Ликвидация последствий
Затем последовала весна 1933 года, в течение которой обе стороны пытались найти выход из кризиса. После суда Крестинского раздражали попытки Майского решить, что делать. «Ведь мы же не собираемся капитулировать перед англичанами, — писал он. И продолжал: — Если бы мы считали возможным уступить требованию англичан, то рациональнее было бы это сделать в самом начале, не доводя дела до суда. Если же не уступили нажиму, предали арестованных англичан суду и суд вынес приговор, то очевидно все это было сделано не для того, чтобы немедленно после суда вступать в переговоры с англичанами о смягчении участи осужденных за ту или иную компенсацию в области англо-советской торговли».
Крестинский считал, что решение суда должно быть приведено в исполнение. В конце концов, приговоры были «чрезвычайно мягкими». Если бы британскому правительству было интересно найти решение, то оно не стало бы вводить эмбарго. Он писал, что, судя по отчетам «Рейтер», оно будет введено, и советское правительство вскоре узнает, что это обозначает.
«Ничего не поделаешь, придется принять и выдержать борьбу. Если введение эмбарго станет фактом и будет известен размер его, тогда обсудим, какие контрмеры могли бы мы принять. То, что я пишу в этом письме, не является результатом какого-либо специального решения по поставленному Вами вопросу. Это есть мнение Максима Максимовича и мое, которое совпадает, по нашему убеждению, с точкой зрения всех руководящих товарищей»[238].
В подобном заявлении Крестинского нет ничего удивительного, учитывая, сколько раз он встречался со Сталиным в марте и апреле.
СССР мгновенно отреагировал на британское эмбарго. МИД Великобритании должен был ожидать такую реакцию, учитывая французский опыт в 1930 году. Если британцы хотят развязать войну, то они ее получат.
СССР всегда разделял принцип ответных действий и применял его быстро. Литвинов сообщил Майскому, что на настоящий момент не может идти и речи об освобождении заключенных. «Никаких решений у нас на этот счет нет, — писал Литвинов, — и не может быть, да и вряд ли было бы своевременно даже ставить теперь этот вопрос». Все зависело от британцев. Если они успокоятся, приостановят эмбарго и так далее, то можно было бы поднять вопрос о «судьбе осужденных». Если же, напротив, продолжится кампания в прессе и эмбарго будет введено, то возникнет «весьма сложное положение и нам скорее всего придется думать об экономических контрмерах». Литвинов также изложил свою позицию по торгпредству: при необходимости мы обойдемся без него. Оно было ставкой для дальнейшего торга. «В разговорах с друзьями надо всячески доказывать, что после выступления Болдуина и Томаса [в марте. — М. К.] и, в особенности, при известном поведении Овия в Москве, начавшего свой первый разговор на тему об англичанах с угроз и запугиваний, дело не могло получить иного направления»[239].
Литвинов не проявлял добродушие, если какой-то дипломат или правительство пытались бесцеремонно вести себя с СССР. Благодаря этой черте характера он завоевал уважение Сталина. Это произошло как раз в этот период. Если кто-то ударил тебя по голове, дай сдачи. 21 апреля советское правительство отреагировало на британское эмбарго тем, что ввело свое. Литвинов одобрил этот указ и рекомендовал придать его огласке. Более того, коллегия НКИД не ждала быстрого окончания кризиса и поэтому рекомендовала отменить предыдущие заказы, если не было судебных рисков[240].
В Лондоне Майский понял, что ему не удастся быстро найти решение, хотя он снова пожаловался на отсутствие информации из Москвы. «Самое тяжелое в моем положении на протяжении всего конфликта было то, что я никогда не знал, даже не имел никакого ясного представления о том, как и что мы предполагаем делать завтра. Я получал обычно сообщения лишь уже о совершившихся фактах. Между тем мне в высшей степени важно знать хотя бы приблизительно, каких шагов с нашей стороны можно ожидать в ближайшем будущем»[241].
Литвинов начал уставать от нытья Майского. «Прошу Вас помнить о том, чего нельзя требовать от самой красивой женщины[242]. Нельзя писать о решениях, когда их нет, или прежде, чем они принимаются. Предположения же, в особенности личные, могут только вводить в заблуждение». Сняв этот вопрос, Литвинов проинформировал Майского о ситуации в Москве. Два инженера «Метро-Виккерс», признанные виновными, подали петиции о смягчении приговора. Комиссии, которая должна была их рассматривать, велели не браться за дело при отсутствии особых обстоятельств, пока не пройдет хотя бы полгода от каждого срока. Эти инструкции не публиковали, «чтобы не связывать себе рук». Литвинов писал, что помилование осужденных в настоящее время было бы истолковано как уступка давлению эмбарго и как наша капитуляция, и с этой точки зрения чем позднее будет совершен этот акт, если ему вообще суждено совершиться, тем лучше для нас. «Для рассеяния посольских и лондонских иллюзий, ожидающих помилования со дня на день, Рубинин, по моему поручению, сделал Стрэнгу сообщение, о котором я Вам телеграфировал. Таким образом, никаких изменений в положении в ближайшее время не предвидится».
