В рамках сложившейся системы международных отношений, действовавшей в Европе все 1920-е годы, Германии удалось сблизиться с Великобританией и Францией сильнее, чем Советскому Союзу. Во время Первой мировой войны Антанта смогла победить вильгельмовскую Германию, но не советскую власть, установившуюся в России после большевистской революции, — хотя и старалась изо всех сил. Настоящим бельмом на глазу для Запада был основанный в 1919 году Коммунистический Интернационал (Коминтерн), созданный не только для того, чтобы служить делу мировой революции, но и чтобы защищать СССР от иностранного вмешательства. В 1920-х годах в советско-западных отношениях были взлеты и падения, периодически назревал то один кризис, то другой, но никто не опасался повторения мировой войны.
В Западной Европе царили относительная стабильность и процветание. Не зря это время прозвали «ревущими двадцатыми»: у европейской буржуазии были деньги на отдых и активное потребление. В таких столицах, как Париж и Берлин, мужчины в смокингах и женщины в изящных вечерних платьях отплясывали в ночных клубах и кабаре под ритм биг-бендов и американского джаза. Пока танцоры потели на танцполе, в ресторане их ждали дорогие блюда, которые хорошо сочетались с вином и шампанским. На террасах популярных кафе можно было легко наткнуться на богачей, где они тесно общались с приезжими американскими специалистами, художниками, писателями, социалистами. «Происходит братание классов», — мог бы пошутить марксистский идеолог.
Между Францией и Великобританией то и дело возникали политические распри. На самом деле их военное сотрудничество начало сходить на нет уже 11 ноября 1918 года — в день, когда окончилась Первая мировая война. У Германии и СССР оставалось пространство для маневра. У Германии дипломатические позиции были лучше. «Красная угроза» 1920-х годов и затянувшиеся революционные амбиции СССР мешали нормализации отношений с Западом. В январе 1924 года после преждевременной кончины советского лидера Владимира Ильича Ленина между Иосифом Виссарионовичем Сталиным и Львом Давидовичем Троцким разгорелась борьба за власть. Когда пытаешься описать отношения между этими двумя советскими лидерами, то в первую очередь на ум приходит слово «ненависть». Этот конфликт оказал влияние на внутреннюю и внешнюю политику СССР. В конце десятилетия внутрипартийная борьба была завершена. Сталин стал новым советским вождем с непререкаемым авторитетом. Троцкий оказался в изгнании. Сталин сумел унять вечный зуд большевиков по поводу мировой революции и запустил пятилетний план индустриализации и коллективизации сельскохозяйственных земель. Из-за сложностей, вызванных этими внутриполитическими мерами, появилась дополнительная мотивация поддерживать правильные отношения с Западом.
Георгий Васильевич Чичерин и Максим Максимович Литвинов.10 апреля 1922 года, Генуя. Фотограф Уолтер Гирке. Коллекция Гренджер, Нью-Йорк
В 1920-х годах внешней политикой СССР занимался нарком иностранных дел Георгий Васильевич Чичерин и его первый заместитель — замнаркома Литвинов.
Это была странная парочка. Один происходил из русского аристократического рода, другой — из весьма эксцентричной еврейской семьи со средним достатком. Они часто не сходились во мнениях, отчасти из-за личного соперничества и ревности, а отчасти из-за разницы в темпераментах. Как считают историки, они придерживались противоположных взглядов на политику: Чичерин якобы выступал за Германию, а Литвинов за Великобританию. Это неправда: ни Чичерин, ни Литвинов не поддерживали ни одно западное правительство, они были просоветскими. Они хотели защитить национальные интересы СССР в том виде, в каком они их себе представляли. На северо-западе имелись в виду балтийские границы, на юге — границы с Центральной Азией. Их взгляды на серьезные вопросы — Рапалльский договор, улучшение отношений с Западом, проблемы Коминтерна — совпадали. Их личное соперничество влияло скорее на тактику, а не на стратегию. Если Чичерин говорил «белое», Литвинов тут же бросался доказывать, что «черное». И наоборот. Соперничество продолжалось до 1928 года. Потом Чичерин заболел и взял отпуск, но так и не вернулся к работе. Литвинов стал вначале исполняющим обязанности наркома, а потом и собственно главой НКИД.
СССР во внешней политике было непросто. НКИД приходилось противостоять не только враждебным западным правительствам, но и самой Москве, где часто жертвовали внешней политикой, так как Сталин, Троцкий и другие политические противники были заняты борьбой за власть. Эта борьба шла повсюду, но главным образом в Политбюро, которое фактически являлось советским правительством. В большинстве правительственных кабинетов министр иностранных дел занимает высокопоставленное положение. Что же касается Политбюро, то Чичерин даже не был его членом. Они с Литвиновым выступали в качестве приглашенных консультантов, когда обсуждалась внешняя политика. С другой стороны, был Коминтерн — в 1920-е годы заклятый враг не только Запада, но и… НКИД. Коминтерн в Советском Союзе, друг за другом, представляли лица, являвшиеся в какой-то момент соратниками Сталина: Григорий Евсеевич Зиновьев и Николай Иванович Бухарин. Эти два большевистских политика не просто выступали от лица Коминтерна, но и использовали его как основу для власти и влияния на Политбюро. Сталин, погруженный по внутрипартийную борьбу, временами давал им полную свободу. Члены Политбюро считали, что разбираются во внешней политике лучше, чем НКИД, к немалому раздражению Чичерина и Литвинова. Те жаловались, что Зиновьев и Бухарин слишком много болтают, мало думают и раздражают западные правительства без всякой на то причины. НКИД часто не по своей воле оказывался в положении управляющего в отеле, которому приходится улаживать споры между постояльцами. Иногда Литвинов проговаривался иностранным дипломатам и сообщал им, что он устал от Коминтерна. Сталин такого произнести, конечно, не мог.
