[457]. Ненавидящие Советский Союз всегда себя так вели (а самые ярые из них были среди социалистов). Они постоянно находили предлог для отказа от сотрудничества с СССР. Однако единственное, с чем стоило считаться, это с французской национальной безопасностью.
17 апреля состоялось еще одно заседание Кабинета министров в Париже. Французский МИД подготовил документ, который примечателен тем, что в нем не упоминается инициатива Поль-Бонкура по соглашению о взаимопомощи. Когда его читаешь, создается впечатление, что позиция изменилась и теперь оно не направлено против Японии[458]. Барту позвонил Розенбергу и сообщил, что правительство ему разрешило «продолжать с нами переговоры». Розенберг попросил пояснить, что он имеет в виду. «Означает ли это, что правительство Думерга решило продолжать переговоры на базе сделанного нам Бонкуром предложения?» Барту ответил утвердительно. По его словам, он не хотел обсуждать данный вопрос, пока не получит информацию о том, как продвигается обсуждение разоружения в Женеве и какую позицию занимают союзники Франции в отношении СССР. Барту попросил обсудить детали с Леже, а потом снова встретиться с ним. Ну конечно же, с Леже — главой аппарата МИД! «Буду просить свидания с ним», — телеграфировал Розенберг в Москву[459].
Встреча состоялась 24 апреля. Розенберг сделал подробную запись разговора, которая наверняка встревожила Литвинова. Леже настаивал, что переговоры должны оставаться строго конфиденциальными. Розенберг ответил, что есть те, кто уже в курсе: в частности, чехословацкие и румынские дипломаты, которым французы сами все рассказали. А посол Чехословакии в Париже уже пообщался с прессой. Леже признал, что общие условия переговоров известны «более широкому кругу лиц», так как их обсуждают в Совете министров. В МИД все подробности знают только он сам и Баржетон. Что касается Барту, он вряд ли допустил утечку, «так как он, — как Леже снисходительно добавил, — всего вопроса не усвоил». Ему нужно подготовить «коротенькую шпаргалку» для заседания министров. Это имел в виду Альфан, когда говорил про аппарат и Леже. Генеральному секретарю нельзя доверять. Взаимопомощь была важной частью этого разговора. Леже изображал сомнения в том, что Поль-Бонкур начал обсуждение взаимопомощи. Он также с неохотой обсуждал детали, поскольку утверждал, что не получил четких инструкций от правительства, хотя раньше делал вид, что они ему не нужны. В конце разговора Леже уверил Розенберга в своей полной лояльности и в том, что, чтобы не произвести «превратное впечатление» в Москве, надо встретиться прежде, чем Барту вернется в Париж из путешествия по Восточной Европе[460].
Из-за странных комментариев Леже Розенберг решил на следующий день написать Литвинову и сообщить ему, что он не до конца уверен в позиции французов. Леже «дал мне понять, что нет еще ясности в отношении объема переговоров и что правительство тем самым-де, мол, не суживает инициативу МИД». Розенберг скептически отреагировал на это утверждение. Он процитировал то, что ранее сказал ему Барту относительно приема делегации из Кабинета министров для продолжения переговоров[461]. Явно где-то закралась ошибка.
28 апреля Литвинов, прочитав депешу Розенберга, отправил телеграмму. «В разговоре с Барту Вы должны даже в случае ликвидации бонкуровских предложений в результате позиции Польши заверять его в неизменности нашего стремления к сближению и сотрудничеству с Францией в деле укрепления мира»[462]. Непонятно, получил ли Розенберг эту телеграмму до следующей встречи с Леже в тот же самый день.
Все получилось, как и предполагал Литвинов. Леже нанес визит Розенбергу, и у них состоялся еще один разговор. Леже предложил заключить Восточный пакт, куда вошли бы Германия, Чехословакия, Польша и Прибалтика, но не вошли бы Франция и Бельгия. Но Поль-Бонкур и советская сторона хотели совсем другого. Все подписавшиеся стороны должны были согласиться на отказ от силы и взять на себя обязательства оказывать поддержку соседям в случае агрессии третьих стран. Этот пакт стал бы «промежуточным» вариантом для «франко-советской конвенции» в соответствии со следующими строчками: «Учитывая значение для сохранения мира регионального пакта (Восточного), а также Локарнский пакт, СССР и Франция обещают оказывать друг другу помощь в случае, если они подверглись бы нападению вследствие нарушения вышеозначенных соглашений любым из участников таковых». Леже добавил, что эту формулировку можно изменить в соответствии с Локарнскими договорами и сделать ее объектом только Германию. «Он заявил, что его руководящей мыслью было найти наиболее эффективную формулу для сотрудничества СССР и Франции против Германии».
