В воскресенье, 17 декабря Буллит поехал к Кремлевской стене. Он писал Рузвельту: «Я, как и планировал, возложил цветы на могилу Джона Рида». Это был интересный комментарий, так как Буллит познакомился с Ридом во время Первой мировой войны, а затем у него начался роман с его вдовой. Иногда судьбы пересекаются в неудачный момент. Буллит был разочарован тем, что ни советская, ни иностранная пресса не заинтересовалась его воскресной попыткой сыграть на публику.
Буллит также описал Рузвельту свою встречу с военным наркомом: «Я несколько раз говорил с Ворошиловым. Он один из самых обаятельных людей, с которыми я когда-либо встречался. У него прекрасное чувство юмора, и он в идеальной физической форме — старше 35 не дашь». Ворошилов пригласил посла на ужин в Кремль.
Должен был присутствовать Сталин. Казалось, что советское правительство просто из кожи вон лезет. Никому из дипломатов не оказывалось такого приема. «Подобное отсутствие близких отношений частично объяснялось склонностью иностранных дипломатов считать себя шпионами во враждебном государстве». Еще они, очевидно, были скучными. Конечно же, в отличие от Буллита. «На настоящий момент во главе советского правительства стоят умные, опытные и активные люди. Нельзя их убедить тратить время на таких обычных, типичных дипломатов. С другой стороны, они очень хотят общаться с человеком блестящего ума и высокого уровня. Так, например, им доставил удовольствие молодой Кеннан, который приехал со мной». Конечно, Буллит не мог заявить Рузвельту, что «удовольствие» им доставил он сам.
«Ужин у Ворошилова прошел в соответствии со всеми правилами». Ворошилов отправил машину за послом, чтобы отвезти его в Кремль. «Там я обнаружил, что меня ожидают Ворошилов с женой, Сталин, Калинин, Молотов, Литвинов, Егоров… Пятаков… Каганович». Судя по описанию Буллита, ужин больше напоминал начало встречи высшего света в Филадельфии, только дело происходило в Москве. Также присутствовали представители НКИД: Крестинский, Карахан, Сокольников, Трояновский и Довгалевский. «Я осмотрел комнату, и Литвинов мне сказал: “Здесь присутствуют те, кто на самом деле всем управляет — внутреннее руководство”». Посла представили, в том числе Сталину, и он всем пожал руки. Буллит подробно описал Рузвельту Сталина: «Я был удивлен, когда впервые увидел Сталина. По его фотографиям я полагал, что он высокий с железным лицом и гремящим голосом. Но напротив, он довольно низкого роста… типичного телосложения и скорее жилистый, чем мощный. На нем была обычная солдатская форма — черные брюки и серо-зеленый мундир без каких-либо знаков отличия и наград — и сапоги».
Закуски на банкете не могли не понравится большинству простых людей: икра, крабы и «все мыслимые и немыслимые виды водки». Буллит сидел по центру длинного стола рядом со всеми важными людьми. Гости устроились за столом и начали поднимать тосты. Первым был Сталин: «За президента Рузвельта, который, несмотря на тихое ворчание сторонников Фиша, осмелился признать СССР». Буллит пояснил, что он имел в виду Гамильтона Фиша (республиканского критика), ненавидевшего СССР, хотя Рузвельту бы не понадобилось объяснение, в отличие от читателей. В ответ Буллит поднял тост за «президента» Калинина, а затем было еще много тостов, которые продолжались до конца вечера. «Примерно после десятого тоста я понял, что будет более разумно лишь слегка пригубливать напиток, а не опустошать рюмку полностью». Однако на это обратил внимание Литвинов и сказал, что тот, кто произносит тост, обидится, если Буллит не выпьет все до конца. Русские любят поозорничать, ведь они знают, что большинство жителей Запада не могут с ними сравниться, когда речь заходит о водке. Буллит сказал, что продержался до конца. «Прозвучало, наверно, 50 тостов, и я никогда не был так благодарен Богу за то, что меня не берет никакое количество ликера». Однако 50 рюмок водки — это много даже для русских. В конце люди, наверно, едва смогли встать из-за стола.
«Бросалось в глаза полное отсутствие благоразумия», — писал Буллит. Много говорили о перспективе нападения японцев с востока. Сталин представил начальника штаба Егорова как человека, который разобьет японцев. Затем Сталин за столом сказал Буллиту, что СССР нужна четверть миллиона тонн американских рельсов, можно подержанных, которые, по его словам, подойдут для двухпутной Транссибирской магистрали. Это могло бы помочь организовать снабжение советских вооруженных сил на Дальнем Востоке. Вопрос был серьезный, но его обсуждение сопровождалось распитием водки. После ужина все перешли в соседний кабинет. Сталин уговорил Юрия Леонидовича Пятакова сыграть несколько мелодий на фортепиано. Сам встал позади него и «время от времени обхватывал рукой Пятакова за шею и с любовью прижимал его к себе». Пятаков был в то время замнаркомом тяжелой промышленности и хорошо справлялся со своей работой. Конечно, Сталин не всегда был так мил. Через пять лет большинство людей, присутствовавших на этом банкете, расстреляют или отправят в лагеря. Мы забегаем немного вперед, однако рука Сталина у кого-то на шее не всегда обозначала выражение дружеских чувств.
