Сталин быстро ответил на последнюю телеграмму Литвинова. Он слегка уступил по вопросам религиозных прав. Что касается прав арестованных граждан США, он предложил статус наибольшего благоприятствования, то есть, по сути, те же консульские права, что были у граждан Германии. «По пропаганде можете дать все, что имеете в каких-либо из наших прежних договоров, — подчеркнул Сталин, — но на большие уступки не стоит идти»[154].
14 ноября Литвинов снова встретился с Буллитом. Шел восьмой день переговоров. «Мы с Литвиновым спорили два часа на тему возмещения долгов, — отчитывался Буллит. — Наконец мне удалось слегка выбить его из колеи, сказав, что в январе наверняка будет принят закон Джонсона, запрещающий давать займы странам, не выполнившим свои обязательства перед… США, и если советское правительство будет делать абсурдные предложения по погашению, то их совершенно точно отклонит Конгресс, и тогда советское правительство не сможет получить ни одного пенни кредита»[155]. Так торговался настоящий янки, жестко, но большевик Литвинов смог справиться с этим. Рузвельт был весь день занят, но должен был встретиться с Литвиновым на следующий день. Буллит снова подчеркнул желание президента заключить сделку. Рузвельт уезжал в Уорм-Спрингс в Джорджии лечить полиомиелит и звал Литвинова поехать с ним, чтобы закончить начатое. У президента там должно было быть больше времени, чем в Вашингтоне. Литвинов ответил, что сможет поехать только после официального возобновления дипломатических отношений. Буллит затронул вопрос займов, говоря о признании долга Керенского, и снова сослался на замороженные «кредиты» США в Германии. Литвинов, кажется, был не против и попросил Сталина дать ему дальнейшие инструкции[156].
15 ноября Литвинов снова встретился с Рузвельтом. Шел девятый день переговоров. «Только что обменялся с Рузвельтом рукопожатием, — телеграфировал Литвинов в Москву, — в знак достигнутого соглашения с тем, чтобы завтра изготовить все документы и подписать их в пятницу»[157]. «Мы были слишком мягкими с ним сегодня утром», — сказал позднее Буллит Франклину Рузвельту[158]. Канцелярские работники всегда выступают за более трудные сделки. После девяти дней тяжелых торгов удалось прийти к соглашению, но, даже обменявшись рукопожатием с президентом США, Литвинов продолжал сомневаться. «Я, однако, нисколько не уверен, что до подписания не возникнет новых неожиданных затруднений или что Рузвельт по настоянию своих сотрудников не попытается изменить пункты соглашения». Этот комментарий очень напоминал наблюдение Довгалевского о том, как трудно заключить соглашение с французами даже в присутствии стенографистов. Рузвельт не так плох, вероятно, думал Литвинов. Я предлагаю полную секретность, телеграфировал он Сталину, пока не будут получены телеграммы, подтверждающие подпись под соглашением. Затем Литвинов кратко суммировал варианты решения сложных вопросов, начав с долгов. «Никаких заявлений о признании каких бы то ни было долгов я не делаю. Пресса сообщает, что имел место обмен мнений [так в тексте. — Ред.] о методах разрешения вопросов о взаимных претензиях, что позволяет надеяться на скорое разрешение вопросов». Литвинов должен был ненадолго остаться в Вашингтоне после подписания соглашения и постараться достигнуть договоренностей с Буллитом и Моргентау по вопросу снятия взаимных требований в обмен на признание долга Керенского или еще каким-то образом прийти к окончательной сумме, которую нужно будет выплатить в качестве дополнительных процентов к американскому кредиту. «Я дал, однако, джентльменское слово, что берусь убедить свое правительство предложить не менее 75 милл. долларов, при максимальном требовании Америки в 150 милл. долларов, но об этом моем обещании Рузвельт публично не заявляет», — писал он. Разница между этими двумя цифрами, процентная ставка, размер и длительность кредита должны были стать темой переговоров с Буллитом и Моргентау. Затем Литвинов перешел к другим вопросам, которые удалось урегулировать по мере того, как он давал объяснения Сталину и делал предложения Рузвельту.
Закончил нарком свой отчет предупреждением: «Я полагаю, что, судя по обстановке и ходу переговоров, надо считаться с возможностью новых затруднений. Переговоры были крайне трудными, и я даже не сообщал Вам о разных требованиях, которые удавалось ликвидировать немедленно». Он упомянул в качестве примера продление признания американской независимости. Рузвельт пошутил, что, когда он будет отчитываться перед Конгрессом по этому вопросу, он скажет: «Я заткнул [уши] и отказывался даже слушать»[159].
