Польского посла взволновала стычка с Литвиновым, и через неделю он отправился на встречу со Стомоняковым, чтобы разрядить атмосферу перед трехдневным визитом Бека в Москву. «Я пришел, — сказал Лукасевич, — по личной инициативе переговорить в совершенно частном порядке». Он все еще был сильно взволнован реакцией Москвы на «договор между Польшей и Германией» и речью Сталина на съезде партии. Он надеялся, что постепенно буря стихнет, но этого не произошло. Если и были какие-то изменения, то только к худшему. У меня не складывается впечатление, продолжил Лукасевич, что Бека примут как почетного гостя. Стомоняков выслушал длинный монолог и разразился таким же длинным ответом, детали которого нам неинтересны. Но суть заключалась в том, что Стомоняков заверил посла, что Бека непременно примут как желанного гостя. Лукасевич успокоился, но тем не менее выглядел взволнованным, даже когда уходил[428].
Бек в Москве
В итоге визит Бека состоялся, как и было запланировало. Все прошло без нежелательных инцидентов. О размолвке из-за речи Сталина забыли. Встречи Литвинова и Бека продолжались больше трех дней. Как писал нарком, беседа проходила с глазу на глаз. Темы были разные: Лига Наций, нацистская Германия, Прибалтика и другие вопросы, связанные с миром и безопасностью в Европе. Бек начал с того, что выразил опасения относительно Лиги Наций и ее слабости в решении международных проблем. Это вызывало «нервозность и нестабильность». С точки зрения Бека, проблему бесполезности Лиги Наций можно было решить, заключая двусторонние договоры, такие как, например, соглашение с Германией о «неприменимости силы».
«Я выразил мнение, — писал Литвинов в дневнике, — что существующая нервозность… вызывается не отсутствием [международных. — М. К.] инструментов для разрешения вопросов, а наличием реальных опасностей нарушения мира, для предотвращения которых действительно средств не найдено, и не только потому, что их нет, но и потому, что не все их ищут и хотят их найти». После этого началась долгая дискуссия по поводу соглашении о ненападении между Германией и Польшей. Литвинов спросил, почему, с точки зрения Бека, нацистское правительство согласилось на этот пакт, хотя различные веймарские министры от него отказывались. Бек ответил, что это объясняется внутренней слабостью, а кроме того, Пруссия прекратила свое существование. Гитлер понял, что Польша не является каким-то там «маленьким сезонным государством», которым можно пренебрегать.
Встреча наркома иностранных дел СССР М. М. Литвинова (справа) и польского министра иностранных дел Ю. Бека в Москве.13 февраля 1934 года. АВПРФ (Москва)
Литвинов подверг сомнению предположения Бека. Гитлер был объединяющей силой, которая опиралась в том числе на непризнание Польского коридора и реваншизм. Договор о ненападении не соответствовал этим постулатам и вызывал разногласия в Германии и в нацистской партии. И Пруссия никуда не делась. Наоборот: «Германия есть сплошная Пруссия». По сути, Литвинов объяснил Беку, что тот допустил ужасную ошибку. Затем нарком продолжил: «Прусские изречения о необходимости найти место под солнцем, об избытке населения, которому нужно найти новые территории для колонизации, глорификация военного духа, военных завоеваний находят себе наиболее яркое выражение в учениях гитлеровцев. О стремлениях гитлеровцев мы судим по прежней гитлеровской литературе, а не по тем политическим речам, которые Гитлер теперь произносит, переключаясь на пацифистскую фразеологию. Эти речи вызываются тактическими соображениями. Гитлеровцы так же, как и японцы, убедились, что бряцание саблей и громкие разговоры о необходимости и неизбежности войн и подготовки к ним мобилизовали общественное мнение всего мира против них. Учтя этот урок, гитлеровцы, как и японцы, отнюдь не отказываясь от основных принципов своей внешней политики и от подготовки к претворению этих принципов в жизнь, сочли за благо временно убеждать мир в своем миролюбии».
Пусть вас не вводят в заблуждение, добавил Литвинов, различия между возможными новыми захватами территории и восстановлением старых территорий, потерянных после Первой мировой войны. Это всего лишь тактический вопрос: когда, где и на что напасть в первую очередь. Именно поэтому обеспокоено так много стран. Договор с Польшей сыграл Гитлеру на руку. Еще больше их волнует отсутствие стандартного пункта о прекращении договора в случае нападения одной из сторон на третье государство».
