М. К.]»[400]. Да, это был реалистичный аргумент. Враг моего врага — мой друг.
Немецкие уши в Москве
Интересно, что немецкое посольство в Москве узнало про предложение Франции заключить «региональный пакт». «Вечером 21 декабря американский журналист, расположенный к Германии, — писал Твардовски, — сообщил мне, что в последние несколько дней Франция предложила СССР заключить пакт о взаимопомощи на случай, если на европейскую территорию одной из сторон нападет третья сторона». Советское правительство теперь сильнее, чем раньше, склонялось к тому, чтобы «согласиться с предложением Франции», особенно из-за ситуации на Дальнем Востоке. Один журналист сделал материал об этом. Он посчитал, что такая новость — это «первостепенная политическая сенсация». Твардовски написал, что депешу заблокировала советская цензура, заявив, что этот отчет «преждевременный» и так далее. Интересно было понять, что это за источник информации: возможно, это был Уильям Буллит — новый посол США в Москве. На депеше Твардовски стоит дата — 26 декабря 1933 года. Поль-Бонкур повторил свое предложение Довгалевскому 26 ноября — то же, что он сделал Литвинову в конце октября по дороге в Вашингтон. Американский журналист не совсем верно понял, что происходит, однако он был достаточно близок к истине, и за это на его материал наложила вето советская цензура.
Твардовски обсудил эту тему с «местным дипломатом, нашим близким другом». Тот был «крайне удивлен», но полагал, что такое вполне возможно. Он говорил с Литвиновым перед Рождеством, и нарком был «нервным» и не слишком общительным. Выслушав общие фразы, дипломат пытался надавить на него, но Литвинов «только пожал плечами» и ничего не сказал. Твардовски решил, что история похожа на правду и что, благодаря французскому предложению, может сформироваться «оборонный союз»[401]. Именно это и планировал Поль-Бонкур, если бы ему дали возможность осуществить его намерения. Чиновники французского МИД, как увидит читатель, уже пытались саботировать план министра. На следующий день Твардовски отправил еще одну телеграмму, в которой говорилось, «что не стоит больше сомневаться в том, что Франция сделала предложение СССР»[402]. Кто допустил утечку информации? Поднимет ли Надольный этот вопрос в разговоре с Литвиновым?
Итальянский посол организовал прием в честь Нового года, и на нем присутствовали почти все, кто имел какой-то вес в дипломатических кругах. Твардовски вызвал Литвинова на разговор. Вначале он поинтересовался речью наркома от 29 декабря, о которой сообщил Мендрас. Литвинов ответил, что надеялся на то, что его слова привлекут внимание в Берлине. Твардовски ответил, что обвинения в адрес Германии были смехотворными. Дальше все продолжалось в том же духе. «Разговор прервал французский посол, который пожал Литвинову обе руки и принялся хвалить его речь»[403]. Это нужно было напомнить Твардовски.
Надольный против Литвинова
После Нового года НКИД приходилось работать без устали. Надольный попросил Литвинова о встрече. Скончался старый большевик и бывший нарком Анатолий Васильевич Луначарский, и посол выразил сожаление, а «затем сразу перешел к политическим вопросам». Посла огорчила последняя речь Литвинова в конце декабря в ЦК. Почему надо было обязательно выступать публично, пытался понять Надольный. Ведь они договорились, а теперь он выглядел в Берлине дураком, успокаивающим общественность. Литвинов как будто от него отрекся. Нарком ответил, что ему необходимо было проинформировать советских граждан о состоянии отношений с Германией. На самом деле он просто хотел быть вежливым. Литвинов открыто заявил об изменении политического курса. Рапалло больше не существовало. Надольный был не глуп, он это чувствовал. По записям Литвинова видно, что разговор продлился какое-то время. Нарком острил и отпускал саркастические замечания. Он сказал, что комментирует советско-немецкие отношения не так жестко, как Гитлер и другие нацистские лидеры. «Нельзя ли как-нибудь исправить эффект [вашей] речи? — спросил Надольный. — Я отнюдь не считаю ее ошибкой, которую надо исправлять», — ответил Литвинов. В конце разговора посол хотел обсудить советские отношения с Францией. В прессе появились сообщения о предложении французов организовать оборонительный союз — именно об этом Твардовски ранее сообщил в Берлин. Когда Литвинов ответил отказом, Надольный утратил терпение и воскликнул, что Москва ведет «бесчестную политику». «Я сказал Надольному, чтобы он не забывался, что я не позволю ему говорить со мной в таком тоне и что, если он немедленно не возьмет своих слов обратно и не извинится, я разговор прекращаю. Я закрыл свою записную книжку и встал. Надольный стал умолять меня не прекращать на этом разговора, но я строго настаивал на том, чтобы он немедленно извинился. Надольный, извиняясь, протянул мне руку и стал объяснять