменом, работавшим в СССР. Он был президентом корпорации «Найтроджен Инжиниринг» и приехал в октябре в Вашингтон на встречу с чиновниками Госдепа. В июне 1932 года Поуп ездил в Москву, где его встретили с распростертыми объятиями советские чиновники. Он сказал, что американское правительство будет готово отправить в Москву неофициального представителя, если прекратится пропаганда Коминтерна. Политбюро одобрило это сообщение и ответило, что советское правительство примет такого представителя на условиях взаимности. Про пропаганду ничего не было сказано[120].
Эти переговоры в июне не дали никакого результата. Но к вопросу пропаганды вернулись в октябре, когда Поуп снова приехал к Келли. Представитель Госдепартамента воинственно упомянул «фильм про негров, который большевики хотят снять в Москве». Он вспомнил о нем, чтобы проиллюстрировать вмешательство СССР во внутренние дела США, а затем разразился долгим монологом на тему Коминтерна и Американской коммунистической партии. Ведь она ни дня самостоятельно не продержится. «О признании даже речи быть не может, — сказал Келли, — пока они… [большевики] не прекратят пропаганду в США»[121].
Государственный секретарь Генри Стимсон также обсудил с Поупом «негритянский фильм». «Что побудило большевиков пригласить этих негров и снять негритянский фильм? — пытался понять Стимсон. — Эти негры, они кто? Никто из них никогда не был в негритянском квартале, никто не знает негритянских проблем. Они вообще не настоящие негры. Это завсегдатаи ночных клубов, взяточники и выродки. Съемки этого фильма показывают, насколько можно доверять большевикам, утверждающим, что они не вмешиваются в наши дела». Стимсон затем повторил слова Келли о том, что не может быть никакого признания, пока не прекратится «пропаганда».
Но Поуп — это не Купер, потому что он спросил Стимсона, нужно ли ему вернуться в Москву и объяснить большевикам, как им следует управлять своей партией? Поуп как будто хотел своим вопросом загнать Стимсона в угол, но тот не проглотил приманку. Нет, прямо ответил он, пусть занимаются своими делами.
Поуп пришел к выводу, что Стимсон, Келли и другие теперь менее расположены к сотрудничеству с СССР, чем в начале лета. Тем не менее у него были хорошие новости для сотрудника «Амторга» Г. И. Андрейчина. «Я встречался с Рузвельтом, мы с ним познакомились в 1902 году, когда он работал в юридической фирме “Рузвельт и Марвин”. Марвин мой старый друг, мы вместе учились в колледже, а мой двоюродный брат Роберт Поуп — также близкий друг Рузвельта. Ничто так не ускоряет прогресс, как семейные и деловые связи. Узнав, что я вернулся из СССР, Рузвельт мне написал и пригласил в Олбани». Поуп рассказал, что они провели вместе весь день и что Рузвельт «с большой симпатией относится к СССР». Он считал постыдной торговую дискриминацию советских товаров. Рузвельт знал, что эти законы придумали демократы, но собирался их изменить. Это будет первое, что он сделает для СССР. Очевидно, Рузвельт планировал победить на предстоящих выборах. Поуп пришел к выводу, что увеличение советско-американской торговли улучшит ситуацию[122].
Литвинов ненавидел западных посредников и скептически относился к деятельности Поупа. «Я лично думаю, что Поупу не следует устраивать свидания ни до, ни после 10 ноября. Он достаточно разоблачен уже как Хлестаков, стремящийся при нашей помощи создать себе рекламу в Соединенных Штатах без всякой пользы для нас. Его разговоры… приносят больше вреда, чем пользы. Я отнюдь не рекомендую отталкивать Поупа, но, выслушивая его рассказы, не следует ему давать никаких поручений и сведений и никаких свиданий ему не устраивать»