М. К.] согласился <…> на необходимость убрать все препятствия на пути к тесному сотрудничеству между США и СССР, поскольку оно было крайне важно для поддержания мира на Дальнем Востоке, (второе) то, что в настоящий момент еще важнее организовать защиту тыла СССР на случай нападения Японии, добиться понимания с Францией и установить дружеские отношения с Англией, (третье) то, что на настоящий момент нельзя делать ничего такого, что могло бы разозлить Францию и Англию»[513].
Радек описывает советскую политику вполне правдиво. Сталин четко расставил приоритеты.
Вернувшись в Москву, Литвинов обсудил с Буллитом Лигу Наций и ситуацию в Европе в целом. Буллит писал, что нарком был в плохом настроении, «сдержан и пессимистичен». Женева не произвела на него хорошего впечатления. Участие в делах Лиги огорчило Литвинова. Он вернулся домой, по словам Буллита, «уверенный, что война в Европе неизбежна и что ни одно правительство, даже французское, не готово что-то сделать для сохранения мира. А СССР не остается ничего другого, кроме как укреплять Красную армию всеми возможными способами и надеяться, что она сможет защитить страну от нападения». Однако Литвинов все еще надеялся, что получится задействовать Лигу для решения вопроса о европейской безопасности и уговорить США так или иначе заняться женевскими делами[514].
Читатели, возможно, помнят, что примерно об этом же говорил Крестинский в конце 1933 года. Литвинов публично всегда призывал к миру, а в прошлом выступал за масштабное разоружение. В текущих обстоятельствах самым правильным было разговаривать на языке мира, в противном случае европейские правые мгновенно начинали обвинять СССР в развязывании войны для распространения мировой революции. Литвинов, конечно, имел в виду мир, если получится его сохранить, сдержав или подавив гитлеровскую Германию, и войну, если ничего не выйдет. Нарком полагал, что Конференция по разоружению потерпела фиаско, а по словам одного американского дипломата, его смущало обсуждение этой темы, так как ранее СССР занимал радикальную позицию. Советское правительство не собиралось разоружаться с учетом угрозы, исходящей от Германии и Японии. Напротив, оно перевооружалось с бешеной скоростью[515].
Встреча Барту с Беком
Вступление СССР в Лигу Наций не помогло решить вопрос «Восточного Локарно». В июне Нейрат сказал Литвинову, что Германия не согласится на коллективную безопасность. В Женеве Барту (как и нарком) продолжал давить на Бека, пытаясь заставить Польшу согласиться на пакт. Бек выдвинул условия: данный договор не должен делать недействительным соглашение с Германией, а также из него нужно убрать Литву и Чехословакию.
«Я сообщил господину Беку, — писал Барту, — что он лишает пакт его важной составляющей». Затем он задал Беку гипотетический вопрос: что он думает про союз России и Франции?
«Это ваше дело, — ответил Бек, — тут вы свободны».
«Нет, — сказал Барту, — это и ваше дело тоже. Во-первых, потому что мы не подпишем новый договор, не посоветовавшись с дружественной страной и нашим союзником, а во-вторых, потому что вы являетесь напрямую заинтересованным лицом». Барту сослался на недавний шаг Польши, которая предложила включить в Восточный пакт Румынию. Это была ловушка. «Они прибегли к уловке, чтобы саботировать пакт», — высказался ранее Литвинов о польской инициативе. Барту думал точно так же и считал выпад Бека недобросовестным. На это Бек ответил: мы поговорили с Румынией. Румынское правительство собирается извлечь максимальную выгоду. Барту был совершенно недоволен комментариями Бека и отметил в своей записи разговора, что на протяжении всей встречи польский министр чувствовал себя не в своей тарелке[516].
Через два дня, 9 сентября, немецкое правительство объявило об отказе заключить Восточный пакт. Чуть позже, в том же месяце, точно так же поступила Польша. Французский поверенный в Варшаве предупредил, что франко-польский союз находится под угрозой — он сейчас «в состоянии кризиса». Тому было много причин, которые Пьер Бресси перечислил в длинной депеше. Поляки в целом считали, что СССР придет конец: либо из-за неурожая, либо из-за войны с Японией. Некоторые полагали, что в подобной ситуации Польше следует заключить союз с другими державами. Точно необходима Германия. Даже те поляки, которые не верили в подобный фантастический сценарий, опасались вмешательства СССР в европейские дела и «интриг за счет Польши»[517]. Польский поверенный в Москве говорил своему американскому коллеге Вили, что «русские войска в роли союзников либо вообще не приходят на помощь, либо приходят после битвы, и тогда от них избавиться тяжелее, чем от врагов». Поляк полагал, что он так пошутил, но было не смешно[518].
