Посол продолжал встречаться в Москве с различными высокопоставленными лицами. 11 января он встретился с одним из главных сторонников Сталина, наркомом обороны Ворошиловым. Разговор продлился один час. Ворошилов упомянул те же проблемы, что и Литвинов. Снова главной темой стала книга «Майн кампф». По словам посла, аргументы Литвинова произвели большое впечатление на Ворошилова, но он хотя бы был открыт к улучшению германо-советских отношений[409]. На следующий день Твардовски долго беседовал с начальником штаба Александром Ильичом Егоровым, который придерживался взглядов Литвинова и отмечал, что охлаждение естественно повлияло на отношения между армиями. Егоров подчеркнул, что мы не хотим отправлять наших офицеров в Германию, сказал Егоров. Их там могут избить или начать задирать нацистские штурмовики. «Измените вашу политику, — сказал он, — и все снова будет хорошо»[410].
Советско-французские торговые переговоры
НКИД не совсем зрело оценивал международную ситуацию, по сравнению со многими советскими западными коллегами. Лучшим официальным представителем был Литвинов, но он был не единственным сторонником политики, которая выкристаллизовалась после его отъезда в Вашингтон, пока отдел возглавлял Крестинский.
Судя по переписке Крестинского, изменения политического курса начались под влиянием Политбюро после указаний Сталина. Еще из советских бумаг становится понятно, что Поль-Бонкур, заручившись поддержкой Эррио за пределами правительства и Кота в правительстве, всячески продвигал идею взаимопомощи с СССР. Хотя это не так заметно по французским документам. Наконец в результате его усилий 11 января 1934 года было подписано торговое соглашение[411]. Забавно, что тут французское правительство работало себе в ущерб, потому что Министерство финансов и Банк Франции выступали против переговоров и отказывались одобрить конкурентоспособные кредитные условия, чтобы финансировать франко-советскую торговлю. Предварительное соглашение было скромным и гарантировало, помимо всего прочего, 250 млн франков в год на советские заказы. Переговоры были жаркие, стороны торговались, как два купца на базаре, и продолжалось это до последнего момента. Советская сторона хотела снизить стоимость советских заказов во Францию с 250 до 200 млн франков, но Франция стояла на 250 млн[412].
Учитывая жесткость переговоров, можно подумать, что соглашение было важнее с политической, а не с экономической точки зрения. Поль-Бонкур и Литвинов, оба подчеркивали политическое значение этих договоренностей[413]. «Известия» и «Правда» положительно отозвались о соглашении, подчеркнув, что оно хорошо вписывается в более широкий контекст улучшающихся франко-советских отношений. «Это звено в цепочке укрепления отношений между двумя странами», — сказал Литвинов Альфану[414]. Банкиры в Париже были недовольны, но им не следовало винить Москву за то, что она не хочет платить царские долги. Ответственность лежала исключительно на правительстве Пуанкаре[415].
Снова Надольный и Литвинов
Надольный, конечно, прочитал про торговое соглашение и 15 января снова приехал на встречу с Литвиновым. Он придерживался своих рекомендаций, изложенных в меморандуме, и старался вести себя мягче, чем в предыдущий раз. Вначале он затронул менее щекотливые темы, а затем перешел к переговорам с Францией о пакте о взаимопомощи. «Наши сношения с Францией, — ответил Литвинов, — за последнее время ограничивались переговорами о торговом соглашении». Так оно и было, но только если забыть про переговоры Довгалевского с Поль-Бонкуром и Леже, а кроме того, нарком не упомянул о том, что считает торговое соглашение ключом к общему улучшению франко-советских отношений. В результате речь зашла о Прибалтике. Надольный предложил обсудить подозрения Литвинова относительно намерений Германии, если таковые имелись. Подобная выходка разозлила наркома. Если у советского правительства есть какие-то подозрения, ответил он, то «они вызваны разглагольствованиями немецких политиков и журналистов на тему об экспансии на Восток». Так он снова косвенно сослался на «Майн кампф» и Альфреда Розенберга, хотя и не упомянул ни книгу, ни человека. Литвинов все же пытался вести себя вежливо и в конце разговора даже высказывался вполне мирно, хоть и с легким сарказмом[416].
