[590]. «Я понял это [жалобу Буллита. — М. К.] как намек со стороны американцев о желательности возобновления переговоров, и я дал поручение Трояновскому немедленно зайти в Госдепартамент и выяснить, есть ли у него какие-либо новые предложения… Вместо исполнения поручения Трояновский шлет какие-то путаные новые предложения». Литвинов попросил Сталина дать ему инструкции[591].
Трояновский уехал в Вашингтон только в январе, поэтому можно было бы предположить, что он оставит все, как есть, и не будет усугублять ситуацию. Однако этого не произошло. Он написал Сталину и попросил его отозвать, но при этом не отправил копию наркому. В подобных обстоятельствах его поведение выглядело вызывающе. Это была открытая война. Трояновский жаловался на пустяки, уколы Литвинова относительно предложения Буллита о плане закупки, а затем на то, что переговоры проводятся одновременно в Москве и в Вашингтоне. После он перешел к высказыванию наркома о том, что Трояновский просто продвигает те же идеи, что и Госдепартамент. И другими словами, он решил капитулировать. «Это очень серьезное обвинение», — писал Трояновский. Так и было, но он это отрицал. Я не могу допустить подобных обвинений, сказал полпред. А затем последовал залп ответного огня. «Я знаю, что этот человек зол на меня до последней крайности за то, что ЦК не согласился с его позицией по вопросу о кандидатурах для полпредства и консульств в Америке. Свою злобу он вымещает теперь вместо ЦК на мне. У него достаточно мелочности, чтобы доходить до обвинений, подобных приведенному выше. Но вся беда в том, что при таком положении, когда этот человек пышет злобой и так относится ко мне, что может бросать обвинения вроде указанного, моя работа здесь плодотворной быть не может». На этом Трояновский не остановился. Он обвинил Литвинова в том, что он к нему придирается и ищет поводы для критики. «Я думаю, что меня необходимо отозвать, — добавил он, чтобы произвести нужное впечатление, — ибо я отдаю себе отчет, Литвинова снять невозможно». То есть с точки зрения Трояновского, Сталин должен был уволить Литвинова. Это уже было слишком. «Между прочим, — добавил Трояновский, в качестве последнего удара в спину, — основная беда в наших переговорах с Соединенными Штатами о долгах состоит в том, что Литвинов не хотел договориться о них, когда был здесь»[592]. Тут Трояновский совершил большую ошибку. Скорее всего, причиной стал его разговор с Муром в Госдепартаменте, который также придерживался политики Буллита и нападал на наркома[593].
Читатели помнят, что, когда Литвинов был в Вашингтоне, он постоянно отправлял телеграммы Сталину, который одобрил все, что нарком предложил Рузвельту. Соответственно, критика Литвинова означала критику Сталина. Тем не менее Сталин велел Кагановичу, секретарю ЦК ВКП (б), отказать Трояновскому в его просьбе. А затем он добавил: «Письмо это не следует показывать Литвинову». Каганович и Молотов с ним согласились. И понятно почему: нарком бы тут же потребовал отставки Трояновского или уволился бы сам, из-за чего разразился бы скандал в Вашингтоне и не только, что навредило бы советско-американским отношениям. Сталин еще не был готов ими пожертвовать. Трояновский остался в США, но проиграл спор. Политбюро утвердило резолюцию, согласно которой он должен был придерживаться прежних указаний, которые дал ему Литвинов[594].
В тот же день, когда Трояновский написал письмо Сталину, он также написал и Литвинову, как будто он не пытался его сместить. «Уважаемый Максим Максимович», — начал он, а затем описал, как произошло охлаждение в отношениях между СССР и США, отметив, что американцы, особенно республиканцы, все еще выступают против признания, а сам Рузвельт тоже больше не испытывает энтузиазма по данному вопросу. В признании большую роль сыграл Дальний Восток, и это по-прежнему важный вопрос, однако большая часть населения США больше думает о торговле, чем о Японии. Все это звучало так, как будто Трояновский пытался добиться права вести переговоры. Хорошие отношения с США, добавил он, невозможны, пока не будут выплачены старые долги. А затем последовали новые предложения для Госдепартамента, которые так смутили Литвинова[595].
В это время Литвинов немного остыл. Он не ответил на телеграмму Трояновского, но вместо этого отправил ему длинную и подробную депешу, в которой изложил советскую политику в отношении царских долгов. Во-первых, он объяснил, что СССР уже 16 лет борется с внешним миром из-за отказа платить царские долги и национализации иностранного имущества без компенсации. Другие страны, в особенности Франция и Англия, использовали все возможные способы давления и угрозы, чтобы заставить советское правительство изменить политику. И конечно же, США отложили признание. СССР успешно сопротивлялся, и в итоге Франция и Англия отказались от своих притязаний. Советское правительство, пояснил Литвинов, всегда отказывалось признавать какие бы то ни было старые долги, однако оно готово к практическому подходу, основанному на взаимовыгодном обмене соответствующих займов. А правительство США также отказывалось давать заем напрямую и через американский банк-посредник, и это являлось нарушением «джентльменского соглашения». Литвинов согласился с тем, что Рузвельту было сложно предоставить заем, но, поскольку это условие отпало, то СССР больше не обязан выплачивать долг Керенского.
