.
Получается, что советская сторона что-то даст, но ничего не получит взамен. Сталин бы сразу заподозрил неладное. Непонятно, подозревал ли Майский, что его хотят обвести вокруг пальца.
Если мы вернемся к хронологии событий в изложении Майского, он писал, что Маршалл вернулся днем 3 апреля, до этого успев поговорить с Кольером, который пребывал в радостном настроении, поскольку надеялся, что «наконец конфликт вступил в фазу постепенного разрешения». Маршалл стал вспоминать, как помог покойному Л. Б. Красину во время кризиса Керзона в 1923 году. «Я выслушал Маршалла, — записал Майский, — и спросил, чему он, собственно, радуется?» Майскому позвонили и сообщили, что премьер-министр только что объявил в Палате общин, что завтра будет рассматриваться законопроект о введении эмбарго. По словам Майского, «Маршалл был потрясен. Он весь переменился в лице, сказал, что это совершенно невозможно и что он сейчас же поедет в Ф. О. [Форин-офис] для выяснения вопроса о том, что такое случилось. Спустя два часа Маршалл вновь появился у меня. Настроение у него было совсем упадочное. Он с раздражением говорил о том, что в кабинете происходят какие-то неожиданности. Еще только в 12 часов дня он говорил с Кольером, и Кольер в тот момент даже не подозревал, что три часа спустя премьер-министр заявит в парламенте о внесении билля об эмбарго».
Маршаллу удалось узнать, что «неожиданный сдвиг» произошел утром. В кабинете узнали, что советское правительство не согласилось освободить инженеров под поручительство (хотя трех из четырех отпустили под залог на следующий день, 4 апреля), но, как писал Саймон, британского правительства это не касалось. Более того, накануне Стрэнг телеграфировал, что всем инженерам будут предъявлены обвинения. Тем же утром Овий встретился с Кабинетом министров в узком составе. Ему в итоге удалось отомстить, как, по мнению Крестинского, он и мечтал. Стрэнг и Овий жестко и даже порой провокационно описали сложившуюся ситуацию в Москве и в советском правительстве. Стрэнг говорил: «Обвинения настолько фантастичны, что становится очевидно: Его Королевское Величество прав, утверждая, что это все подстроено». По словам Овия, инженеры стали «жертвами… “охоты на ведьм и еретиков” в постановочном суде». СССР, говорил он, — это не «нормальная цивилизованная страна». По словам Стрэнга, меньшее, что может сделать правительство Его Королевского Величества, это ввести эмбарго и всячески выразить свое неудовольствие советскому правительству»[227].
Маршалл и Майский не могли особо повлиять на происходящее. «Как бы то ни было, — писал Майский, — но Маршалл был сильно обескуражен и ушел от меня в полном унынии»[228]. Вскоре Майский получил более детальную информацию о том, что произошло в конце марта — начале апреля. Во-первых, он должен был отчитаться по вопросу Овия: «Разговор т[оварища] Литвинова с Овием 28.III не только закончил карьеру Овия в Москве (послом в СССР он больше не будет), но и произвел чрезвычайно сильное впечатление в Форин-офисе. Последний [Овий. — М. К.] еще до этого разговора чувствовал, что в Москве дело обстоит неладно, но, по-видимому, не отдавал себе ясного отчета, где же кроется причина московских затруднений. Разговор 28.III и последующее опубликование его в советских газетах сразу открыло глаза Ф. О. [Форин-офису]. Саймон понял, что Овия в Москве больше держать нельзя, и потому уже 29.III он вызвал Овия “для консультации” в Лондон. Одновременно в Форин-офисе стали наблюдаться признаки некоторой растерянности. Как теперь совершенно ясно из содержания “Белой книги”, Овий был инициатором той политики “большой палки”, которая систематически применялась и до сих пор применяется британским правительством в данном конфликте. Форин-офис поддержал инициативы Овия и благословил его к агрессивным действиям».
Белая книга, о которой пишет Майский, представляла собой сборник документов, опубликованных британским МИД. Полпред верно подметил, что Ванситтарт придерживался более осторожного подхода и что если бы Овий вел себя сдержаннее и менее «антисоветски», то все могло бы быть иначе. Это было не совсем в духе марксизма, зато, скорее всего, правда. «Однако Овий есть Овий», — писал Майский, и Овий заморочил МИД голову, хотя МИД и пытался сопротивляться. А теперь вдруг он «вспомнил», что в Лондоне есть советский посол, и пытается с помощью Маршалла найти выход из кризиса «Метро-Виккерс». Однако этот дипломатический шаг не увенчался успехом по нескольким причинам, главным образом потому что Овий вернулся в Лондон. Хотя было воскресенье, 2 апреля, он все равно встретился с Кольером и Саймоном и долго с ними совещался в тот вечер. А на следующее утро он встретился с «большой семеркой» (так Майский называл Кабинет министров в узком составе — Джеймса Макдональда, Джона Саймона, Невилла Чемберлена, Уолтера Ренсимена, лорда Хейлшема, Джеймса Генри Томаса и Стэнли Болдуина). Они говорили «примерно два часа», и Овий настаивал на жестких мерах по отношению к СССР и в особенности на немедленном рассмотрении парламентом законопроекта об эмбарго. По словам Майского, «большая семерка» не могла договориться насчет дальнейшей тактики. Макдональд, Саймон и Ренсимен выступали за более осторожный подход, а Хейлшем, Томас и Чемберлен — за жесткий. Майский ничего не написал про Болдуина. В качестве аргумента (никто не знает, откуда он это взял) Овий сказал, что советское правительство собирается вынести обвинительный приговор и расстрелять британских заключенных. Спасти их можно только, введя эмбарго и выдвинув угрозу прекратить советский экспорт в Великобританию.