В Москве Альфан сообщил об уже ставших привычными опасениях, что Красная армия пройдет через Польшу. Лукасевич поднял эту тему во время приема во французском посольстве. Советская сторона также беспокоилась из-за Польши, которая все больше и больше сближалась с Германией. Тем не менее Стомоняков сообщил Альфану, что советское правительство было очень довольно тем, как шли дела в Женеве и в других местах, и поблагодарил Барту за помощь в вопросе вступления в Лигу Наций. «Они понимают, — писал Альфан, — что после завершения первой стадии пришла пора заняться более тонкой и деликатной работой по устройству и обеспечению мира. По этой линии СССР по-прежнему хочет работать в полном согласии с Францией»[519]. Так считал как Стомоняков, так и Литвинов. Это было 8 октября 1934 года. На следующий день во Франции сбылся самый страшный кошмар СССР.
Трагедия во Франции
Вечером 8 октября Барту уехал ночным поездом в Марсель. Ему не суждено было прочитать последнюю телеграмму Альфана, в которой его благодарит Стомоняков. В Марселе Барту собирался поприветствовать короля Югославии Александра I. Франция пыталась таким образом укрепить отношения с Малой Антантой. Не успели король и Барту сесть в кабриолет и поехать в город, как к ним подскочил мужчина с пистолетом и открыл огонь. Король был трижды ранен и погиб. Барту также получил ранение, вероятнее всего, в него попала шальная полицейская пуля. Она вошла в руку. Рана была на первый взгляд не опасная, однако пуля пробила плечевую артерию, из-за чего Барту начал истекать кровью. Службы безопасности работали не настолько хорошо, чтобы предотвратить убийство, однако на легендарной фотографии того времени изображен конный жандарм, собирающийся зарубить убийцу своей саблей. В это сложно поверить, но Барту отправили в больницу на такси. Никто не обработал должным образом ему рану, и он умер в операционной. Это была глупая смерть, которой можно было бы избежать. Она случилась из-за плохой работы службы безопасности и неумелой первой помощи[520]. Сталин полагал, что короля убили «немецко-польские агенты». Убийства в Австрии и Румынии также были работой «немецких фашистских агентов», которые хотели изменить политику в этих странах. Преступление в Марселе было совершено с той же целью. «Это для меня ясно», — говорил Сталин[521].
Советская разведка выпускала один отчет за другим, отмечая польские заигрывания с Германией и Японией, неизбежность войны на Дальнем Востоке и немецкое перевооружение. Конечно, эти сообщения повлияли на Сталина. Если Германия была потенциальным врагом, то и Польша тоже. Если бы Барту выжил после ранения, все равно не факт, что он остался бы надолго министром иностранных дел, учитывая частые перемены в правительстве в Париже. Кто знает, смог ли бы Барту что-то изменить и укрепить отношения с Москвой? «Кладбища полны незаменимых людей», — говорится в одной французской пословице. Что мы знаем наверняка, так это то, что в Москве нарком и его коллеги были потрясены смертью Барту. К НКИД вернулись прежние страхи Литвинова относительно смены правительства в Парижа и, как следствие, смены французской политики. Альфан бил тревогу. Он говорил, что после событий в Марселе он сильно обеспокоен возможным изменением политики Франции в менее благоприятную для СССР сторону. В прессе уже появились сообщения, что в смерти Барту виноват Коминтерн[522]. На самом деле убийцей был болгарин. Его наняла хорватская фашистская организация «Усташи», за которой стояла Италия. После февральских протестов на площади Согласия зародилось движение, объединившее левых для борьбы с фашистским захватом власти во Франции. В июле 1934 года Социалистическая и Коммунистическая партии объединились в Единый фронт, что в свою очередь беспокоило французских правых и ставило под вопрос поддержку националистами франко-советского сближения. События в Марселе еще больше дестабилизировали внутреннюю политическую обстановку. 13 октября, всего через четыре дня после смерти Барту, Альфан позвонил Литвинову, чтобы обсудить политическую обстановку во Франции. Он упомянул секретное письмо Пайяру от правого журналиста Анри де Кериллиса, посвященное внутренней политике. После возвращения журналиста из Москвы он отметил, что ситуация полностью изменилась. Правые круги боятся политического союза социалистов и коммунистов, что в свою очередь влияет на их видение внешней политики. Они неохотно поддерживали сотрудничество с СССР перед лицом немецкой угрозы, а сейчас изменили свое мнение. Теперь считается, что надо намного сильнее опасаться коммунистов, а не Германию. По словам Кериллиса, политический союз социалистов и коммунистов стал ошибкой, и он подорвал поддержку правыми франко-советского сближения. Журналист пообещал Пайяру по