Дирксен вернулся в НКИД в июле, хотя в этот раз Крестинский не был так снисходителен. Он пожаловался на новую антисоветскую кампанию в немецкой прессе, которую, очевидно, поддерживало правительство. «Наша общественность» (снова те же слова) воспримет подобные проявления враждебности как «объявление ей войны немецкими политическими кругами и немецкой общественностью». В конце отчета Крестинский отметил, что он не сказал ничего успокаивающего Дирксену на тему продолжения рапалльской политики[317].
Не по словам судят, а по делам
Через три недели Дирксен снова встретился с Крестинским, на этот раз он хотел сообщить ему, что его переводят в немецкое посольство в Токио. Судя по записям Крестинского, он ответил, что НКИД очень жаль, что Дирксен уезжает. Посол признался, что ему тяжело покидать Москву, но условия работы очень сильно изменились за последние несколько месяцев, и ему сложно приспособиться. Так Дирксен попытался вернуться к делам и снова озвучил мысль о том, как хорошо было бы восстановить советско-немецкие отношения. Он поддел Крестинского: «Очевидно, советское правительство не может приспособиться к фундаментальным изменениям в политической структуре Германии и переменам во внешней политике».
Крестинский в ответ сказал то, что Дирксен уже слышал ранее: «Я ответил, — писал он в дневнике, — что наша настороженность по отношению к Германии объясняется вовсе не нашим отношением к внутриполитическому строю Германии. Это — есть реакция на внешнюю политику Германии. До тех пор, пока Германия делами, а не словами не докажет своего желания продолжать прежнюю политику, до тех пор, пока с германской стороны будут продолжаться антисоветские выступления, до тех пор мы не можем отказаться от нашей выжидательной настороженности». Дирксен опять сел на своего конька: я говорил с людьми в Берлине. Я убежден, что они хотят сохранить «предыдущую политику». «Немецкое правительство уже сделало несколько шагов для достижения этой цели, — настаивал Дирксен. — Сейчас, как мне кажется, следующий шаг должен сделать СССР, а не Германия»[318]. Эти слова часто произносились, когда речь шла об отношениях западных держав и СССР: «Вы первый!» «Нет, нет, что вы! Только после вас!»
Временный поверенный Германии Фриц фон Твардовски приехал к Крестинскому через два дня и затянул ту же песню про улучшение отношений. «Мы считаем, — сказал Крестинский, — что герм[анское] пра[вительство] должно не только словами, но и делами доказать свою добрую волю и свою искренность в отношении продолжения прежней политики». Наверно, это был необычный разговор, так как Крестинский отправил запись о нем Сталину[319].
Дирксен также вернулся к обсуждению этого вопроса. Он не был доволен ответом, который получил от Крестинского, и попросил о встрече с Молотовым. Замнаркома ответил, что Молотов очень занят, но тем не менее он нашел время через несколько дней встретиться с послом. Крестинский сообщил советскому посольству в Берлине, что снова состоялся такой же разговор, как у него с Дирксеном и Твардовски. Молотов заверил Дирксена, что советская рапалльская политика остается неизменной, но из-за недавних событий в Германии возникают сомнения. В качестве примера Молотов упомянул речь министра пропаганды Йозефа Геббельса, в которой он осуждал Рапалльский договор. Как сообщил Крестинский посольству в Берлине, после встречи Дирксен сказал, что теперь он более уверенно сможет объясниться в Берлине[320].
«Нехватка дисциплины»
В начале сентября появились сообщения о «новой серии случаев нелояльности и недружелюбия германских властей». Литвинов поручил посольству в Берлине обсудить этот вопрос с МИД Германии, так как подобные эпизоды еще раз подтверждают изменение немецкой политики. Твардовски встретился с Литвиновым, чтобы обсудить с ним стандартную тему «нормализации отношений». Нарком сказал, что никакие объяснения или заявления не помогут до тех пор, пока немецкое правительство официально или неофициально будет придерживаться существующей политической линии[321].
Твардовски снова встретился с Литвиновым в конце сентября. Опять затянул ту же песню и стал строить из себя обиженного. Твардовски сказал, что отношения ухудшаются, «несмотря на то что руководящие круги Германии искренне хотят вновь наладить эти отношения, устранить все недочеты и поводы к жалобам». Можно себе представить, как Литвинов закатил глаза и подумал: снова то же самое, не считайте нас идиотами! Но Твардовски продолжал: «Мы заметили все большее и большее отклонение нашей [советской] политики в сторону Франции. Дело дошло, мол, до того, что посланник дружественной державы сообщил его правительству, будто советское правительство сообщило Парижу детальные сведения о германских мероприятиях по вооружению». Затем разговор зашел о другом, например об обращении с советскими журналистами. Твардовски сказал, что в этом виновато новое правительство, новым властям немного не хватает дисциплины. «Я перечислил, конечно, — ответил Литвинов, — далеко не исчерпывающе, антисоветские выступления германских властей, по поводу которых мы совершенно бесплодно протестуем, не добиваясь никаких результатов. Аусамт [Министерство иностранных дел Германии. — Ред.] любезно принимает наши протесты, выражает сожаление, приносит извинения, обещает принять меры, но на следующий день антисоветские выходки повторяются. Мне кажется, что в Германии переоценивают наше терпение».