Затем Литвинов обсудил предложенную Майским «схему окончания кризиса». Суть была в том, чтобы помиловать заключенных, но не отпускать их, пока не будет снято эмбарго. Этот подход напоминал взятие заложников, консерваторы только о таком и мечтают и, конечно же, воспользуются сложившейся ситуацией по полной программе. Помилование не может быть связано с эмбарго. Литвинов был совершенно прав: британский МИД уже был готов к такому исходу дела[243].
Но Литвинов предложил Майскому как можно более тонко связать эти два момента, но чтобы внешне они остались независимыми друг от друга. Британцы все поймут. Майский писал, что главная проблема состояла в том, что британцы уже зашли слишком далеко и не пойдут на попятную из страха «потерять лицо». Забавно, что обе стороны считали, что найти решение невозможно из-за пресловутого «лица». В любом случае, как считал Литвинов, следующий шаг должна сделать Великобритания. По мнению Майского, Саймон не спешил найти решение, так как полагал, что СССР сдастся из-за эмбарго, и это станет британским дипломатическим успехом. Но это не имело никакого смысла, так как советское правительство не спешило объявлять о помиловании. Таким образом, чем дольше заключенные просидят в тюрьме, тем о меньшем успехе сможет сообщить Саймон. Тогда он и британский Кабинет министров наверняка захотят найти решение как можно быстрее[244].
Предположения Литвинова о британской политике были по сути верными, но он умолчал о том, что сам ничуть не меньше хотел закончить конфликт. Вопрос заключался только в том, как начать процесс сближения. В результате британцы сделали первый шаг. 24 апреля Стрэнг предложил британскому правительству проявить инициативу и указать на то, что если британских граждан отпустят, то эмбарго будет снято. Стрэнг понимал, что это дело стало для обоих правительств «вопросом престижа», но надо как-то начинать процесс переговоров. Это можно было сделать, публично заявив в Лондоне, что эмбарго будет снято, как только заключенных отпустят[245]. 26 и 27 апреля Хейлшем и Саймон сделали заявления в парламенте по этому поводу, и на следующий день Стрэнг проинформировал об этом Рубинина. Рубинин ничего не ответил, но подтвердил, что два заключенных подали прошение о помиловании. Рассмотрение займет примерно два или три месяца, а может, больше[246].
НКИД раскрыл эту информацию некоторым зарубежным корреспондентам в Москве, и они отправили отчеты в свои газеты, но Литвинов написал Майскому, что он не знает, дошло ли это сообщение до британской прессы. Майский упорно считал, что Саймон затягивает разрешение конфликта, но нарком стоял на своем: министр сможет заявить о победе, только если заключенных незамедлительно освободят. Окажется, что они оба — и Майский, и Литвинов — были в чем-то правы, а в чем-то нет. Когда в начале мая Стрэнг рекомендовал принять дополнительные меры, МИД велел ему подождать и дать возможность советской стороне проявить инициативу. «Если мы будем настаивать… то только покажем свою тревогу и дадим возможность советскому правительству требовать большего. Я согласен, что мы должны избегать провокационных ответов в парламенте, но я полагаю, что мы должны показать, что мы умеем ждать»[247]. Таким образом, оставалась все та же проблема: кто сделает первый шаг? Советская сторона отпустит заключенных или британцы снимут блокаду? Очевидно, что это нужно было сделать одновременно, но прошло еще полтора месяца, прежде чем обе стороны пришли к такому решению[248].
Прозрение
Прозрение случилось в Лондоне во время Международной экономической конференции, которая началась в середине июня и длилась до конца июля. Литвинов убедил Сталина в необходимости отправить туда делегацию, несмотря на сомнения Политбюро. На конференции у советского правительства будет возможность представить план экономического развития и обязательно импорта в контексте плана борьбы с «международным кризисом». Не стоит ожидать от этого события конкретных результатов, но оно может заложить основу для дальнейших переговоров с другими странами или группами стран. Можно будет обсудить с ними советские предложения[249]