На встрече 16 марта Ванситтарт записал большую часть того, что он говорил Майскому, но не наоборот: «Посол… конечно, оспаривал мое заявление на протяжении всей беседы». Ванситтарт сказал примерно то же, что Овий Литвинову. «Я никому не угрожаю, — заявил он Майскому, — но я обязан убедиться, что советское правительство понимает, на что идет». Конечно, это была угроза[213].
Учитывая, что Ванситтарт не осветил комментарий Майского, нужно ему тоже предоставить слово и дать возможность рассказать о встрече. У Майского не было указаний из Москвы. Он сказал, что не знал подробностей дела и пытался импровизировать, отделываясь общими словами. «Я вынужден был, — писал он, — соблюдать в разговоре величайшую осторожность». Можно себе представить. Майский пытался отделить торговые переговоры от арестов в Москве и опровергнуть слова британцев о том, что их инженеры не могут быть ни в чем виноваты, но безуспешно. На каком основании, спрашивал он, британское правительство утверждает, что советские обвинения фальшивые? Какие есть этому доказательства? Тут, по словам Майского, Ванситтарт потерпел тактическое поражение, признавшись, что он всего лишь выражает общественное мнение[214].
В отчете Крестинскому Майский написал, что британская пресса пребывала в смятении. «Пресса с первого же момента арестов начала совершенно бешеную кампанию. Я видал на своем веку не одну антисоветскую кампанию в печати и не в одной стране, но кампания, развернувшаяся между 12 и 20 марта, превзошла все, что мне до сих пор было известно. Во-первых, она развивалась с молниеносной быстротой, а во-вторых, она охватила решительно всю прессу, за исключением коммунистической». Правое крыло «Дейли мейл» объединилось с «Манчестер гардиан». Макдональд и Саймон находились за границей, и их заменял Болдуин, поэтому правительство легко поддавалось давлению «крепкого» крыла Консервативной партии. Как писал Майский, именно этим объясняется «неосмотрительное» заявление Болдуина в Палате общин 15 марта. 16–17 марта ситуация обострилась до предела, и «нажим твердолобых и прессы создал в кабинете такое положение, что ряд его членов ([лорд] Хейлшем, [Дж. Г.] Томас и др.) стали открыто ставить вопрос о разрыве с нами экономических и даже дипломатических отношений». И только официальное сообщение в ТАСС о встрече Литвинова с Овием 16 марта слегка отрезвило британскую общественность.
Майский также писал об Овие и его роли в кризисе. «У вас, в Москве, по-видимому, существует представление, что Овий по всем спорным вопросам всегда занимает более непримиримую позицию, чем его лондонское начальство. Мне кажется, что это не совсем так… Одно из двух, — или Овий полностью отражает точку зрения Форин-офиса, или же Форин-офис слишком легко поддается убеждениям Овия». На самом деле у Майского сложилось впечатление, что британский МИД занял «бескомпромиссную позицию». Возможно, это было действительно так на первом этапе, но если мы говорим про 21 марта, то в это время Ванситтарт уже пытался замедлить движение к дипломатическому разрыву. То есть Майский был прав, по крайней мере, если говорить про первые дни кризиса. Он предупреждал, что британский Кабинет министров может ввести торговое эмбарго. Майский полагал, что советскому правительству нужно стоять на своем в принципиальных вопросах, которые касаются суверенитета страны, но можно пойти на уступки в том, что не задевает суверенные права СССР, например, в вопросе залога. «Такое маневрирование несомненно укрепляло бы в правительстве более умеренное крыло и вместе с тем давало бы меньше материала для антисоветской демагогии в печати»[215].
Из своего «английского окошка», как он его назвал, Майский отправил «в виде частного письма для Вас лично» депешу Литвинову, позволив себе предложить пути выхода из кризиса, которые будут «с минимумом неприятностей для нас». Хотя он откровенно написал, что не стоит себя обманывать, это дело оставит «серьезный след в советско-английских отношениях» в будущем. Поэтому Москве надо завершить судебный процесс как можно быстрее, без промедлений. «Ибо раз хирургическая операция неизбежна, то лучше ее сделать скорее, чтобы раньше мог начаться после операции процесс постепенного заживления раны». Но важно, чтобы судили инженеров «Метро-Виккерс», а не саму компанию. Как сказал директор компании сэр Феликс Поул, «Метро-Виккерс» хотела бы продолжить работу в СССР, «в крайнем случае, готов был бы примириться на признании виновности тех или иных индивидуальных служащих компании». Если суд задастся целью обвинить компанию, то тогда она, чтобы защититься, будет, само собой, выступать против советского правительства. «Это очень серьезная вещь», — добавил Майский. Доказательства должны быть убедительными, и если будут вынесены обвинительные приговоры, то наказание не должно быть суровым. Он также выдвинул и другие предложения, как можно успокоить британское общественное мнение и выйти из кризиса[216]. Литвинов передал письмо Майского Сталину, осторожно его дополнив. Он считал, что Майский порой «слишком оптимистичен», но однозначно согласился с ним по ключевым вопросам выхода из кризиса с минимальными потерями[217]. Он также рекомендовал дать визы британским корреспондентам. Поскольку Майскому задавали вопросы, нужно было принять решение, и Литвинов спросил Сталина, будут ли они допускать журналистов и в каком количестве: «Коллегия НКИД, обсудив этот вопрос, пришла к заключению, что, поскольку мы говорим о гласности процесса и о наличии серьезного обвинительного материала, который должен убедить всех беспристрастных людей в виновности подсудимых, огульный отказ был бы неправильно истолкован». Время суда приближалось, поэтому решение необходимо было принять как можно быстрее[218].