свою выходку “патриотическим” волнением». Литвинов снова сел, и вскоре разговор закончился[404]. На следующий день о встрече узнал Альфан. По словам Литвинова, «Надольный был очень расстроен, однако новости о франко-российском союзе просочились в прессу»[405]. С немцами решили больше не церемониться. Надольный сообщил, что они с Литвиновым разговаривали два часа. Видимо, это было для него крайне непросто. Результаты посла не удовлетворили. Литвинов был «излишне сдержан, а порой недружелюбен». Немецкие дипломаты уже не первый раз жаловались на холодный прием у наркома. Что интересно, Надольный активно возражал против речи Литвинова и его характеристики Германии как «нарушителя мира». Он сказал, что это провокация. Надольный также умолчал об эпизоде, когда Литвинов встал и указал ему на дверь, а затем пришлось извиняться. Затем, по словам посла, он сказал, что у советской враждебности будут «последствия», но нарком только безразлично пожал плечами[406]. Это был его привычный жест. Надольный вернулся в НКИД через два дня и встретился там с Крестинским и Караханом, который все еще был замнаркома. Он хотел наладить контакт после отпуска, проведенного в Берлине. По крайне мере он так сказал. Однако на самом деле Надольный пытался понять, два дня назад на той неудачной встрече Литвинов просто выразил свое личное мнение или же это была официальная советская позиция? Посол придерживался той же линии и говорил, что немецкое руководство хотело наладить отношения с Москвой, но речь Литвинова в ЦК стала «тяжелым ударом», разбившим все надежды. «Он [Надольный] сообщил мне, что он был у т[оварища] Литвинова, с которым у него был очень тяжелый разговор». Карахан притворился, что ничего не знает про разговор, хотя он читал отчет Литвинова.
Надольный начал рассказывать про встречу. Он заявил, что с точки зрения Германии «мы-де придаем большое значение книгам, которые написаны 10 лет тому назад». Посол, конечно, имел в виду «Майн кампф». Он как будто пытался добиться перелома в позиции НКИД. Но Карахан был слишком умен, чтобы купиться на эту уловку. «Речь т[оварища] Литвинова, по его [Надольного] мнению, вновь обостряет положение». Карахан внимательно его выслушал и ответил так же, как и Литвинов. Надольный «пытался поймать меня, — писал Карахан, — на том, что Литвинов, якобы, сообщил ему об идущих переговорах с французами, о намечающихся соглашениях о взаимной помощи т. д. и т. п.». Карахан отметил, что посол сменил тему, когда понял, что его хитрость не сработала, и снова начал жаловаться на разговор с Литвиновым, из которого следует, что СССР становится на сторону врагов Германии, в частности Франции.
Карахан наконец его перебил: «Я ему объяснил, что он просто не понимает нашей политики. В настоящей международной ситуации основной вопрос — вопрос о войне». Посол не мог отрицать эту «основную опасность» и даже не пытался это сделать. По словам Карахана, это нормально, что СССР готов сотрудничать с любой державой, которая выступает против войны, например, с Францией. Надольный стал «жарко настаивать», что Германия тоже не хочет войны, и снова принялся жаловаться на советские отношения с Францией, из-за чего было слишком поздно пытаться улучшить советско-германские отношения. «Никогда не поздно изменить нынешнюю линию германского правительства», — ответил Карахан. Надольный заметил, что он, как посол, хочет улучшить отношения. Замнаркома сказал, что проблему можно решить, если прекратить отрицать текущую немецкую политику и начать работать над ее изменением с тем, чтобы прийти «к возврату к старой позиции германского правительства». Карахан попросил Надольного в будущем встречаться с Литвиновым и Крестинским, поскольку именно они отвечали за отношения с Германией. Он также отправил Сталину, Молотову и остальным членам Политбюро запись разговора[407].
Это интересный момент, потому что Литвинов не отправлял Политбюро копию своего разговора от 3 января. Это случайность или Карахан хотел подстраховаться из-за того, что встречался с Надольным? Или в последний раз закипело старое соперничество и замнаркома хотел привлечь внимание Сталина к грубому поведению Литвинова с немецким послом? Мы не можем знать наверняка. Однако интересно то, что руководство НКИД, Литвинов, Крестинский и Карахан дали одно и то же объяснение. После встреч Надольный составил длинный меморандум. В нем он перечислил возможные меры, которые помогут «выбить Литвинову почву из-под ног». Они включали в себя контроль немецкой прессы и Альфреда Розенберга, а также необходимость спрятать подальше «Майн кампф». Посол узнал из каких-то советских источников, что Литвинов зашел «слишком далеко» в своих высказываниях о намерениях Германии. Немецким властям следует проявлять к наркому больше уважения, рекомендовал Надольный, так как это может дать хороший результат