Под конец долгих переговоров Буллит, кажется, немного смягчился. Сквирский попытался его убедить привести эти аргументы Рузвельту, чтобы уговорить его принять последнее предложение СССР. Но он не был уверен, что это сработает. Буллит был политически тесно связан с Рузвельтом. Он не стал бы делать ничего такого, что могло бы навредить политической позиции президента. Если Рузвельт откажется от советского предложения, значит, на настоящий момент он политически не в том положении, чтобы его принять. Нужно понимать, сделал вывод Сквирский, что «медовому месяцу» в советско-американских отношениях пришел конец. «Враги начинают поднимать головы, а Госдепартамент уже начинает вспоминать о “пропаганде”<…> Чем скорее состоится соглашение о долгах, тем лучше»[635].
Попытка Сквирского успокоить Буллита не дала никаких результатов. Ему не терпелось уехать из Москвы и отправиться в долгое путешествие домой через Китай и Японию. Он буквально бился о стены своего посольства, как хотел отправиться в путь. В разговоре со своими советскими собеседниками он придерживался следующей линии: осталось совсем мало времени, чтобы наладить отношения США и СССР. И если не получится заключить соглашение о долгах и кредите, то советско-американские отношения ждет мрачное будущее. По сути, это была угроза: или вы принимаете условия Госдепартамента, или нет. Буллит повторил, что СССР как будто больше не заинтересован в улучшении отношений. Подобные утверждения никогда не использовались в разговоре с Францией и Великобританией, которые должны были США больше денег, чем СССР, и открыто отказывались их платить. У читателей может возникнуть вопрос почему.
Колкости Буллита
5 октября Буллит повторил все то же самое Литвинову, который вернулся в Москву после отпуска во Франции и долгого пребывания в Женеве. «Литвинов вместо того, чтобы ответить как обычно враждебно, сидел молча и выглядел расстроенным». В телеграмме Хэллу Буллит хвастался своими угрозами. «Я старался, как мог, показать ему, какое мрачное будущее ожидает советско-американские отношения, если не будет достигнуто соглашение, и я надеюсь, что смог подготовить почву для приезда Трояновского»[636]. Если читать эти телеграммы между строк, то появляется ощущение, что Трояновский был в сговоре с американцами.
Новое предложение США
Наконец в Вашингтоне начались небольшие подвижки. В начале октября Госдепартамент озвучил Буллиту новые условия. Теперь США наконец были готовы на небольшие уступки, но не в отношении ключевого вопроса, связанного с кредитами.
Госдепартамент был готов согласиться на 100 млн в качестве долга СССР с процентами или на 125 млн без процентов, которые должны быть выплачены в течение 20–25 лет. Экспортно-импортный банк даст коммерческие кредиты на сумму 200 млн с дополнительными процентами, которые пойдут в счет выплаты долга. Общий срок выплат составит пять лет (уже лучше), но может быть увеличен «в исключительных случаях»[637]. «Крайне либеральное предложение», — заявил Госдепартамент. Хорошо, но почему тогда Буллиту нужно было прибегать к угрозам, чтобы заставить советское правительство его принять? И почему американцы так сильно рассчитывали на Трояновского?
Тем не менее Госдепартамент продолжил свою политику угроз и шантажа. Мур отправил Буллиту следующую телеграмму: «Крайне желательно, чтобы у Литвинова создалось впечатление, что, если он нарушит данные здесь обещания и откажется урегулировать вопрос о выплате долга на тех разумных условиях, что мы предложили, отношения между двумя государствами неизбежно будут менее близкими и дружескими, чем предполагалось, и у нашего правительства может пропасть желание осуществлять многое из задуманного»[638]. В последнем предложении содержалась угроза остановить строительство нового здания посольства и открытие новых консульств. И опять говорилось, что Литвинов отказывается «на разумных условиях» выполнять свои обязанности в Вашингтоне. То есть Госдепартамент считал, что лучше может оценить советские интересы, чем советское правительство.
Буллит еще раз встретился с Рубининым, однако разговор не был таким же душевным, как раньше. Посол снова стал повторять то же самое, что он уже говорил Литвинову. «СССР имеет очень немногочисленных друзей в Америке, — сказал он, — и нет никого лучше, чем Рузвельт и я». Советское правительство не должно отказываться от такой возможности. У него их немного. Рубинин подробно ответил на различные высказывания Буллита. Читатели уже знакомы с большей частью советских взглядов. Рубинин также дал недвусмысленно понять следующее: советское правительство всегда стремилось к хорошим отношениям с теми странами, которые хотели наладить хорошие отношения с СССР, но оно не будет за ними бегать. «С американской стороны мы встречаем и в более крупных, и в мелких вопросах постоянное нежелание считаться с нашим общественным мнением, с нашим внутренним законодательством и с нашей практикой». В качестве примера Рубинин привел американское консульство в Москве. Почему советские граждане должны ездить в Ригу или Берлин, чтобы получить американскую визу? Это было небольшое разногласие, по сравнению с вопросом о долге и кредите, однако оно было не единственным. И наконец Буллит затронул старую, запасную тему Коминтерна. Когда должна состояться встреча в Москве? Рубинин не помнил, но сказал, что газеты опубликовали даты. Буллит ответил, что он получил длинную телеграмму из Вашингтона, в которой говорилось о коммунистической активности в США и ему велели поднять этот вопрос в разговоре с НКИД. «Я решил этого не делать», — ответил Буллит, с мрачным видом посмотрев на Рубинина[639].
