оветского правительства, и Крестинский ответил, что да и что послу следует передать его Рузвельту. На этом встреча окончилась. Крестинский добавил, что, хотя он не пошел на уступки, переговоры прошли в дружеской атмосфере[574].
Буллит выяснил, что Крестинский может быть таким же жестким, как Литвинов. Он написал, что встреча не дала результата. По сути, предложение Крестинского заключалось в следующем: пусть импортно-экспортный банк даст скидку 100 % на товары «Амторга», то есть предоставит СССР заем в размере 200 млн. «А мы, — добавил замнаркома, — выплатим 100 млн долга, и на этом вопрос будет решен. Мы не будем заключать соглашения, если оно не даст нам возможность покупать за наличные, а не в кредит». Буллит ответил, что такое предложение неприемлемо для Вашингтона и продолжать разговор будет потерей времени. Посол также предложил следующий вариант: Госдепартамент подготовит документ, в котором изложит свою минимальную позицию, и нужно будет его передать Трояновскому для того, чтобы «правительства обеих стран перестали тешить себя иллюзиями». Крестинский ответил, что он «предпочел бы бесконечно продолжать разговор». Подобное высказывание отсутствует в отчете Крестинского. «Рубинин целый час пытался меня убедить принять [советское. — М. К.] предложение». Буллит ответил, что это невозможно[575].
Рубинин записал разговор с послом, в котором затронул несколько тем. Когда они в конечном итоге заговорили о долгах и кредитах, Рубинин попытался убедить Буллита, что США заинтересованы в принятии советского предложения, так как оно позволит обеспечить американские компании заказами. Конечно, так бы и было. Рубинин также позволил себе личный комментарий. Он сказал Буллиту, что ему предстоит «очень важная задача», что он «вписал свое имя в историю советско-американских отношений, он занял определенное, весьма видное место в этой истории как активный и смелый борец за дело нормализации этих отношений». Это, конечно, было грубой лестью, но за ней стояло нечто большее. Профессиональный дипломат четко следовал инструкциям своего правительства, механически передавал сообщения и так далее. «Задача политического деятеля, каким является Буллит», была в интерпретации мнения правительства, которое он представлял. А это была сложная работа в Вашингтоне, признал Рубинин, где не всегда были готовы понять советскую точку зрения и сделать вклад в разрешение насущных вопросов. Буллит насторожился и уточнил у Рубинина, разделяет ли он точку зрения некоторых своих коллег, которые полагают, что Келли враждебно относится к СССР. Рубинин ответил уклончиво. Затем Буллит сказал, что пока у власти Рузвельт, он будет работать на него. Что будет дальше, он пока не думал. Посол также добавил, что, конечно, нельзя игнорировать общественное мнение в США, но трудно его оценить, находясь в Москве. Он попросит президента сделать подробное предложение НКИД. Рубинин завершил отчет следующим комментарием:
«Буллит произвел на меня впечатление большой растерянности. Совершенно незаметно, чтобы он занимался серьезно своей работой или изучением СССР. Единственное дело, которому он отдается с рвением, это изучение русского языка. По-видимому, он твердо решил выполнить обязательство, данное Рузвельту, изучить русский язык не то в три, не то в шесть месяцев. Образ жизни, судя по его собственным словам и по рассказам некоторых товарищей, он ведет довольно нелепый, праздный, не культивируя связи даже с теми товарищами, с которыми он давно знаком… Не заметно у него интереса к каким-либо серьезным вопросам. Сказывается результат того почти 15-летнего бонвиванства, в которое Буллит погрузился после своего разрыва с Вильсоном в [1919] году»[576].
Как неожиданно! Буллиту нравился Рубинин, и он относился к нему с уважением. Он был «приятным молодым человеком». И Рубинин поладил с послом, во всяком случае настолько, что мог обсудить какие-то личные вопросы. Это довольно неожиданно, обычно отношения между советской стороной и Западом описываются совсем иначе. Читатель еще увидит похожие истории позже.
Госдепартамент одобрил отказ Буллита от предложений Крестинского: это был «практически… заем в размере 200 млн долларов без всяких условий».
Да, так и было. 200 млн долларов должны были быть выплачены в полном размере с процентами, а разница выше рыночной ставки — пойти на оплату 100 млн долга Керенского. Таким образом, через 20 лет экспортно-импортный банк получил бы обратно свои деньги вместе с процентами и дополнительной надбавкой на погашение долга. Что тут не так? Ситуация была выгодна обеим сторонам. Американские производители получили бы 200 млн долларов на развитие бизнеса, а рабочие — новые рабочие места. Примерно это пытался объяснить Буллиту Рубинин. Вот в чем была проблема: «Поскольку все кредитные операции окажутся под контролем “Амторга”, у него будет право определять условия, класс закупаемых товаров и поставщиков, из-за чего [американский] бизнес окажется в зависимости от “Амторга”, а экспортно-импортный банк выпадет из поля зрения»[577]. Но постойте. Ведь СССР — покупатель, разве «Амторг» не должен решать, какие товары ему нужны и сколько он готов за них заплатить? По мнению Госдепартамента, нет, не должен. У экспортно-импортного банка тоже должно быть право голоса. Госдепартамент хотел держать советско-американскую торговлю под каблуком, то есть по факту ее контролировать. Обложить ее налогом, как сказал Литвинов. Это была одна из многих причин, почему НКИД отклонил предложение США.