До сих пор существует мнение, что в межвоенные годы советской внешней политикой занимался Коминтерн, и в ней главенствовали идеи мировой революции. Концепт «национального интереса» не очень активно использовался в Москве[6]. Но эти утверждения легко опровергаются при внимательном изучении советских архивов. После укрепления Сталиным своих позиций Коминтерн отошел на задний план. Он все еще существовал, по-прежнему пытался руководить зарубежными коммунистическими партиями и также раздражал Запад, но все же уже меньше, чем раньше. Если где-то вспыхивало сопротивление французскому или британскому колониализму, Министерства иностранных дел Франции и Великобритании обвиняли в этом Коминтерн. У Литвинова на этот счет был дежурный ответ, что сопротивление в колониях растет и без всякой помощи Коминтерна. В самом деле, неужели СССР стал бы оправдывать колониальные империи? Забегая вперед, скажем, что такой вопрос возник всерьез в октябре 1935 года, когда Италия вторглась в Абиссинию… Постепенно к Коминтерну стали привыкать даже капиталисты. Он был как камень в резиновом сапоге, который нельзя вытряхнуть, пока не выберешься из болота. Западные страны и открыто, и в кулуарах полагали, что СССР должен отказаться от социализма и перейти к капитализму, как все остальные страны. Но с чего бы Сталину и его коллегам принимать такое решение? А капиталисты сами были готовы отказаться от капитализма?
В 1930-е годы Коминтерн иногда еще стоял на страже советских национальных интересов, например, во время Гражданской войны в Испании, хотя в НКИД по этому поводу велись споры. В отношениях все еще сохранялось небольшое напряжение, оставшееся после 1920-х годов, но все же внешней политикой теперь в основном занимался НКИД, а Политбюро (а на самом деле Сталин) одобряло ее и вносило коррективы. Иногда Сталин сам давал добро лидерам Коминтерна, например Георгию Димитрову, на то, чтобы решать политические вопросы без него. «Я слишком занят, — говорил он, — решайте сами»[7]. Но он никогда не говорил такого Литвинову или его заместителям в НКИД. Внешней политикой Сталин занялся в 1922–1923 годах на фоне тяжелой болезни Ленина. Нарком предлагал, а вождь, то есть Сталин, в большинстве случаев одобрял. Иногда случались столкновения. Как постоянно уверяет нас Запад, даже в 1935 году, когда в Германии к власти уже пришел Гитлер, существовало две советские внешние политики: прозападная — Литвинова и прогерманская — Сталина[8]. Вождь явно предпочитал Германию, но он позволял Литвинову уговорить себя отказаться от Рапалльского договора[9]. Часто можно услышать следующий тезис: да, коллективной безопасностью занимался Литвинов, но каковы были истинные предпочтения Сталина? Этот подход распространен среди западных историков, которые пытаются дать объяснения политике коллективной безопасности Литвинова. Но на самом деле не было никакой личной политики, и двойственности тоже не было. Была только одна советская политика, которая определялась Сталиным.
На Западе очень многие думают, что Сталин был обманщиком, который только и ждал возможности, чтобы обмануть Запад и вернуться к «старым» рапалльским договоренностям с нацистской Германией. А пока просто водил всех за нос. Коллективная безопасность и взаимопомощь были фикцией. Сталин хотел стать победителем, этаким красным Чингисханом, и просто ждал возможности начать действовать[10]. Сторонники подобного подхода ссылаются на данные советских архивов, но на самом деле из этих данных следует, что советское правительство серьезно относилось к вопросу коллективной безопасности, а вот британское и французское нет (за исключением разве что периода 1933–1934 годов, если говорить про Францию). Это открытие удивит некоторых читателей, кто-то может вообще в него не поверить и остаться при своем уже заранее сформированном мнении. Свидетельств ведения Сталиным тайной прогерманской политики почти не существует. В любом случае довольно забавно такое слышать, поскольку сотрудничество с Гитлером в 1930-е годы не было грехом, а даже если и было, то грешили тогда абсолютно все во главе с Великобританией, Францией и, конечно, Польшей. По мнению некоторых западных историков, западные страны мучились «либеральными угрызениями совести» из-за того, что им приходилось иметь дело с «антихристом». Проблема в том, что для многих европейских консерваторов антихристом был Сталин, а вовсе не Гитлер. Вообще, отношения этих двоих со всем миром напоминают игру «любит — не любит».