М. К.] эмбарго МИД все время пытался разорвать дипломатические отношения с СССР».
«Он встречал, однако, сильное сопротивление со стороны Министерства торговли, а также некоторых других членов правительства. Кроме того, для британского кабинета было крайне неудобно разрывать отношения с СССР как раз накануне созыва всемирной экономической конференции. Когда последняя собралась, Министерство торговли стало настаивать на необходимости использования пребывания т[оварища] Литвинова в Лондоне для ликвидации конфликта. Форин-офис отчаянно сопротивлялся. Тогда Колвилл (глава Департамента заморской торговли) в весьма решительной форме поставил вопрос о снятии эмбарго перед Ренсименом (министр торговли). Ренсимен поддержал Колвилла. Вместе они отправились к Макдональду и устроили ему грандиозный скандал. Макдональд вызвал к себе Саймона и предложил ему начать переговоры с т[оварищем] Литвиновым».
По словам Никсона, только тогда Саймон наконец пригласил Литвинова в МИД и предложил обсудить разрешение конфликта в присутствии Колвилла, который будет играть роль политического комиссара и проследит за тем, чтобы все шло как надо. Майский был уверен, что эта информация соответствует действительности, так как она совпадала с тем, что ему удалось выяснить во время кризиса[261]. Читателям нужно сказать спасибо Никсону, который разболтался под воздействием алкоголя, а также Майскому, который это все записал.
Что касается СССР, то Литвинова очевидно беспокоила угроза, надвигавшаяся со стороны нацистов. Он говорил об этом в своих письмах Крестинскому и Сталину. «С Германией, очевидно, ладить не удастся, — писал Литвинов Крестинскому. — Надо поэтому искать опору, где только возможно». А это означало, что нужно было уладить дело «Метро-Виккерс», которое, с точки зрения наркома, никогда не стоило серьезной ссоры. В письме Сталину Литвинов упомянул так называемый меморандум Альфреда Гугенберга, в котором говорилось о расширении Германии на восток, и рекомендовал укрепить связи с Францией[262]. Британский МИД уловил изменения в советской политике. Их трудно было не заметить. Журналист Карл Радек опубликовал статьи, которые привлекли внимание МИД Великобритании[263]. Штейгер, таинственный советский информатор в Москве, упомянул в разговоре со Стрэнгом речь Гугенберга в Лондоне и сказал, что «она определенно дала импульс в пользу урегулирования» конфликта «Метро-Виккерс». «Кажется, все свидетельствует о том, — писал Кольер, — что советское правительство настолько занято угрозой, исходящей от Гитлера, что не будет ссориться ни с кем больше, пока она не исчезнет». Хотя Литвинов не мог сообщить об этом в своих депешах из Лондона, Штейгер намекнул: «В рядах части стоящих у власти сил наблюдается заметное желание установить спокойные и стабильные отношения с… [Великобританией. — М. К.]»[264]. Чиновникам МИД не приходило в голову (во всяком случае в рамках дела «Метро-Виккерс»), что Великобритании тоже следовало бы «заняться», как писал Кольер, «угрозой, исходящей от Гитлера».
Тем не менее британский МИД, несомненно, был заинтересован в урегулировании англо-советских отношений. Когда после освобождения арестованных Кольер попытался снова устроить противостояние, никто его не поддержал. «Я твердо уверен, — писал Олифант, — что нам следует потушить догорающие угли и не превращать их снова в пламя». Когда Кольер спросил про гранки третьей Белой книги, Олифант и Ванситтарт выступили против публикации. По словам Олифанта, это было все равно, что «сыпать песок в оборудование». Ванситтарт считал, что оставшиеся два инженера «Метро-Виккерс» больше не заслуживают их внимания. «Эти люди могут нам поведать только о своем эгоизме и трусости. Они были невиновны, но на них едва надавили, и они тут же сдались, спасая (как они думали) свою шкуру и не подумав о товарищах. Я был удивлен, когда узнал, насколько небольшим было давление, — я полагал, что оно будет намного больше. Мы поступили правильно и добились значительного успеха, но мы сделали это ради никчемных людей, и я не считаю, что нам нужно дальше затягивать это дело, которое достигло кульминации, когда они уехали из России»[265]. Пришло время двигаться дальше, хотя бы к тому, что маячило на горизонте.
Дело «Метро-Виккерс» представляет собой хороший пример того, как урегулировались ссоры СССР с Западом. Также оно показывает, что решения внутри советского руководства относительно отношений с другими странами не всегда принимались без участия НКИД. Ситуация становилась опасной, и в Москве наконец осознали нацистскую угрозу и необходимость искать союзников на Западе. В июне Литвинов точно распознал ее и предупредил Сталина. Необходимо было наладить правильные отношения с Великобританией, и два британских инженера не стоили того, чтобы поднимать из-за них такой шум, с учетом растущей нестабильности в Европе. В результате из-за дела «Метро-Виккерс» СССР был вынужден на год приостановить попытки добиться сближения с Великобританией. Теперь всем нужно было остыть, а советской дипломатии — обратить внимание на другие страны.
