[642]. Литвинов продолжил, что «в интересах мира» Франция смогла отложить вопрос о царских долгах и укрепить сближение с СССР. Для Америки это было еще проще, так как ее правительство было более стабильным и имело больше власти. «Буллит ушел несколько смущенный», — написал в дневнике Литвинов.
Читателям, наверно, интересно, записал ли разговор Буллит, — конечно, да. Он, как обычно, многое опустил, и в его изложении «сабли были наголо», а многие высказывания перевернуты по смыслу. Литвинов «разразился рядом заявлений, которые, очевидно, были нужны, чтобы произвести на меня впечатление и показать, что советское правительство ни за что не собирается уступать [курсив наш. — М. К.] правительству США». Затем Буллит упомянул слова Литвинова о том, что Госдепартамент обвиняет СССР в нарушении вашингтонского соглашения. «Он сказал… что президент нарушил договоренность». Обсуждение было «крайне враждебным», и Литвинов «побагровел». Да, возможно, стороны общались «враждебно», но нарком не обвинял лично президента в нарушении договоренностей. Если уж он кого-то и обвинял, так это Госдепартамент.
Буллит продолжил: «Я ответил, что, очевидно, ему не нужны дружеские отношения с США. Затем я добавил, что, если после отрицательного отношения к вопросу погашения долгов последует еще активность Коминтерна, направленная против США, наши отношения будут сложными, если не сказать невозможными». Буллит передал комментарий Литвинова о Коминтерне, но переделал его так: «Ни одна нация не начинает говорить о деятельности Коминтерна, если только не хочет с нами максимально плохих отношений… это просто предлог для разрыва дипломатических отношений». Литвинов записал иначе. Затем Буллит снова начал угрожать: «Он [Литвинов] должен ожидать самую жесткую реакцию в случае, если состоится съезд Коминтерна, и будет доказано его вмешательство во внутренние дела США». Что делал Буллит? Выслуживался перед Госдепартаментом или пытался испортить американские отношения с Москвой? А может быть, и то и другое?
Затем Буллит описал переговоры по вопросам долгов и кредитов. В отчете посла упоминается имя Трояновского, но не Литвинова. Буллит снова свел советскую позицию по нежелательным прецедентам к следующему: «Если вопрос о выплате долгов и убытков [обратите внимание: не долгов и кредитов. — М. К.] будет решен каким-то образом, у него [СССР. — Ред.] возникнут большие сложности в отношениях с Англией и Францией». Литвинов никогда не описывал неудачные прецеденты таким образом. Буллит искажал все его слова. Он пытался спровоцировать Госдепартамент и испортить советско-американские отношения. Далее Буллит сделал еще несколько ударов в грудь и патетических вздохов. «Он [Литвинов] наконец сказал, что сделает итоговое предложение через Трояновского, и отказался дальше обсуждать это дело». Конечно, нарком не высказывался подобным образом и точно не говорил ничего, даже отдаленно похожего на приписываемые ему строки. И снова Буллит попытался сделать из Литвинова козла отпущения: «Я глубоко сожалею, что он, кажется, твердо намерен уничтожить все возможности развития близких и дружеских отношений между нашими странами». Затем последовала полурасисткая отсылка к еврейскому происхождению наркома: «Сегодня у меня было ощущение, что я разговариваю с традиционным базарным торговцем на Ближнем Востоке»[643].
Из отчета Литвинова никак не следовало, что он решил торговаться с Буллитом. Был лишь призыв к США проявить благоразумие и попытаться посмотреть на дело с советской стороны, который должен был передать посол своему правительству. Если Литвинов на это рассчитывал, то зря. Его слова не передали в Вашингтон. Если бы нарком прочел отчет Буллита, он бы перестал с ним разговаривать. Литвинов повторил то же самое, что посол уже много раз слышал от Сквирского, Рубинина, Крестинского, Ворошилова и даже Молотова. Буллит пытался сделать из наркома козла отпущения и выставить его противником отношений с США, так как хотел его дискредитировать или даже добиться снятия его с должности. Он полагал, что Трояновский сможет заключить сделку, если убрать с пути Литвинова. Посол или Госдепартамент рассчитывали на это очень зря.
Уход Буллита, выход Трояновского
На следующий день после встречи с Литвиновым Буллит уехал из Москвы во Владивосток по Транссибирской магистрали. Отъезд посла спустя 11 месяцев поразительно контрастировал с его приездом в прошлом декабре. Об этом не сохранилось записей, что само по себе уже говорит о многом. Вскоре в Москву приехал Трояновский. Он надеялся заручиться поддержкой своей позиции по вопросу о том, как надо решить советско-американский спор. 20 октября он обедал с Уайли. «Я спросил его, — писал Уайли, — каких он добился результатов в обсуждении со своим правительством вопроса выплаты долгов и компенсации». Трояновский ответил, что он «ненадолго» встречался с Литвиновым и Молотовым. Уайли должен был бы понять, что зря они сделали ставку на советского посла. Сталин, Каганович, Ворошилов и другие еще не вернулись с юга в Москву. По словам Уайли, Трояновский был «уверен, что его правительство должно согласиться со способом урегулирования, который главным образом был предложен последний раз Госдепартаментом». Посол, «казалось, был убежден, что он сможет донести свою точку зрения до советского правительства». Декабрь должен был стать ключевым месяцем в переговорах. «Из одного-двух насмешливых замечаний, — писал Уайли, — стало очевидно, что у него не очень хорошие отношения с Литвиновым».
