[602]. Нарком не относился равнодушно к улучшению отношений с США. Буллит снова предоставил Вашингтону неточную информацию.
Литвинов все еще пытался поддерживать хорошие личные отношения с Буллитом. Он пригласил его на обед к себе на дачу в Подмосковье. Разговор зашел о плане закупок (помните, что это была идея посла) и о том, что Госдепартамент его заблокировал. По словам Литвинова, «что касается советского правительства, там пока этим вопросом никто не занимается». Буллит утверждал, что он не в курсе. «Вчера Литвинов старался, как мог, и принял меня очень сердечно, — писал Буллит. — Мне кажется, он надеется, что переговоры о компенсации долга мирно впадут в кому навсегда»[603].
Буллит продолжал нападать на Литвинова. «Необычное дружелюбие, проявленное по отношению к посольству на прошлой неделе, — телеграфировал он Хэллу, — стало результатом опасений того, что из-за непоколебимости Литвинова… США надолго потеряют желание… сотрудничать в какой бы то ни было сфере с правительством СССР». Советские дипломаты были уверены, что Япония не начнет войну на Дальнем Востоке, но военные думали иначе и волновались из-за «упрямства наркома». Таким образом, сейчас был благоприятный момент, чтобы начать переговоры с Трояновским[604].
26 июля Литвинов обедал с Буллитом, а затем они вместе отправились посмотреть «первый матч по поло в СССР». Посол привез оборудование для поло, чтобы научить этой игре кавалеристов Красной армии. На игре также присутствовал Ворошилов, а затем он вернулся с Буллитом в посольство США и остался там до утра. Ворошилов был компанейским человеком. «Мы долго и очень доверительно беседовали, и я выяснил, как и думал, что Литвинов неточно передает Сталину и Ворошилову содержание наших разговоров». Буллит утверждал, что Ворошилов решительно хотел улучшить отношения между США и СССР и что он «использует свое влияние на Сталина, чтобы… смягчить упрямство Литвинова»[605].
Ворошилов также записал их разговор с Буллитом. По его словам, для Буллита главной проблемой в отношениях между США и СССР было недопонимание и попытка Литвинова заполучить «любыми способами» американский правительственный кредит. Также посол и слышать не хотел об участии правительства США в займах, которые СССР мог бы получить у банков и промышленников. Это было правдой. Буллит запел привычную песню про «мнение общественности», которая злится из-за отказа правительств платить военные долги и выступает против займов кому бы то ни было. «Буллит несколько раз (и почти раздраженно), — писал Ворошилов, — подчеркивал упорное нежелание Литвинова сойти с занимаемой им позиции, “без чего нельзя сдвинуть переговоры с мертвой точки”». Затем нарком добавил:
«Закончил Буллит в несколько патетических тонах, заявив, что сейчас фактически решается направление внешней политики Америки: пойдет ли она по пути сближения с Советским Союзом (искренними сторонниками чего являются Рузвельт и он, Буллит) или же она должна будет принять английскую ориентацию. Последнее возможно, если мы будем продолжать упорствовать и этим раздражать американское общественное мнение, что неминуемое скажется и на позиции президента».
Подобный подход был похож на угрозу. Ворошилов вежливо ответил Буллиту, что неправда, будто проблема заключается в упрямстве Литвинова. Поскольку правительство США хотело, чтобы СССР нес ответственность за долг Керенского, логично обсуждать кредит именно с правительством, а не с банками и бизнесом. Ворошилов добавил, почти невинно, что он не понимает, почему недовольство общественности Францией, Великобританией и другими странами, отказавшимися платить военные долги, должно также влиять и на СССР. Советское правительство выплатило все долги до последней копейки. Это было правдой. СССР не признавал царский долг, как часто говорил Литвинов. И наконец, отметил Ворошилов, долг Керенского не имел никакого отношения к советскому правительству, а был взят «правительством, против которого мы боролись».
Ворошилов сделал следующий вывод: «Каждому сейчас очевидно, что мы торговали гораздо лучше до восстановления дипломатических отношений, чем сейчас. Это абсолютно ненормальное положение необходимо в кратчайший срок ликвидировать, и сделать это можно при доброй воле с обеих сторон. У нас она есть в достаточном количестве, ее может и должна проявить и американская сторона»[606]. Получается, Ворошилов прямо так и сказал Буллиту. В любом случае посол должен был прийти к выводу, что не стоит пытаться сделать из Литвинова козла отпущения. Если его защищает Ворошилов, значит, Литвинов выступает в соответствии с политикой Сталина. Отчеты Буллита и Ворошилова были разными, как небо и земля.