Твардовски ответил, что им не хватает дисциплины.
«Германское правительство, — сказал Литвинов, — как будто стало привыкать уже к нашим протестам как к совершенно нормальному явлению и перестало быть восприимчивым к ним. Очевидно, нужны более сильные средства, чтобы заставить германское правительство почувствовать, что нашему терпению есть предел». А слова Твардовски о том, что советское правительство передает информацию Франции является «совершенно вымыслом какого-либо досужего или зловредного дипломата», — заметил Литвинов. И снова предупредил: «Когда Германия пренебрегает нашей дружбой, а другие страны этой дружбы ищут, мы, естественно, сближаемся с этими другими странами, но из этого не вытекает какая-либо враждебность к Германии или желание ей вредить». То есть дверь все еще оставалась открытой, на случай, если Германия захочет переступить порог и войти внутрь. Твардовски все понял и уже неофициально спросил Литвинова, что, по его мнению, нужно сделать,
чтобы выйти из тупика. Литвинов ответил, что это пока не обсуждалось, но нужно по крайней мере «устранить те причины, которые вызвали данный конфликт»[322].
Литвинов в Берлине
Осенью все шло по-прежнему. Читатели, наверно, помнят, что эти события разворачивались в то время, когда шли польско-германские переговоры, и Антонов-Овсеенко продвигал политику сближения с Варшавой. Много всего происходило осенью 1933 года. В начале октября Литвинов отправил новые инструкции советскому посольству в Берлине, повторив то, что он сказал Твардовски. Литвинов также выступил категорически против встречи в конце октября Крестинского с Гитлером в Берлине. В особенности это неприемлемо, рассудил он, после того как Германия вышла из Лиги Наций и покинула Конференцию по разоружению. Оба эпизода произошли только что[323]. «Какое нам дело до Лиги Наций и почему мы должны произвести демонстрацию в честь оскорбленной Лиги и против оскорбившей ее Германии?» Сталин был циничен, как обычно, но потом он признал, что, возможно, не владеет всей необходимой информацией. Решение оставалось за Крестинским, но Политбюро поручило Литвинову, который в этот момент направлялся в Вашингтон, чтобы обсудить восстановление дипломатических отношений США и СССР, остановиться в Берлине и встретиться с Нейратом или Гитлером, если он захочет. Советское правительство все еще склонялось к «восстановлению прежних отношений»[324].
Литвинов встретился с Нейратом в Берлине. Переговоры продлились полчаса. Они уладили спор из-за журналистов, но серьезный разговор о советско-германских отношениях не состоялся.
Снова, как и во время встреч с Дирксеном, была затронута тема отношений с Польшей и Францией. «Я отметил, — писал Литвинов в своем дневнике, — что мы так же, как и Германия, будем стремиться к дальнейшему сближению с этими двумя странами. Я в шутку добавил, что наше расположение к Франции и Польше будет повышаться по мере роста любви Германии к ним. Нейрат ответил, что он не возражает против такого рода “конкуренции”». Но если серьезно, то как могла получасовая встреча решить проблему советско-немецких отношений? Нейрат пожелал Литвинову удачи в США[325]. Как оказалось, успешное завершение дела, по которому Литвинов ездил в Вашингтон, повлияло на советскую политику по отношению к Германии. В Москве Дирксен наносил прощальные визиты в НКИД и повторял все то, что уже много раз было сказано. Крестинский написал в дневнике, что он вежливо его слушал, но в привычной для СССР манере предпочитал не отвечать[326]. Какой в этом был смысл?
ГЛАВА V«КУЙ ЖЕЛЕЗО, ПОКА ГОРЯЧО»: УКРЕПЛЕНИЕ ОТНОШЕНИЙ С ФРАНЦИЕЙ1933 ГОД
Пока шли переговоры с Германией и Польшей, советские дипломаты активно работали в Париже. Вначале казалось, что в укреплении франко-советских отношений больше заинтересованы французы, чем СССР. Шел январь 1933 года. Советское посольство чувствовало французский интерес. Пьер Кот, молодой представитель партии радикалов и заместитель министра авиации, предложил помощь в решении различных вопросов, которые возникали во время работы с МИД Франции