Он хотел добить пакт? Ведь Леже никогда не проявлял энтузиазма в деле о взаимопомощи. Что случилось с Поль-Бонкуром? Наверно, Литвинов состроил гримасу, когда читал эту телеграмму. Это был тот самый ушат холодной воды Розенберга, только теперь его вылили на Литвинова. Однако Политбюро одобрило переговоры с Францией по вопросам коллективной безопасности. Было слишком поздно менять курс. И в любом случае взаимопомощь была единственным способом борьбы с нацистской Германией. Придется искать решения. В начале января Леже действительно пригласил Довгалевского в МИД, чтобы продолжить разговор, начатый 28 декабря. В результате была выпущена нота, в которой обсуждалось вступление СССР в Лигу Наций и взаимопомощь. Когда читаешь этот документ, то создается ощущение, что инициатива исходила от советской стороны, а не от Поль-Бонкура. В конце в ней говорилось, что когда отдел достаточно исследует данные вопросы, он снова пригласит Довгалевского[392]. Таким образом, получается, что энтузиазм Поль-Бонкура наткнулся на аппарат МИД Франции.
Нужно было что-то делать с этой неудачей. Политбюро приняло официальное решение утвердить новую долгосрочную политику, ориентированную на Францию. Соответственно, в середине января 1934 года Литвинов предложил Сталину создать новую еженедельную газету на французском языке и заменить ею немецкую «Москауэр рундшау», которая недавно прекратила работу. Нарком искал авторитетный способ рассказать о советской политике и донести советский взгляд на международные отношения до более широкой аудитории, но в особенности до «политических кругов существенных для нас стран». То есть Франции, Малой Антанты и Польши. Начать можно было с шести-восьми страниц и с тиража в 2–3 тысячи экземпляров. Газета не будет официальным рупором советского правительства, но ее будут редактировать и выпускать в НКИД. То есть это будет неофициальный рупор НКИД: «Кроме собственных руководящих внешнеполитических статей газета должна регулярно давать обзор советской печати, в особенности в области внешней политики, наряду с обработанной под углом зрения иностранной аудитории информацией по вопросам внутренней жизни и строительства СССР».
Литвинов попросил Политбюро дать ему разрешение на новое издание, и он его получил[393]. Газету назовут «Журналь де Моску». Переход с немецкого на французский язык и выбор его в качестве канала коммуникации с внешним миром свидетельствует об изменении в советской внешней политике.
ГЛАВА VIУ МОСКВЫ ПОЯВЛЯЮТСЯ СОМНЕНИЯ: УКРЕПЛЕНИЕ КОЛЛЕКТИВНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ1933–1934 ГОДЫ
Новый немецкий посол в Москве ощутил на себе изменения в советской политике. Речь идет о Рудольфе Надольном. Раньше он работал в немецком посольстве в Турции. Как и Дирксен, он выступал за сохранение Рапалло — «старой», или «предыдущей», политики и надеялся, что получится все вернуть на свои места. Надольный прибыл в Москву 16 ноября 1933 года. В это время советская политика склонялась в сторону коллективной безопасности. Литвинов был в США, и нового посла встретил Крестинский. Последовал обычный обмен вежливыми репликами, как положено в данном случае. Крестинский полагал, что Надольному придется труднее, чем его предшественнику. Посол ответил, что надеется восстановить хорошие советско-немецкие отношения. Различия в политических системах привели к «недопониманиям», но их следует преодолеть. По словам Крестинского, так полагают многие немецкие политики и дипломаты, но не нынешнее руководство Германии, которое уже давно высказывается против Рапалло. Поэтому, скорее всего, Надольный столкнется со сложностями в Москве, подчеркнул замнаркома, «при этом не с нашей стороны». Посол ответил, что политики обычно критикуют своих предшественников, пока сами не придут к власти. А потом им приходится придерживаться той же самой политики, что и их политическим соперникам. Крестинский отметил, что СССР никогда не стремился к изменениям предыдущих отношений, и если Надольный вернет все, как было, то он может рассчитывать на положительную реакцию советской стороны[394]. Надольный снова встретился с Крестинским через неделю. На этот раз разговор продлился дольше, и он был в духе предыдущего посла. Не изменился и стандартный ответ замнаркома: действия германского правительства противоречат словам его представителя. Надольный попросил назначить встречу с Молотовым. Ему ответили, что он слишком занят. Если говорить про личное общение, то к послу относились со всем уважением. Однако на обед в его честь пришли только сотрудники посольства и их коллеги из НКИД[395].