Нарком также перечислил несколько советских уступок (с которыми читатели уже знакомы), на которые Вашингтон ничем не ответил. Затем Литвинов прочитал лекцию о разнице между обычными коммерческими кредитами и банковским кредитом. Госдепартамент предлагал (а Трояновский поддерживал) коммерческие кредиты на определенный период времени, возможно, автоматически возобновляемые, но не правительственную ссуду и не ссуду с правительственной гарантией. Коммерческие кредиты советские торговые организации могли получить в Европе и не платить старые долги. Литвинов снова повторил, что советское правительство не хочет создавать прецедент в США, потому что иначе другие страны могут начать тоже требовать компенсацию. Именно поэтому упор делался на долге Керенского. Литвинов подробно объяснил Трояновскому, в чем разница, как будто читал лекцию студенту-первокурснику. И конечно, он не смог удержаться и снова назвал предложение Трояновского «капитуляцией» или же, предположил он, полпред «невнимательно» прочитал инструкции[596]. Так что прошлое не осталось в прошлом.
Трояновскому также написал Крестинский. Он в более мягком товарищеском тоне изложил основные пункты, которые упоминал Литвинов, и особенно подчеркнул советские уступки, на которые не отреагировал Госдепартамент, за исключением тех, что пересекались с его собственным предложением. Крестинский сделал вывод, что переговоры никуда не ведут. А затем он поделился интересным наблюдением: если в Японии к власти придет более «америкафобное» правительство и США захотят продемонстрировать близкие отношения с СССР, они откажутся от «неразумного упорства, и договориться будет легко»[597]. Забавно, ведь Буллит уже добился движения в обратном направлении. Учитывая уступки СССР и их отсутствие со стороны США, у Москвы были веские аргументы, в отличие от Вашингтона.
Буллит приехал к Литвинову 9 июля и, когда об этом зашел разговор, сказал, что Трояновский даже не начинал переговоров с Госдепартаментом. Нарком ответил, что полпред «неверно понял» его инструкции. Литвинов позволил себе критиковать своего сотрудника в разговоре с послом, что свидетельствовало о его раздражении. Нарком упомянул длинную депешу, которую он только что закончил, и даже частично зачитал ее Буллиту. Посол отметил, что по инструкции от Трояновского требовалась непреклонность, что делало его работу невозможной. Он предупредил Литвинова, но нарком ответил, что у СССР не может рисковать отношениями с другими государствами из-за долгов и требований. Соглашение с США должно быть таким, чтобы оно не создавало прецедента для других правительств[598]. Буллит писал, что когда Литвинов беспокоился из-за того или иного изменения, он пытался его высмеять, в особенности если речь шла об американо-японских отношениях. «Я сообщил, что наши отношения с Японией стали лучше, и спросил, не улучшились [ли] отношения между Японией и СССР». Литвинов засмеялся: «Единственное улучшение заключается в том, что мы еще до сих пор не воюем»[599]. Хэлл ответил Буллиту, что ему стоит с меньшим пессимизмом относиться к будущим переговорам. Если Трояновский предлагает взять их на себя, то они «обсудят с ним всю сложившуюся ситуацию и постараются ему внушить важность как можно скорее заключить соглашение»[600]. Для Буллита же хорошие новости были плохими новостями. Уолтер Дюранти, руководитель московского бюро «Нью-Йорк Таймс» в Москве, сказал ему, что «многие американские банкиры и промышленники» дадут кредит СССР, нравится это Госдепартаменту или нет. Буллит плохо на это отреагировал: «Такая новость сделает позицию Литвинова еще более непреклонной». Забавно, что телеграммы Дюранти на эту тему блокировала советская цензура. «Литвинов сказал Дюранти, что подобные телеграммы выглядят так, как будто на них его вдохновило советское правительство»[601].
Буллит меняет стратегию
В Москве Буллит затеял опасную игру, назначив Литвинова главным препятствием на пути к достижению соглашения о долгах и кредите. «Осмелюсь высказать свое мнение, — писал он Хэллу, — что до тех пор, пока Литвинов так относится к США, мы не можем рассчитывать на искренне дружелюбное сотрудничество с ним». Таким образом, Буллит выступал против отправки американского военного корабля в советский порт. Посол утверждал, что у него есть информация из советского источника, «частная информация», что Литвинов не пользуется полной поддержкой окружения Сталина. «Сталин и военное руководство уверены, что сотрудничество с США должно укрепляться, а не разрушаться, и я не считаю, что мы не сможем побороть непоколебимость Литвинова». На самом деле все члены советского правительства хотели улучшить отношения с США, однако не на любых условиях, а Литвинов ни в коем случае не был «непоколебим». Его просто раздражало то, что СССР шел на уступки, а Госдепартамент нет. Буллит напрашивался на неприятности. США не должны заходить слишком далеко «в демонстрации холодности, чтобы не вызвать неприязнь у тех лидеров советской власти, которые хотят тесно с нами сотрудничать. Я предлагаю в целом придерживаться следующей линии: мы очень хотим сотрудничать с СССР, но Литвинов равнодушен к развитию нашего сотрудничества»