М. К.] Майскому и Овия мне со скрытыми угрозами ослабили и нейтрализовали усилия НКИД. Я боюсь, что если поведение английской прессы и самого правительства не изменится, то я вряд ли в чем-либо смогу быть Овию полезным в данном деле и мое сотрудничество, о котором посол меня просит, сведется к нулю».
Затем Литвинов более подробно рассказал, какие действия он предпринял, чтобы облегчить ведение дела, но отметил, что это не поможет, если британское правительство не научится вести себя сдержанно.
Но Овий не сдавался и твердил, что единственный способ выйти из этого тупика — это освободить заключенных без всяких предварительных условий. Британское правительство не может контролировать прессу, и само находится под давлением общественного мнения. Также Овий не мог сказать руководству, что своими действиями оно наносит заключенным вред. В ответ Литвинов снова озвучил свою позицию и попросил Овия передать ее британскому правительству. СССР не требуется его согласие на суд. Тогда посол сказал, что раз арест таких важных людей — обычная история для СССР, тогда будет труднее наладить экономические отношения с Великобританией. А затем повторил, что в Англии люди «абсолютно убеждены, что все дело сфабриковано». В этот момент Литвинов оборвал посла: «Я остановил Овия и предложил ему не продолжать высказывать подобные мысли, если он не хочет заставить меня сказать ему все, что я думаю об его правительстве». Таким образом, разговор подошел к концу. «Овий закусил губы», — написал Литвинов, — и сменил тему. Разговор быстро закончился. Когда Овий уходил, он сказал, что не уверен, что советское правительство верно оценивает «серьезность ситуации». Поверьте, наверное, ответил Литвинов, «у нас есть достаточно воображения, чтобы предвидеть все последствия и учесть их»[194]. Овий тоже записал разговор, который местами отражает, а местами нет содержание дневника Литвинова. Посол пытался убедить наркома, что они близки к тому, чтобы достигнуть договоренностей: надо сделать лишь небольшой рывок, и все получится. «Что бы ни говорил господин Литвинов, я всячески пытался сгладить острые углы, — писал Овий. — Теперь требовался лишь деликатный, но настойчивый толчок, чтобы добиться немедленного освобождения»[195]. Если Литвинов верно записал разговор, то у читателей может возникнуть вопрос: как мог Овий прийти к такому заключению? Как Овий «сглаживал острые углы» в разговоре с наркомом? Из дневника Литвинова это непонятно. Или два дипломата снова говорили на разных языках?
Овий предложил встретиться с Майским, чтобы он помог сделать финальный рывок. Наверно, Литвинов подумал о том же. НКИД не верил, что посол верно передаст слова Литвинова в Лондоне, и поэтому Крестинский велел Майскому, который занимал должность всего несколько месяцев, сказать британскому МИД, что его тактика работает против него и «может только повредить делу». Он повторил то, что Литвинов сказал Овию.
Суть ответа Майского была в следующем: ни одно суверенное правительство не может прекращать следствие и освобождать арестованных по обвинению в совершении преступления иностранцев, только потому, что иностранное правительство заявляет о своей уверенности в невиновности арестованных, или потому, что это иностранное правительство требует освобождения своих подданных. Удовлетворение требования англичан обозначало бы признание нами капитуляционного режима, на что мы, конечно, не пойдем и для чего, как не может не понимать англ[ийское] правительство, нет никаких оснований в нынешней политической обстановке».
Крестинский предоставил Майскому дальнейшую информацию об этом деле и объяснил, как дальше общаться с британской стороной, чтобы держаться того же курса, что выбрал Литвинов. «Мы отдаем себе отчет, — писал Крестинский, — что это дело испортит на известное время наши отношения с англ[ийским] пра[вительством], но мы тем не менее не можем под давлением иностранного правительства прекращать следствие и освобождать лиц, относительно виновности которых имеются серьезные данные»[196].
НКИД считал, что Овий слишком много берет на себя, но до 19 марта он следовал инструкциям Ванситтарта. После встречи с Литвиновым Овий отправил свои рекомендации в Лондон, в которых пояснил, как добиться освобождения заключенных, и посоветовал пригрозить разрывом дипломатических отношений, если больше ничего не сработает. Кольер и Олифант были против. Кольер считал, что советской стороне важнее бизнес, чем дипломатические отношения. «Мне кажется, сэр Э. Овий заходит слишком далеко и двигается слишком быстро», — писал Ванситтарт в протоколе. Он был против отзыва послов и разрыва дипломатических отношений[197]. Однако Овий не успокаивался и продолжал на этом настаивать. Он полагал, что таким способом можно заставить СССР сдаться, но тут он сильно ошибался. Овий неправильно понял подаваемые ему сигналы. «Враг готов полностью сдасться, — сообщил он Ванситтарту. — Они должны где-то уступить. Чем скорее, тем лучше»[198]. Овий не готов был идти на попятную и отправил еще одну телеграмму, в которой рекомендовал разрыв дипломатических отношений, если арестованных из «Метро-Виккерс» не освободят. Заместитель юрисконсульта британского МИД Фицморис считал, что Овий зашел слишком далеко: «Нам уже задают вопросы о том, почему мы не предпринимаем подобных действий в отношений британских подданных, арестованных в Германии, и, хотя эти дела не совсем аналогичны, все равно возникает неловкая ситуация». Начальник Фицмориса также рекомендовал соблюдать осторожность. А что, если, спросил он, страны поменяются ролями и советское правительство выдвинет похожие требования Лондону?[199] Овий перестал названивать Рубинину, а вместо этого снова попросил о встрече Литвинова. Он получил указания от Ванситтарта, как давить на СССР, в которых исключался разрыв дипломатических отношений. Овий должен был сказать, что в парламенте скоро рассмотрят законопроект, который дает правительству полномочия наложить эмбарго на советскую торговлю[200].