Политические рекомендации Надольного потерпели фиаско. Министр иностранных дел Нейрат написал послу, что ему не следует гоняться за Литвиновым и вообще проявлять инициативу и встречаться с «важными людьми» в Москве. «Нет никакого смысла пытаться предпринимать безнадежные попытки изменить отношение главных государственных деятелей СССР»[417]. Надольный вначале возражал, а потом смирился с данными ему инструкциями. Судя по записям Литвинова, он держался уверенно и не обращал внимания на вымышленные жалобы посла на неверное понимание СССР немецкой политики. Еще месяца не прошло, как Политбюро отказалось от Рапалло и приняло решение сблизиться с Францией и договориться о взаимопомощи с теми странами, которые тоже были встревожены из-за нацистской Германии. Конечно, в прессе очень много говорилось о подписании временного торгового соглашения, и поэтому, возможно, Литвинов уделял недостаточно внимания внутренней политике Франции. А ведь от этого зависела стабильность ее внешней политики. В 1933 году было четыре кабинета. Дольше всех просуществовал кабинет Даладье — немного меньше, чем девять месяцев, что было неплохо по французским стандартам. Обычно из-за смены правительства дела в Москве вставали на паузу, за исключением того года, когда министром иностранных дел оставался Поль-Бонкур, активно выступавший в поддержку сближения с СССР. Он даже зашел так далеко, что предлагал в октябре подписать пакт о взаимопомощи. Наверно, благодаря Поль-Бонкуру Литвинов и его коллеги чувствовали себя несколько увереннее, чем должны были, а кроме того, после успеха в Вашингтоне у СССР явно прибавилось апломба.
Небольшой скандал в маленьком французском городке
24 декабря 1933 года, через пять дней после того, как Политбюро одобрило переход к политике коллективной безопасности, полиция Байонны — небольшого городка на юго-западе Франции, расположенного недалеко от Биаррица, — арестовала директора местного отделения банка «Муниципальный кредит» Гюстава Тиссье и обвинила его в мошенничестве на сумму в 200 млн франков. Не стоит винить Литвинова в том, что он ничего не слышал об этом событии. Байонна располагалась далеко от Парижа, и кто вообще когда-нибудь слышал о Гюставе Тиссье за пределами этого городка? Более того, в межвоенные годы скандалов во Франции было как грибов после дождя, поэтому просто не стоило обращать внимание на очередную новость в канун Рождества. Во время допроса Тиссье стал «сливать» информацию и обвинил во всем мэра Жозефа Гара, которого арестовали 7 января за такие преступления, как растрата и мошенничество. Это произошло за четыре дня до подписания торгового соглашения в Париже. И снова кто может обвинить Литвинова или советское посольство в том, что они не обратили внимания на то, что происходит в далекой Байонне?
На следующий день, 8 января французская пресса сообщила сенсационную новость: Александр Ставиский, известный мошенник, не сходивший со страниц желтых изданий, погиб в Шамони, горном курорте на границе с Италией и Швейцарией. По словам полиции, это был суицид. Однако многие граждане и обозреватели подозревали, что Ставиского убили французские полицейские, чтобы он не начал давать показания. Александр дружил с Гара, а также активно участвовал в делах Радикальной партии Эррио и Даладье. Наверно, ему было что сказать. Более того, его адвокатом был брат Камиля Шотана, тогдашнего председателя Совета министров. А зять Шота-на — Жорж Прессар — был главным обвинителем, который 19 раз откладывал рассмотрение дела о мошенничестве, возбужденного против Ставиского в 1928 году. В общем, вы поняли, в чем была проблема.
С каждым днем история становилась все фантасмагоричнее. В какой-то момент советское посольство в Париже сообщило о происходящем НКИД, но там все были слишком заняты, учитывая шумиху из-за торгового соглашения, и не обратили на это никакого внимания. 9 января, за два дня до подписания соглашения, ушел в отставку радикал-социалист и министр по делам колоний Альбер Далимье. Были арестованы и другие высокопоставленные лица. В течение пары недель скандал переместился из маленькой Байонны в Совет министров в Париже. 12 января он докатился до Палаты депутатов. После дебатов правительство получило вотум доверия, прошло несколько дней, однако скандал не утихал. В конце месяца, 26 января, после того, как в прессе появились сообщения о том, как полиция предлагала защиту Ставискому, известному как «монсеньор Александр», в отставку ушел министр юстиции.
Это стало последней каплей. На следующий день в отставку вышел весь кабинет Шотана.
Это настоящий кошмар?
Сбылся худший кошмар Литвинова. Даладье сформировал новое правительство и захватил МИД. Поль-Бонкура уволили. Даладье наконец смог от него избавиться. Так во всяком случае казалось. 28 января, за два дня до увольнения, Поль-Бонкур позвонил Довгалевскому и заверил его, что суть французской политики останется неизменной, возможно, поменяется только стиль[418]. Несмотря на утверждения Поль-Бонкура, означала ли смена правительства, что позиция Даладье будет теперь иметь приоритет над позицией Эррио? Вероятно, у Литвинова закрадывались сомнения. Скорее всего, они были и у Сталина, хотя Политбюро одобрило новую политику всего лишь месяц назад. В своей речи 26 января на XVII съезде ВК