В то же время Сталин прислал дальнейшие инструкции к переговорам по вопросу долга и кредита, предложив суммы, процентные ставки и график платежей. Процентные ставки были низковаты, но все же не совсем безнадежные. Что касается размера долга, который нужно было выплатить, Сталин не стал делать никаких предложений. Эта телеграмма пришла одновременно с телеграммами Литвинова, в которых он объявил, что достиг договоренностей с Рузвельтом и более подробно рассказывал о переговорах. Нарком просил предоставить ему более подробные инструкции о предстоящей встрече по вопросам долга и кредита. Литвинов объяснил, что Конгресс должен рассмотреть в январе закон, который запретит давать кредиты любой стране, не выполнившей свои обязательства перед США. После принятия этого закона Америка уже не сможет дать кредит СССР, пока не будут выполнены все американские требования. Тогда никак не получится реализовать соглашение, подписанное в Вашингтоне. Вот почему Рузвельт торопился заключить сделку и получить одобрение в начале января. Президент предполагал, что многие будут против, но считал, что соглашение утвердят, если советское правительство согласится выплатить 150 млн долларов. Литвинов полагал, что ему придется предложить больше, чем планировалось изначально, и поднять сумму до 100 млн долларов во время переговоров. «Я имею ваше разрешение», — добавил Литвинов. Также более подробно обсуждали извлечение иностранной валюты из замороженных немецких кредитов, хотя Сталин скептически относился к этой идее[160].
15 ноября Литвинов отправил несколько телеграмм. В последней он сообщал больше подробностей, связанных с переговорами с Рузвельтом. Президент лишь в последнюю минуту второго и финального раунда наконец согласился «с большой неохотой» подписать соглашение, не решив до конца вопрос долгов и кредита. «Оказался он человеком жилистым, а подзуживали его газеты, придававшие его переговорам со мной спортивный характер “кто кого”»[161].
На десятый день переговоров, 16 ноября, возникла проблема. «Как [я] и ожидал, — писал Литвинов, — Буллит принес сегодня отредактированные Рузвельтом документы, несколько меняющие и расширяющие соглашение». То есть на подобные уловки в работе с советскими дипломатами шли не только французы. Президент попытался впихнуть в текст все свои пожелания в отношении религиозных прав, на которые согласился Литвинов. Но, что важнее, он также попытался увеличить размер долга, который должно погасить советское правительство, до 150 млн долларов. По утверждению Литвинова, когда они заключали так называемое джентльменское соглашение не для публики, он согласился на сумму не меньше 75 млн. Однако Рузвельт полагал, что Конгресс никогда ее не одобрит, и поэтому Литвинов должен уговорить Москву согласиться на 100 млн.
«Этим самым он дает понять, что и он согласится на 100 миллионов, тогда как вчера он заявлял, что не сможет предлагать Конгрессу меньше 150 миллионов», — отметил советский дипломат. Литвинов вел переговоры с западными странами с 1918 года и во многих случаях мог дать отпор. Но даже несмотря на то, что он был начеку, он не был доволен тем, что Рузвельт попытался смошенничать. «Я с негодованием отклонил эти новые требования, — сообщил Литвинов в Москву. — Буллит отправился докладывать президенту. Завтра Рузвельт уезжает, и если придется выбирать между моей погоней за ним на курорт и немедленным подписанием хотя бы с некоторыми уступками, я выберу последнее, поскольку уступки укладываются в Ваши инструкции. Увижу Рузвельта в 22 часа по местному времени»[162].
Тем вечером Литвинов заставил президента отступить по некоторым вопросам. Что касается долга, нарком пообещал обосновать 100 млн долларов, хотя правительство СССР не взяло на себя никаких обязательств. По мнению Литвинова, Рузвельт не согласился бы на меньшее, а мы не согласились бы на большее, и в результате соглашение отвечало советским интересам. В пятницу, на одиннадцатый день переговоров они снова встретились с Рузвельтом. Это был прощальный визит. Литвинов согласился назначить Буллита послом и выделить здание посольству. Здание имелось, и вполне сносное, но нужно было его отремонтировать и обставить мебелью[163].
Новые указания Сталина пересеклись с последней телеграммой Рузвельта. В целом соглашение включало выплату 100 млн долларов в качестве компенсации задолженности в 200 млн в виде долгосрочного кредита со ставкой 7 или 8 % годовых: 4 % за кредит и 3–4 % за выплату долга. «Грузинский кулак» убеждал Литвинова попытаться добиться 7 % и соглашаться на 8 %, только если не будет другого выхода. Также Сталину не нравился вариант с получением американских кредитов в Германии, если предположить, что это вообще возможно. Это могло ухудшить отношения СССР и Германии, а они уже и так были плохими. Дело осложнялось еще и тем, что Сталин не хотел брать на себя обязательства размещать новые заказы в Германии в 1934 году. Что касается остальных вопросов, Сталин уполномочил Литвинова предложить Александру Антоновичу Трояновскому стать советским послом в Вашингтоне. «Предлагаем Вам довести переговоры до конца самому, хотя бы Вам пришлось остаться для этого в Вашингтоне до конца мес