Розенберг отреагировал на это без энтузиазма. Предложения Леже кардинально отличались от предложений Поль-Бонкура. Но Розенберг отказался далее их комментировать, так как у него не было указаний из Москвы. Он попросил кое-что для него прояснить, чтобы составить отчет в НКИД. Почему Франция не хочет присоединиться к Восточному пакту? Почему обязательства со стороны Франции не включают Прибалтику, которая может «послужить воротами для нападения на нас»? Леже дал поверхностные объяснения, а его формулировка взаимопомощи показалась Розенбергу слишком размытой. Кроме того, в ней отсутствовали советские предложения. Тем не менее Леже проявил некоторую гибкость. Розенберг предложил Литвинову продолжить обсуждение с ним и Барту до достижения окончательных договоренностей. Ему нужно было получить одобрение его позиции Москвой. На самом деле если почитать французский меморандум, который не дали Розенбергу, он еще менее оптимистичен, чем советский отчет. Франция хотела максимально ограничить свои обязательства, как будто договор о взаимопомощи был нужен не ей, а СССР[463].
Оказывается, две недели назад Леже предложил свои идеи Барту, и министр с ними согласился[464]. Поэтому Леже вел себя так уклончиво во время предыдущей встречи с Розенбергом. Леже и Баржетон переделали изначальные предложения Поль-Бонкура, а затем представили их на рассмотрение новому министру, который изначально был не уверен в своей позиции. Советская сторона опасалась, что в переговоры с Францией вмешается Польша. Ведь в конце апреля Барту ездил с визитом в Варшаву. Из-за Польши возникали проблемы, но главной была «скрытая оппозиция» во французском МИД и Совете министров, которую не всегда можно было разгадать. Леже действовал конструктивно или был частью «скрытой оппозиции»? Смотря кому мы зададим этот вопрос. Его биограф Рено Мельц полагает, что Леже действовал из лучших побуждений. Он хотел убедить Барту «разыграть русскую карту»[465]. Леже пытался заверить Розенберга в своей полной преданности. Возможно, так и было. А может, у него на руках были только шестерки и семерки, а вовсе не тузы.
Было 1 мая. Прошло три дня после встречи Розенберга с Леже. В тот день он встретился с Барту. Розенберг спросил, согласен ли Барту с предложениями Леже, и написал следующее: «Барту дважды безоговорочно заявил, что принимает схему Леже, предложенную нам, на свой счет, но добавил, что не может заангажировать свое правительство». Барту сказал, что еще рано идти в кабинет: «Доклад на Совете министров вызвал бы ненужные трения, ибо не все министры относятся к нам, как Эррио, и кроме того, получилась бы лишняя огласка. Правительство уполномочило его на переговоры, но он не хочет ни преждевременно вентилировать вопрос, ни создать совершившегося факта». То есть все еще приходилось считаться со скрытой оппозицией. Барту тоже полагал, что обсуждение должно быть впредь «строго конфиденциальным». Он попросил советское посольство не вдаваться в детали переговоров с Эррио, но «сказать ему, что мы опять прониклись доверием». Затем Барту стал обсуждать подробности Восточного пакта. Он повторил то, что сказал Леже, и рассказал о своей поездке в Польшу. Несколькими днями ранее Давтян прислал телеграмму, в которой сообщил о результатах переговоров с Барту в Варшаве. С ним этой информацией поделился Ларош. Барту хотел снять проблемы, возникшие во франко-польских отношениях, и, по словам Лароша, ему это удалось. Пилсудский и Бек дали гарантии со своей стороны. Конечно, это были плохие новости. Отношения Польши с нацистской Германией не могли не беспокоить СССР. Так, например, Пилсудский полагал, что информация о перевооружении Германии преувеличена. Бек высказывался менее определенно об аншлюсе и вступлении СССР в Лигу Наций. Что касается советско-польских отношений, то Барту или ничего не делал, или ничего не добился. В конце концов, поляки оставались поляками. С этим нужно было просто смириться и Франции, и СССР. В Париже Розенберг был доволен встречей. Казалось, это был шаг вперед[466]. Литвинов думал так же. Он сообщил, что считает предложение Леже приемлемым, хотя не все аспекты полностью понятны. Эти вопросы нужно будет задать в ходе дальнейших переговоров[467].
Переговоры Литвинова и Барту в Женеве
19 мая Литвинов и Барту встретились в Женеве. По словам наркома, встреча прошла хорошо. Для советской стороны крайне важным был вопрос безопасности Прибалтики. Барту согласился поговорить о «распространении помощи Франции на Прибалтику, сказав, что это отнюдь не исключено». Он также согласился пойти на уступки, включить Финляндию в большую прибалтийскую зону и рассматривать их единое пространство ради договора о взаимопомощи. «Он [Барту. —