Этого было достаточно. На следующий день Литвинов написал Молотову и попросил разрешить ему жестко поговорить с Буллитом. Ему надоели скрытые и открытые угрозы. Нарком напомнил Молотову, что он уполномочен признать долг Керенского, только если ему предложат в ответ заем, а не коммерческий кредит. «Не подлежит никакому сомнению, — писал Литвинов, — что Америка отступает от соглашения, и отсюда все затруднения». Помните, что американцы решили сделать из Литвинова козла отпущения и обвинить его в нарушении договоренностей с Вашингтоном. Нарком высказал свое мнение: «Мы в займе не нуждаемся и готовы торговать с Америкой на тех же условиях, что и с другими странами. Но мы можем и от этой торговли отказаться, если Америка считает нужным оставаться на почве закона Джонсона». Нам нужны хорошие отношения с США, добавил Литвинов, но не за счет ухудшения отношений с европейскими странами. «С нами нельзя разговаривать языком угроз и запугивания, ибо результаты получаются обратные ожидаемым»[640].
Буллит встретился с Молотовым через два дня после встречи с Рубининым. Советско-американские отношения — это маленькое нежное растение, сказал посол, которое требует особого ухода «и на которое не следует мочиться». Молотов ответил, что с советской стороны всегда будет «безусловная вежливость», но также отметил, что необходимо, чтобы так вели себя и США тоже. Тут Буллит сбился со своей обычной речи и быстро согласился с Молотовым, который льстил ему, как мог, чтобы успокоить посла[641]. Надолго ли хватит соблюдения этих правил?
На следующий день состоялся пробный пуск. 10 октября Буллит нанес Литвинову прощальный визит. Встреча началась довольно хорошо. Они обсудили убийство Барту в Марселе и ситуацию на Дальнем Востоке. А потом перешли к сложному вопросу. Литвинов снова озвучил основную советскую позицию по займу и снова напомнил о намерении реализовать «джентльменское соглашение». Советское правительство не требует соблюдать договоренности, если президент не может, однако в то же время, добавил Литвинов, «мы не можем допустить, чтобы нас обвиняли в нарушении соглашения». По словам Сквирского «в некоторых вашингтонских кругах и чуть ли не в самом Госдепартаменте слышны иногда такие обвинения». А затем Литвинов решил подлить бензина в огонь и предупредил, что если это продолжится, то НКИД опубликует текст вашингтонского соглашения. Нам не нужен заем, сказал нарком, и мы готовы пообещать больше не поднимать этот вопрос, если вы не будете поднимать вопрос старых долгов. Это было понятно. Затем Литвинов повторил другие пункты позиции СССР в отношении переговоров с США, в частности, он упомянул нежелание создавать прецедент, о котором уже знают читатели. По словам наркома, вопрос старых долгов был заморожен во Франции и Великобритании, и советское правительство не хочет снова его затрагивать, так как он неминуемо станет яблоком раздора в этих странах. Наконец, Литвинов повторил, что СССР плохо реагирует на угрозы. Теперь, наверно, в кабинете наркома стало по-настоящему жарко.
В ответ Буллит стал, как обычно, жаловаться. По его словам, советское правительство «не хочет ничего делать для Америки». СССР относится к США так же, как к остальным странам, с которыми отношения не такие хорошие, и не хочет идти на уступки. Рузвельт был заинтересован в сближении с СССР, но если советское правительство будет держаться за свои позиции, то президент не сможет ничего сделать. В США мало кому интересны эти отношения, а кроме того, все еще остается вопрос Коминтерна. У Литвинова было не то настроение, чтобы давать Буллиту спуску, и он обвинил его в том, что он путает два дела. Что касается Коминтерна, советское правительство «знает, что [этот вопрос] является для всех стран резервным фондом, из которого и черпают или не черпают аргументы, смотря по тому, хотят ли они улучшить или ухудшить отношения с нами… Во всяком случае, мы не можем понять того, что осью наших отношений с Америкой должен быть только вопрос о 100 млн долл[аров], в которых заинтересованы каких-нибудь 3–4 частных компании и что в зависимость от этого маленького вопроса можно поставить проблемы мира и вообще мирового порядка. Франция имеет к нам гораздо большие денежные претензии, затрагивающие к тому же миллионные массы населения, и тем не менее она смогла забыть о них, когда признала нужным, в интересах мира»