Переговоры заходят в тупик
После встречи с Крестинским переговоры остановились, так как окончательно зашли в тупик. В начале июня Хэлл спросил Буллита, не следует ли перенести переговоры в Вашингтон. «Судя по тому, что он говорит, Трояновский осознает важность действий, так как он полностью проинформирован о многочисленных кредитных операциях, которые могут пойти на пользу обеим странам. Это все станет возможным, когда будет достигнуто соглашение о погашении долга»[578]. Хэлл тут же получил ответ из Москвы. Буллит назначил встречу с Крестинским, а Литвинов все еще находился в Женеве. «До того, как я пойму взгляды Крестинского, Госдепартаменту не стоит разговаривать с Трояновским, который, возможно, разделяет подход своего правительства, а возможно, и нет»[579]. То есть Трояновский полагал, что сможет справиться лучше, чем его руководители в Москве? Это мы узнаем позже.
Крестинский составил отчет о своей встрече с Буллитом 9 июня. Они обсудили повседневные вопросы, связанные с организацией визита генерального консула в Москву и арендой здания посольства, а затем они перешли к переговорам на тему долга и кредита, которые, «по утверждению прессы, — сказал Буллит, — не то ведутся, не то не ведутся вовсе». Интересный способ задать вопрос Крестинскому, но на самом деле Буллит хотел понять, должны ли стороны согласиться, что они достигли той точки, на которой нужно остановиться из-за неразрешимых разногласий и, таким образом, завершить обсуждение, или же они могут перейти к конкретным переговорам о том, какие товары закупать, по какой цене и как организовать кредит. Если можно было достичь согласия на основе «закупочной программы», это могло бы стать выходом из тупика. «Я ответил Буллиту, что тот компромисс, который он предлагает, является фактическим проведением в жизнь их позиции», — ответил Крестинский. То есть налог на советские закупки в США в пользу американского правительства и американских кредиторов. Это было не улучшением, а ухудшением предыдущей позиции.
Затем стороны стали обсуждать, что означало «джентльменское соглашение». Они не первый раз возвращались к этому вопросу. Крестинский заявил, что советское правительство уже сделало уступку и не пойдет на большее. «Я не могу все-таки понять, — сказал Крестинский, — того упорства, которое проявляется американским правительством в этом вопросе, материальное значение которого для ам[ериканского] пра[вительства] ничтожно». Именно так. Буллит согласился, что обсуждаемые суммы были ничтожны, по сравнению с английским и французским долгом, но проблема была, как он всегда говорил, в «общественном мнении». Затем посол принялся ругать англичан, что, вероятно, очень позабавило Крестинского и Рубинина. Встреча никуда не привела, и Буллит не поднимал вопрос о смене места для продолжения переговоров[580].
Через пять дней, 14 июня, после обеда с Крестинским посол встретился со своим любимым сотрудником НКИД — Рубининым. Две воюющие стороны все еще могли встретиться за едой.
«Мы надеялись на улучшение отношений, — сказал Буллит, — но так никуда и не пришли».
«В этом целиком виноваты вы сами», — довольно откровенно ответил Рубинин.
«Кто? Я лично?» — спросил Буллит.
«Я сказал, — написал Рубинин в дневнике, — что я не касаюсь сейчас личной роли самого Буллита, но вообще американскую линию поведения в отношения СССР очень трудно понять». Рубинин заговорил о том же, о чем и Крестинский на прошлой встрече. Он упомянул, что обсуждаемая сумма настолько незначительна, по сравнению с миллиардами долларов, которые США тратит на борьбу с экономическим упадком. Почему американское правительство превращает этот вопрос в камень преткновения, который лежит на пути улучшения советско-американских отношений?
Рубинин записал удивительный ответ посла. «Буллит сказал, что, пожалуй, он сам несет значительную долю ответственности за создавшийся тупик. Он должен был бы в свое время добиться внесения большей ясности в вопрос о долгах и кредитах. Он теперь днем и ночью думает о том, как выйти из создавшегося положения. Он ничего не может придумать, кроме того, что он последний раз предлагал Крестинскому». Затем Буллит повторил то, что уже говорил ранее. Необходимо сделать президенту прагматичное предложение: выплата такой-то суммы долга за такой-то кредит на таких-то условиях для покупки таких-то американских товаров. Рубинин ответил, что не понимает, как это может сработать с учетом отсутствия соглашения по основным вопросам.