После обеда Уайли встретился с наркомом, и у них состоялась «оживленная дружеская дискуссия, в ходе которой было достигнуто много компромиссов». Такой разговор должен был быть с Буллитом. Возможно, Литвинов хотел донести свою точку зрения кому-то, кто сможет верно передать ее Вашингтону. По сути, он дал то же самое объяснение, что и ранее, которое никак не мог понять Буллит. Литвинов был умен и, вероятно, хотел донести до Уайли, что инстанция (И. В. Сталин) поддерживает политику НКИД, а не Трояновского. Уайли сделал совсем иные выводы, нежели Буллит. «Мне совершенно не показалось, что вопрос разрешения наших разногласий с советским правительством безнадежен». По его мнению, Москва хотела заключить сделку в «относительно скором будущем, а сейчас Литвинов отказывается подчиниться в ходе переговоров, так это его метод решения финансовых проблем»[644]. Телеграмму Уайли передали Рузвельту, который, видимо, понял, что Буллит сообщал ему далеко не все.
Трояновский изложил свои предложения напрямую Сталину, но Литвинов его опередил и представил Политбюро проект резолюции, а также велел послу передать Рузвельту, что советское правительство не отступится от своей позиции по долгам и кредитам. Это было окончательное решение: больше не будет уступок США[645]. Когда Трояновский в следующий раз встретился с Уайли на официальном обеде через три недели, то ему в качестве главного блюда досталось унижение. «Трояновский сказал мне, что вопрос о выплате долгов и компенсации… столкнулся с серьезными трудностями», — писал Уайли. Это мягко говоря. «Сообщают, — добавил он, что отношения Трояновского и Литвинова после возвращения посла в Москву переживают трудные времена». В другой раз Уайли сказал, что они «сталкивались, как олени во время гона». То есть секрет вышел наружу. Трояновский в Москве пытался убедить в своей правоте других партийных лидеров, но лишь попусту терял время[646].
А может, нет? Через три дня, 13 ноября, Трояновский сказал Уайли, что он встречался со Сталиным. «Он сказал мне, что надеется еще раз с ним поговорить», — писал Уайли. По словам Трояновского, он сказал руководителю московского бюро «Нью-Йорк Таймс» Дюранти, что советское правительство все еще настаивает на 100 млн долларов в виде долгосрочного кредита. Затем Уайли сообщил следующее: «В дальнейшем ко мне в квартиру приехал высокопоставленный советский чиновник, который пользуется доверием Кремля». Он «категорически отрицал существующие слухи о том, что положение Литвинова ненадежно (он утверждает, что партийные лидеры намеренно игнорировали Литвинова на приеме в Кремле 7-го числа[647])». Уайли полагал, что чиновник к нему приехал, получив «специальные инструкции из Кремля»[648]. Готовился заговор, чтобы отстранить от должности Литвинова? Или это были обычные интриги, которые всегда случаются между целеустремленными людьми у власти? Альфан тоже был в курсе этих слухов, но не обратил на них особого внимания. А как же утверждение Трояновского, что он встречался со Сталиным? Если посмотреть записи Кремля, у вождя не было встреч между 9 и 14 ноября. На следующий день после того разговора, который якобы состоялся у Сталина с Трояновским, вождь виделся с Литвиновым. Они разговаривали три часа. Также присутствовали Молотов, Каганович, Ворошилов и Андрей Жданов, тоже близкий Сталину человек. Трояновский пришел на встречу поздно, пробыл один час и ушел раньше, чем Литвинов[649]. В тот же самый день Хаим Семенович Вейнберг, заместитель заведующего III Западным отделом НКИД, составил отчет, в котором говорится, что Политбюро «решило, что больше не будет уступать американцам»[650]. Так что, видимо, Трояновский преувеличил свою важность. Он еще не встречался со Сталиным, во всяком случае официально, в тот день, когда говорил с Уайли. А когда все-таки увиделся на следующий день, то на встрече присутствовал Литвинов и вся «тройка». Судя по записям Кремля, Трояновский больше не приезжал к вождю. На следующий день Литвинов уехал в Женеву, где должен был, помимо всего прочего, встретиться с Лавалем. Решение было принято, и у наркома были более важные дела, в особенности связанные с французами. Собаки лают, а караван идет.