Сталин в конечном итоге подошел поговорить с Буллитом и подчеркнул, как сильно советское правительство хочет наладить тесные отношения с США, сославшись на необходимость сохранить мир на Дальнем Востоке. «Сталин был очень веселый, как и мы все, но мне показалось, что он говорит искренне». Буллит довольно сильно преувеличивал для Рузвельта, однако нет причин полагать, что Сталин говорил не всерьез. Уильям воспользовался возможностью и попросил для посольства США то здание, которое ему хотелось. Сталин сразу же согласился[535]. С 1918 года большевики стремились наладить отношения с США, и сейчас, казалось, наконец-то у них это получилось.
21 декабря, незадолго до своего отъезда, Буллит провел долгие переговоры с Литвиновым. Он сообщил Рузвельту, что нарком много рассказывал про вступление СССР в Лигу Наций. Франция оказывала давление. На самом деле за два дня до этого Политбюро одобрило новую политику, основанную на Лиге и коллективной безопасности, для укрощения нацистской Германии. Читатели, наверно, помнят, что нам пришлось немного вернуться назад во времени. СССР вступит в Лигу Наций только через девять месяцев. Япония представляла собой угрозу на востоке, и советскому правительству было необходимо защитить свои западные границы. Германия и Польша не были опасными на настоящий момент, но могли стать, если бы СССР втянули в долгую войну с Японией. По словам Литвинова, они знали, что эти страны ведут «переговоры… и мечтают в итоге напасть на СССР», если на Дальнем Востоке начнется длительная война. Польша нацелилась на Украину, а Германия — на Прибалтику. Через месяц, в январе 1934 года, они заключат пакт о ненападении. Так что если на тот момент Буллит был слегка удивлен подходом Польши, то скоро его удивление прошло. Литвинов не упомянул разговор с Поль-Бонкуром, однако сказал: «Франция предложила заключить оборонительный союз с СССР, в рамках которого страны бы договорились о следующем: если на одну из них нападет Германия, то другая должна сразу же объявить Германии войну». Важным условием было вступление СССР в Лигу Наций. Читатели уже знают, что хотя Поль-Бонкур всячески поддерживал эту идею, чиновники МИД Франции выступали против. Литвинов только что получил от Политбюро одобрение новой внешней политики на Западе и очевидно был уверен в себе. Буллит упомянул, что у СССР нет общей границы с Германией, но Литвинов оставался невозмутим. Означает ли это, спросил американский посол, что «Красная армия пойдет против Германии, чтобы поддержать Францию?».
«Это будет легко, — ответил Литвинов, — по сравнению с тем, насколько будет трудно заставить французскую армию выступить против Германии и оказать поддержку СССР». Литвинов умел острить. Он четко подсветил главную проблему в франко-советских отношениях на ближайшие годы. Но давайте не будем слишком забегать вперед.
Для СССР безопасность на западе была связана с безопасностью на востоке. Разговор снова зашел о Японии. Литвинов понятия не имел, соберется ли Япония сражаться или нет, но предположил, что она сама пока не знает. «Мы обсуждали, — писал Буллит, — способы и средства предотвращения нападения». Помимо поставки рельсов, Литвинов предложил еще заключить ряд пактов о ненападении между США, СССР, Китаем и Японией. Буллит полагал, что это будет непросто. Однако сдержать агрессию Японии можно, даже если просто показать, что СССР и США теперь сотрудничают. В связи с этим Литвинов предложил организовать весной 1934 года визит американской эскадры или военного корабля во Владивосток или Ленинград. Буллит согласился предложить эту идею Рузвельту.
Затем разговор перешел к торговым вопросам, но не к «джентльменскому соглашению». Литвинов сказал, что СССР стремится к экономической самодостаточности, но если правительство сможет получить долгосрочные кредиты, то продолжит закупать товары в США. «На настоящий момент Литвинов полностью сосредоточен на сохранении мира на Дальнем Востоке, — пришел к выводу Буллит. — Я уверен, что СССР готов отдать нам все, что угодно, с точки зрения коммерческих договоров, в ответ на моральную поддержку в сохранении мира». Тут Буллит начал переоценивать американские позиции.
По дороге домой Буллит отправил в Вашингтон телеграмму, в которой осветил еще несколько интересных моментов. Снова возник вопрос франко-советских отношений и страха перед войной с Японией, которая может выступить вместе с Германией и Польшей. По словам Литвинова, «СССР считает, что Япония вполне может напасть этой весной, и полагает, что необходимо всеми возможными способами укрепить западные границы». Что касается соглашения с Францией, Литвинов надеялся, что в скором времени будет подписан «четкий договор, имеющий обязательную силу». Затем он добавил: «Соглашение может провалиться, так как против него выступают Даладье и британцы, а Эррио и большинство французского правительства поддерживают». Таким образом, на тот момент германофилия Даладье была проверена. Из-за растущей угрозы, исходящей от Германии и Японии, советское правительство все сильнее хотело улучшить отношения с США. «Сложно переоценить сердечность, — писал Буллит, — с которой меня принимали все члены правительства, включая Калинина, Ворошилова и Сталина». В сопроводительном послании Рузвельту Филлипс обратил внимание на слова Литвинова о возможном германо-польском нападении на СССР совместно с Японией. Это «что-то настоль