Бек вежливо выслушал Литвинова, а затем начал возражать, что не было «опасности со стороны Германии или вообще опасности войны в Европе. Ему кажется, что я слишком далеко смотрю вперед». Бек принимает во внимание «менее значительный отрезок времени и судит с точки зрения сегодняшнего дня». Если Польша могла обеспечить свою безопасность на настоящий момент, то это уже было хорошо. Что касается того, что отсутствует «особая статья о прекращении действия пактов в случае агрессии одной из сторон», Бек отказался обсуждать этот вопрос. Литвинов не настаивал, но отметил, что такой пункт включен в советско-польский договор. Казалось, что министра ничто не беспокоило, пока Литвинов, расхрабрившись (на самом деле нет), не упомянул этот нюанс. Бек «заревновал» и сказал, что пакт с Германией заключен на 10 лет, а с СССР — только на три года. «Бек явно смутился, — отметил Литвинов, — единственный раз за все время нашей беседы и даже заерзал на стуле и невнятно сказал, что это можно исправить». Бек также настаивал, что Польша нацелена на сближение с СССР. Литвинов тогда снова предложил сделать совместное польско-советское заявление в поддержку независимости Прибалтики[429].
Для Литвинова безопасность этого региона была важным вопросом. «События последнего времени, — писал он Сталину, — требуют энергичной активизации нашей политики в Прибалтийских государствах. Их большое значение как возможного плацдарма будущей войны против СССР еще более выросло для нас после прихода Гитлера к власти в Германии». Польша и Великобритания также активно работали в этой области. Советскому правительству нужно оказывать больше влияния на Прибалтику, не только политического, но и экономического, чтобы происходило «развитие дружественных отношений». Он дал несколько рекомендаций, одобренных Политбюро[430]. В следующем письме Литвинов предупредил Сталина, что Прибалтика не очень хорошо отреагировала на предложение обеспечить ей безопасность. НКИД сообщил о нем правительствам, но Финляндия ответила, что она не чувствует угрозы, и поэтому никакие гарантии ей не нужны. «Как мы ожидали, финны немедленно предали гласности наш демарш с целью срыва его»[431].
Бек отнесся к идее Литвинова так же, как финны, хотя обсуждение длилось долгое время. В итоге разговор зашел о другом, но для наркома было очевидно, что, несмотря на внешние признаки, советско-польское сближение обречено. В конце отчета Литвинов сделал несколько выводов. Во-первых, исчезло сотрудничество с Польшей для борьбы с Германией в ближайшем будущем. На самом деле казалось, что дела обстоят еще хуже. «Бек не только своим категорическим заявлением закрыл дорогу к такому сотрудничеству в настоящее время, но даже не делал никаких оговорок о возможности возвращения к этим темам позднее. Приходится заключить, что Польша считает себя на ближайшее время обеспеченной со стороны Германии». Литвинов полагал, что вряд ли с нацистами заключены какие-то секретные соглашения, но нельзя исключать вероятность их появления в случае, если СССР столкнется с Японией. Также пришел конец любым советско-польским гарантиям независимости Прибалтики. Возможно, Польша скрывает свой поворот в сторону Германии, изображая сближение с СССР. Советскому правительству нужно воспользоваться ситуацией и поддерживать хотя бы культурные связи, считал Литвинов, чтобы предотвратить наихудший сценарий[432].
Казавшемуся когда-то (хотя и недолго) перспективным сближению с Польшей пришел конец. Как сказал Бек Литвинову, его интересовала краткосрочная выгода, и он не считал Германию опасной. Нарком пытался предупредить польского министра, что тот совершает страшную ошибку, что Гитлер маскирует подготовку к войне и территориальную экспансию ласковыми словами о мире. Войны все равно не миновать, и, если Гитлер решит, что пришло время атаковать, Беку не стоит думать, что договор о ненападении убережет Польшу. Анализ Литвинова был настолько точен, что в 1965 году его отчет был рассекречен и в дальнейшие годы опубликован. И вы поймете почему.
Альфан тоже сообщил в Париж о надвигающейся опасности. «У Польши изменилось отношение как к Франции, так и к СССР». По словам Альфана, Бек даже хвастался своими достижениями. По слухам, он заявлял следующее: «Мы не боимся нападения со стороны Германии». С точки зрения Альфана, как и с точки зрения Литвинова, Бек серьезно заблуждался. «Нет никаких сомнений, что Польша ошибается. Ее предыдущие разделения — это как раз результат подобных заблуждений, игр и маневрирования между соперниками»[433]. Посол ссылался на разделы Польши в XVIII веке, который привел к ее исчезновению в 1795 году. Интересно, вспоминал ли Бек этот разговор с Литвиновым чуть более чем через пять лет, 4 сентября 1939 года, когда бежал из Варшавы после того, как вермахт взял ее в окружение. Сейчас он был абсолютно уверен, что прав, а Литвинов ошибается.
Стомоняков кратко изложил мнение СССР о визите Бека посольству в Варшаве. «Основное значение его приезда в Мск [Москву] заключается в том, что он внес большую ясность в наши отношения с Польшей. Беседы тов[арища] Литвинова с Беком выявили, что Польша, идя на сближение с нами, стремится прежде всего сохранить за собой свободу рук, и что ни на какое сотрудничество с нами против Германии она на данном этапе не желает идти». Т