«Майн кампф»
В следующий раз Надольный приехал в НКИД на встречу с Литвиновым после его возвращения из США и Италии. В отличие от Крестинского нарком не стал любезничать с послом. Во всяком случае такой вывод можно сделать из его записи разговора. Литвинов только вышел на работу, и у него было назначено много встреч с послами, поэтому у него оставалось мало времени на Надольного. Разговор шел все в том же ключе, который можно охарактеризовать поговоркой «чья бы корова мычала». Литвинов озвучил послу перечень жалоб. Надольный ответил, что советское правительство само виновато в том, что отношения с Германией испортились еще до того, как Гитлер пришел к власти. Переговоры продолжились через два дня — 13 декабря. В это время Литвинов готовил политические документы для Сталина и Политбюро, посвященные сближению с Францией. На второй встрече Литвинов предоставил впечатляющий отчет о немецкой политике, начиная с того момента, как министром иностранных дел был назначен Густав Штреземан. Все это время Германия скрытно действовала против СССР. Но нарком отмахнулся от этих событий. Настоящие проблемы начались, когда к власти пришел Франц Папен, а затем Гитлер. Было понятно, что Литвинов потерял терпение, потому что он упомянул «Майн кампф».
Дирксена не подвергали такому допросу. «Что вы можете сказать по поводу литературных трудов Гитлера?» — резко спросил Литвинов. Но это было только началом многочисленных обвинений в адрес Германии из-за ее антисоветской деятельности. «Я не могу допустить, — писал Литвинов в дневнике, — чтобы Надольный мог серьезно говорить о нашей вине в ухудшении отношений с Германией, если он это говорит серьезно, то боюсь, что нам с ним объясняться будет нелегко».
«Надольный прибег к обычным оправданиям», — отметил Литвинов. Что касается «Майн кампф», или «книги Гитлера», посол сказал, что она «относится к прошлому». Литвинов, конечно, ему не поверил. Что касается всего остального, то на страницы дневника наркома была вытряхнута целая корзина грязного белья, начиная от попыток Папена вовлечь Эррио в антисоветскую коалицию и заканчивая болтовней нацистского идеолога Альфреда Розенберга о захвате Украины и дополнительными колкостями на тему «Майн кампф». Посол был подавлен. «Надольный развел руками и заявил, что мои слова приводят его в совершенное уныние, ибо, если он передаст в Берлин сказанное мною, там создастся впечатление совершенной безнадежности отношений». Надольный предложил некоторые общие принципы для восстановления отношений, чтобы главным образом успокоить разбушевавшуюся прессу и уменьшить взаимные упреки и недоверие. «Против этих принципов не возражаю», — ответил Литвинов, хотя он сомневался, что существует взаимное доверие ко всему, что предложил посол[396]. Нарком не сделал копию своего отчета Сталину и Политбюро, что свидетельствовало о том, что Надольный вмешался слишком слабо и слишком поздно и не мог остановить изменение советского политического курса. Из записей посла мы узнаем, что встреча продлилась два с половиной часа и привела к «острой дискуссии, но наконец закончилась на дружеской ноте». Произошел обмен обычными обвинениями. Литвинов в своем отчете больше внимания уделил «Майн кампф», чем Надольный, который едва упомянул о книге[397]. В конце декабря 1933 года Хинчук, советский полпред в Берлине, отправил Литвинову подробное описание нового издания книги. Там в том числе упоминались взгляды Гитлера на евреев и Австрию. Внимание Хинчука также привлекла «восточная политика гитлеровской Германии». Он был сильно озабочен «так называемой, “восточной политикой”, то есть политикой расширения германских границ на Востоке, путем войны, за счет лимитрофов и Советского Союза»[398]. Получив депешу Хинчука, Литвинов поднял эту тему в разговоре с французским послом Альфаном в начале января 1934 года. «Обращало ли французское правительство внимание Берлина, — весело спросил он, — на распространение книги “Майн кампф”, в которой Гитлер призывает взять реванш над Францией — “старым врагом” Германии»? Альфан также составил отчет об этой встрече, но не упомянул сарказм наркома. Германии, сказал Литвинов, «нужно два-три года, чтобы подготовиться к нападению на нас. Чтобы получить эту отсрочку, она подпишет любые договора и пакты, какие захотите, придавая им не больше значения, чем [Теобальд фон] Бетман-Гольвег [немецкий канцлер в 1914 году. — М. К.] ранее»[399]. Хинчук, очевидно, привлек внимание наркома.
Мендрас также обратил на это внимание. Он сообщил о том же разговоре в Париж, и еще он заметил пророческую статью Радека, которая вышла к Новому году. «Где бы она ни началась, это будет мировая война, которая закрутит в своем вихре все державы. Сегодня не остается ничего другого, кроме как объединить усилия в борьбе с ней, или начнется буря, которую никто не сможет остановить». Предсказания Мендраса тоже были пророческие: «СССР прекрасно понимает, что есть всего один барьер, которые сдерживает наступление Германии на нас. Все иностранные дипломаты четко понимают, что происходит, а наши враги, прошлые и будущие, тревожно отслеживают малейшие признаки сотрудничества Франции и СССР… Можно поддаться соблазну и увидеть в этом еще одну причину для упорного движения [к этой цели. —