28 марта, через 17 дней после арестов, Овий снова встретился с Литвиновым. Встреча прошла быстро и плохо. Овий спросил, есть ли новости. «О чем?» — шутки ради уточнил Литвинов, прекрасно понимая, о чем его спрашивают. Он серьезно разозлился и обрушил всю свою язвительность на Овия. Посол попытался проинформировать наркома о законопроекте, который будет рассмотрен парламентом, но Литвинов его перебил. «Я выразил удивление, — писал он в дневнике, — что английское правительство любезно считает нужным знакомить меня со своими законопроектами до внесения их в парламент». Овий достал из кармана лист бумаги и начал зачитывать угрозу наложить экономическое эмбарго на СССР, если немедленно не будут освобождены заключенные из «Метро-Виккерс». Литвинов прервал его на полуслове. Ему уже порядком надоели английские угрозы. «Я остановил Овия, сказав, что я могу сберечь ему время и сразу могу заявить, что, по мнению прокуратуры, процесс будет иметь место и что этот процесс ни в коем случае не будет приостановлен, что бы мне ни заявлял английский посол, и что если то, что Овий хочет мне прочитать, имеет целью повлиять на наше решение, то я не вижу надобности выслушивать это сообщение, ибо оно никакого влияние на мое правительство не окажет».
Дальше последовало небольшое препирательство. Овий пытался говорить о «последствиях», но Литвинов снова его прервал. «Позвольте, сэр Эсмонд, мне сказать, что если подобные методы дипломатии могли быть успешны в какой-нибудь Мексике, то они заранее обречены на полную неудачу в СССР. Мы своей независимостью не торгуем». А затем Литвинов зафиксировал последнюю часть перепалки: «Покраснев, Овий спросил, кем употребляются такие методы в Мексике. Я напомнил, что я сказал условно — “если такие методы употреблялись в Мексике кем бы то ни было”». Как писал Литвинов, Овий ушел, «совершенно растерянный» и «смущенный». Вся встреча продлилась не более десяти минут. Литвинов также сделал сноску о том, что Овий, прежде чем приехать в Москву, был посланником Великобритании в Мексике[201].
Конечно, если читателю интересно это знать, Овий передал свою версию событий в Лондон. Она не полностью подтверждает записанное Литвиновым. Овий сказал, что вначале последовал обмен репликами, а потом отметил: «Ближе к концу я немного успокоил Литвинова». После Овий записал следующее:
«Литвинов был нервный и возбужденный. Очевидно, что услышанное было ему неприятно, но, как мне кажется, оно не стало для него полнейшей неожиданностью. Другими словами, я все еще думаю, что он сам не разделяет оптимистические теории о полном безразличии правительства Его Королевского Величества, в которые верит Сталин, дающий Литвинову указания вести себя так же.
Когда я ушел, я проинформировал его о том, что, если у него есть что добавить, я готов с ним встретиться в любое время. Он ответил: “Больше нечего!” Разговор длился всего семь или восемь минут»[202].
Овий «совершенно растерялся», записал Литвинов. Литвинов был «нервный и возбужденный», говорил Овий. Единственное, в чем они сходились, — тоже довольно относительно — это короткий диалог о Мексике. Овий не упомянул его в своем изначальном отчете, однако ТАСС опубликовал официальное сообщение о встрече, которое было максимально приближено к тексту Литвинова. А в нем упоминалась Мексика. Овий был вынужден как-то объясниться с Лондоном. «Я не сообщил тогда об этой типичной причудливой фантазии отчасти потому, что я привык к таким вспышкам, а отчасти потому, что чувствовал, что довольно ловко справился в этот раз, ответив очень спокойно и с недоумением: “Я не совсем понимаю, господин Литвинов, почему вы упоминаете Мексику. Вы имеете в виду, что кто-то или какая-то страна имеет привычку применять такие методы в Мексике? Если да, то кто?” На что он, видимо, раскаявшись в своих словах, несколько вяло ответил: “Да какая угодно страна”».