ГЛАВА IVРАПАЛЛО ИЛИ НЕТ? СОВЕТСКИЕ ОТНОШЕНИЯ С ГЕРМАНИЕЙ И ПОЛЬШЕЙ1933 ГОД
В Германии быстрыми темпами шли политические изменения. В 1932 году правительства в Берлине менялись почти так же часто, как в Париже. Все прекратилось в январе 1933 года. Канцлером стал Адольф Гитлер, и он сразу начал устанавливать нацистский диктаторский режим, запретив вначале Коммунистическую, а потом Социалистическую партии. Гитлер не скрывал своих намерений. В 1925 году он опубликовал книгу, которая называлась «Майн кампф». Это был его план немецкого доминирования в Европе и территориального расширения на восток до Уральских гор. Книга не раз привлекала внимание Литвинова и его коллег по НКИД.
Могла ли нацистская Германия сохранитьРапалльский договор?
В середине 1933 года советский полпред в Риме Владимир Петрович Потемкин сказал своему немецкому коллеге, что воинственные высказывания нацистских лидеров ставят под сомнение будущее советско-германских отношений[266]. В конце февраля 1933 года, чуть меньше чем через месяц после того, как Гитлер стал канцлером, замнаркома Крестинский встретился с немецким послом Гербертом фон Дирксеном. Посол неплохо ладил с советскими коллегами.
По его словам, немецкая политика по отношению к СССР останется неизменной. Может продолжаться внутренняя борьба правительства Германии с коммунизмом, но в то же время будут сохраняться хорошие отношения с СССР. «Мы не хотим проводить и не проводим никакого изменения нашей политики по отношению к Германии, — ответил Крестинский в ходе долгого разговора, — но у нас не могли не вызвать беспокойство сообщения о тех предложениях, которые бывший рейхсканцлер и нынешний вице-канцлер фон Папен делал французскому правительству». В текущих обстоятельствах недостаточно дружелюбных заявлений, сделанных представителями немецкого правительства советским дипломатам с глазу на глаз. О них не знает общественность, и ничто не помешает утверждать параллельно противоположное. Дирксен попытался его переубедить[267]. Через два дня у Литвинова состоялся похожий разговор с министром иностранных дел Германии Константином фон Нейратом. Тот повторил уже знакомые слова: изменения в правительстве не означают политические изменения отношений с СССР[268]. Однако слов было недостаточно, чтобы успокоить советское правительство, часто отвечал нарком своим немецким коллегам. Важны действия. «Не знаю, — писал Литвинов Потемкину, — известны ли широко за границей многочисленные случаи недружелюбных и оскорбительных актов со стороны новых германских властей в отношении советских граждан и учреждений»[269]. Забавно, что в 1927 году Литвинов и Дирксен, не сговариваясь, решили, что Рапалло не продлится вечно. Это всего лишь вопрос времени и интересов[270].
В ходе кампаний, направленных против немецких коммунистов, нацистские хулиганы донимали советских граждан, работавших на различных советских учреждениях. «Все наши протесты против провокационных действий германских фашистов, — отчитывался Литвинов Сталину, — до сих пор не дали результатов». Можно сделать вывод, что в советско-германских отношениях назревало охлаждение или даже кризис. Литвинов считал, что есть единственный способ надавить на Германию. Нужно отправить в Польшу деловую делегацию и всячески осветить ее визит в прессе[271]. Учитывая сомнительную политику Варшавы, мы понимаем, что это был слабоватый рычаг давления, но что еще оставалось Литвинову?
Словом и делом
Советник СССР в Берлине обратил внимание на то, что публичные заявления представителей нацистской партии соотносятся с основными идеями «Майн кампф»[272]. 3 апреля, тогда же, когда Литвинов написал Сталину, Крестинский снова встретился с Дирксеном и обсудил с ним ухудшение советско-германских отношений. Он сказал, что сейчас ситуация сложная как никогда, и заверений Гитлера во время его речи в рейхстаге 23 марта недостаточно. Судят не по словам, а по поступкам, а с учетом этого критерия было видно, что на улицах продолжают нападать на советских служащих. «Наше общественное мнение» (то есть Сталин и его союзники по Политбюро) взволновано. Канцлер говорил одно, но его коллеги делали другое. Что это значило? Дирксен и военный атташе Германии, который присутствовал вместе с ним на встрече, старались приободрить Крестинского. Неприятности закончатся