По словам Майского, Хейлшем и Томас постарались извлечь максимальную пользу из аргумента Овия, а мягкая душа Макдональд не смог противостоять такому давлению, и «большая семерка» поддержала рекомендации. Законопроект легко прошел в Палате общин. Можно только гадать, откуда Майский узнал эту внутреннюю информацию кабинета. Возможно, Кольер поведал ее Маршаллу, а Маршалл — ему. Майский понимал, что британское правительство находится в «сложном положении». Он писал: «Благодаря “усердию” Овия, оно, из соображений престижа и необходимости поддержать своего посла, зашло гораздо дальше, чем хотело». Оно «несомненно» искало выход из кризиса без «потери лица», хотя Великобритания полагала, что такова цель СССР[229].
Суд
На самом деле в апреле не было шанса заключить сделку, потому что Саймон не был готов к условиям Майского и уж тем более Москвы. Суд должен был состояться. Он начался 12 апреля. Но Майский все равно пытался найти решение и выйти из кризиса. Он передал через Маршалла сообщение, что хотел бы встретиться с Саймоном. Встреча состоялась 13 апреля. Обе стороны записали разговор, хотя Майский сделал это более подробно и интересно, чем Саймон. По его словам, ему позвонили из офиса Саймона и сказали, что министр иностранных дел хотел бы с ним встретиться через 45 минут. То есть уведомили за три четверти часа. Майскому не понравилось такое приглашение в последний момент, и он принял это на своей счет, однако все равно надел шляпу, плащ и отправился в МИД. Когда он приехал в офис Саймона, то сразу увидел Ренсимена. «Оба министра весьма многозначительно со мной поздоровались, как бы желая подчеркнуть, что данному свиданию придается особенно важное значение». В основном говорил министр иностранных дел. «Саймон старался все время быть чрезвычайно любезным, но за этой любезностью явно ощущались кошачьи когти». Поэтому Майский был начеку. Вначале поговорили о «пустяках», а потом разговор зашел о важном. В Москве шел суд. Британский МИД хотел, чтобы инженеров освободили каким бы то ни было образом. Саймон предположил, что было бы неплохо обсудить вопросы, представляющие интерес для обеих сторон. Майский сказал, что его правительство не просило его добиться встречи, но он готов к разговору с министром. Саймон махнул рукой и стал выкладывать, что у него на уме. Было несложно догадаться. Во-первых, торговое соглашение, которое истекает через несколько дней. Во-вторых, торговая делегация и ее статус. У британского правительства будут развязаны руки, и оно сможет закрыть торговое представительство и уволить его сотрудников. Но, по словам Саймона, таких планов нет. Напротив, правительство ценит англо-советскую торговлю и хорошие отношения в целом и упростит работу представительства. Как писал Майский, министр продолжал говорить в таком ключе несколько минут, а потом повернулся к Ренсимену и попросил подтвердить его слова. «Ренсимен, слушавший все эти словесные фиоритуры Саймона с видом явно скучающего человека, вышел тут из своей пассивности и кратко бросил: “Да, конечно, мы хотим торговать. В этом единодушно все правительство”». Затем Ренсимен вернулся к своей роли молчаливого наблюдателя, а слово снова взял Саймон. «Его гладкая адвокатская речь, — писал Майский, — полилась опять бесконечным потоком». Британское правительство дорожило хорошими отношениями с СССР, но столкнулось с неприятной ситуацией, которая возникла из-за арестов в Москве. Майский уже много раз слышал все, что Саймон собирается ему сказать: арестованные инженеры не виноваты, британская общественность возмущена и так далее. Полпред вежливо слушал и ждал своей очереди. Саймон заговорил об эмбарго. Он подчеркнул, что оно было введено с единственной целью освободить заключенных. Тут Саймон повторил еще раз, чтобы было точно понятно: британское правительство не пытается шантажировать СССР с помощью торговли. Майский почувствовал, как по-разному расставили акценты Саймон и Ренсимен. Затем министр иностранных дел продолжил: «Я не хочу вам угрожать. И совершенно не пытаюсь никаким образом давить на советское правительство. Но я, как министр иностранных дел Великобритании, обязан вас — советского посла — просто проинформировать, что, к моему огромному сожалению, произойдет, если в ходе суда будут вынесены обвинительные заключения». Конечно, британское правительство никогда не помышляло о том, чтобы вмешаться во внутренний юридический процесс в СССР, оно признает суверенные права советского правительства. В таком духе Саймон говорил еще долго. Майский подмечал все детали с легкой, но очевидной иронией. Конечно, если заключенных оправдают или просто отпустят, отношения быстро вернутся в норму, а лорд Ренсимен будет только рад возобновить переговоры о торговле. В этот момент Майский отметил: «Ренсимен тут вновь обнаружил