Посол так ничего и не понял и продолжал винить наркома в своих проблемах. «С Литвиновым я не могу сдвинуться с места, — писал Буллит Рузвельту. — У нас с ним хорошие личные отношения, но я попытался нанести ответный удар в Кремле с помощью Ворошилова и Карахана». Однако удар не сработал, так как политика Литвинова была политикой Сталина, вот почему за нее заступался Ворошилов. Что касается Карахана, когда-то у него были близкие отношения со Сталиным, но теперь уже нет. Он должен был уехать в Турцию и стать полпредом в Анкаре. «Мы видели множество намеков в последнее время, — продолжил Буллит. — Сталин, Ворошилов и Молотов хотят, чтобы у нас были дружеские отношения, и мне кажется, сейчас главное, что я могу сделать, это довести до ума мой слабый русский и попытаться поговорить с ними». Буллит был прав. Сталин и его коллеги действительно хотели улучшить отношения с США — такова была советская политика с 1918 года, — но не готовы согласиться на любые условия. И уж точно они не были готовы пожертвовать советской политикой в отношении старых долгов. Нельзя улучшить отношения, попытавшись их купить за 100 млн долларов и крупные заказы американских товаров. Необходимо также защищать общие национальные интересы и учитывать Японию и нацистскую Германию. Но Буллит никак не хотел этого понять: «В конце концов мы сможем сломить сопротивление Литвинова»[607]. Проблема была не в наркоме. Сопротивлялся Сталин. Чем жестче торговался Литвинов, тем больше уважал его начальник.
США хотели добиться от СССР всех возможных уступок, и именно это так злило Литвинова. В конце июля экспортно-импортный банк предложил вести дела со всеми странами, кроме СССР.
Трояновский попросил объяснений у Хэлла. В некоторых американских газетах высказывали мысль о том, что действия банка представляли собой дубинку, направленную против советского правительства. Некоторых людей бесполезно учить. Жесткая политика никогда не сработает в Москве. Хэлл сказал, что Госдепартамент не имеет никакого отношения к высказыванию банка[608].
Литвинов крайне редко позволял себе критиковать полпреда в присутствии иностранного дипломата, но он продолжал жаловаться Буллиту на Трояновского, который не понимал данных ему инструкций и присылал в Москву «непонятные телеграммы» с предложениями США. Нарком хотел предупредить Госдепартамент, что высказывания Трояновского необходимо проверять в Москве. На самом деле он даже попросил прислать ему американские предложения в письменном виде, чтобы он мог увидеть оригинальный текст и не зависеть от «интерпретаций Трояновского»[609].
Литвинов считал полпреда бесполезным, но он не видел другого выхода, кроме как позволить ему встретиться с Госдепартаментом. В конце концов, это была его работа. Литвинов предупредил Трояновского, что необходимо соблюдать осторожность[610]. В начале августа состоялись встречи между Трояновским, Хэллом, Муром и Келли. В результате переговоров в Вашингтоне так и не получилось достигнуть договоренности или хотя бы уменьшить разногласия. Политбюро одобрило инструкции для Трояновского и повторило, что изначальное предложение Келли неприемлемо и полпред должен придерживаться своих изначальных инструкций. Встреча в Вашингтоне 10 августа прошла плохо. Трояновский сообщил Хэллу, что Москва считает недавние предложения Госдепартамента «хуже, чем самые первые». Рубинин кратко подвел итоги переговоров и сделал вывод, что в последний раз США предложили условия, в которых никак не улучшили свои прежние позиции[611]. Хэлл плохо воспринял полученную от Трояновского информацию. «Крайне неудовлетворительно, — полагал Госдепартамент. — Наше правительство сильно разочаровано позицией господина Литвинова и тем, что переговоры никуда не ведут»[612]. Госдепартамент был слеп в своем собственном упрямстве и отказывался обсуждать что-либо, кроме коммерческих кредитов и изначального предложения.
Трояновский предупредил Москву, что, скорее всего, переговоры скоро прервут. Рузвельт одобрил позицию Госдепартамента, так что теперь отношения точно ухудшатся. «Мне давно передавали, — телеграфировал Трояновский, — что Рузвельт сильно озлоблен и бранит вовсю Литвинова». Это явно шло от Буллита. Трояновский не мог упустить возможность очернить наркома и обвинить его в том, что переговоры зашли в тупик. Он все еще не понимал, что Литвинов придерживается политики Сталина, как и все Политбюро. «На последнем свидании Мур, больше других отражающий настроение Рузвельта, горел злобой и не мог без негодования и ненависти слушать меня. В такой степени возмущение было для меня неожиданным». Трояновский не думал, что дело дойдет до разрыва отношений. В конце концов, это была политика Рузвельта. Полпред полагал, что лучше все сказать Госдепартаменту, что «мы сделали много уступок, теперь