В тот день, когда Литвинов последний раз встретился с Овием, к Майскому приехал Джордж А. Макмиллан, член парламента от консерваторов и издатель, а также Артур Маршалл из «Бекос Трейдерс». Макмиллан явно был в советском посольстве новеньким, а Маршалл — завсегдатаем еще с 1920-х годов. Он был предпринимателем, и у него имелись экономические интересы в России еще до революции, поэтому он хотел заключить контракты с советским правительством. Таким образом он стал посредником между советскими дипломатами и британским МИД. Ванситтарт не хотел, чтобы в деле «Метро-Виккерс» были промежуточные звенья, так как не был уверен, что он получит точную информацию. «Более того, — добавил он, — на данном этапе мы не можем пытаться урегулировать вопрос во внесудебном порядке за спиной сэра Э. Овия и с помощью этого довольно хитрого метода»[219]. Тут Ванситтарт и Литвинов имели схожую точку зрения как о самом принципе, так и о фигуре Маршалла. Нарком терпеть не мог работать с посредниками, так как они редко правильно понимали, что им говорят, или же просто хотели заключить договоры с советским правительством. «Мой опыт в НКИД убеждает меня во вредоносности всяческих посредников, — объяснял Литвинов Майскому. — Исключения бывают так редки и случайны, что ради них не стоит нарушать общее положение об их нежелательности»[220].
Тем не менее никого лучше Маршалла найти не получалось, а обеим сторонам было удобнее работать через посредника. В Москве и Лондоне накалялись страсти. Британскому МИД приходилось иметь дело с разозленными журналистами и решать щекотливую проблему посла Овия. Почему это было так сложно — другой вопрос. Москва не собиралась поступаться принципами советского суверенитета и капитулировать перед британцами, а Овий подвергался беспощадной критике.
Майский поприветствовал Макмиллана и Маршалла в посольстве и записал их разговор. Макмиллан начал с того, что сказал, что представляет тех консерваторов, которые выступают против разрыва дипломатических отношений с СССР и за развитие торговли. Он также добавил, что недавно ездил в СССР и считает себя его «другом». «В довольно ярких красках, — писал Майский, — он описал мне настроения, господствующие сейчас в Консервативной партии. Настроения эти крайне опасны и угрожающи. До московских арестов большинство консерваторов относились к СССР в общем и целом спокойно. Сравнительно большая группа твердолобых злобствовала по “русскому вопросу”, но не имея сколько-нибудь серьезного влияния». После арестов начался ад.
«События в Мск [Москве] дали изумительный козырь в руки твердолобых. Он прямо свалился к ним “с неба”. Они никогда не могли даже мечтать о столь выгодном для себя лозунге. Неудивительно, что твердолобые лезут из кожи вон и стараются до максимума использовать благоприятную ситуацию. Их задачей является введение эмбарго на советские товары, но если им удастся достигнуть своей цели, то следующим этапом будет разрыв дипломатических отношений».
По словам Макмиллана, бушевали не только «твердолобые», гудело почти все руководство Консервативной партии. «Таких людей, как он сам, сохранивших трезвую голову и не забывающих о завтрашнем дне, в Консервативной партии сейчас сравнительно мало. Если бы правительство завтра вышло перед парламентом и заявило о разрыве отношений с СССР, — вся Палата (за исключением лейбористов и, может быть, десятка — другая либералов) встретила бы такое заявление оглушительными аплодисментами». Что тогда делать? Макмиллан сказал: «Я готов помочь, чем только могу… разрешить конфликт». Он попросил советскую сторону сделать ответный «жест» и освободить четырех оставшихся арестованных под поручительство без необходимости выплачивать залог. Так, возможно, удастся изменить тенденцию и предотвратить разрыв дипломатических отношений. Макмиллан и Маршалл сказали, что они постараются использовать свое влияние в консервативных кругах, чтобы найти выход из кризиса.