М. К.] Розенберга и самого Гитлера, изложенный в программной книге “Моя борьба”. Она при этом может вполне рассчитывать на поддержку по крайней мере Японии, Польши и Финляндии».
Литвинов задал риторический вопрос: что может сделать советское правительство в этих обстоятельствах? Какие «взаимные гарантии» дает нам Восточный пакт в его ранее оговоренных рамках (когда мы обсуждали его с Барту)? У СССР меньше обязанностей в текущих обстоятельствах, так как у него отсутствуют общие границы с Германией и ограничена помощь странам, которые станут жертвами немецкой агрессии. Такое соглашение важно для СССР в краткосрочной перспективе, утверждал нарком, так как оно в некоторой степени гарантирует, что Франция не заключит антисоветское соглашение с Германией. Такой вариант рассматривал Даладье, а недавно — Лаваль. Еще до назначения на должность министра Лаваль открыто говорил Розенбергу, что он обсуждает с веймарским канцлером Генрихом Брюнингом «соглашение, направленное против СССР». Кроме того, Лаваль не скрывал, что он главным образом нацелен на договор с Германией. Это бессмысленная затея, прямо сказал Литвинов: «Соглашение же с гитлеровской Германией невозможно на основе мира, и оно обязательно должно быть направлено против кого-либо». Германия и Польша делали предложения, так как надеялись сорвать заключение более раннего варианта Восточного пакта, которого Германия «сильно боится, поскольку он может нарушить ее планы на экспансию». Затем Литвинов рассказал об изменениях договора или договоров о взаимной безопасности и попросил обсудить его записку в Политбюро[671].
На следующий день, 2 ноября, Литвинов отправил в Политбюро конкретные рекомендации, в которых говорилось также о возможности заключения Восточного пакта без Германии и Польши в случае соглашения с Францией и Чехословакией. Кроме того, СССР не должен по своей инициативе предлагать «легализацию немецкого перевооружения». Если его поддержит Франция, то нужно предложить, чтобы она настаивала на присоединении Германии к Восточному пакту. Наконец Литвинов рекомендовал предложить Франции заключить соглашение о взаимном с СССР обязательстве не подписывать политических соглашений с немцами без предварительных взаимных консультаций. Эти рекомендации были дословно одобрены Политбюро[672].
Альфан и Мендрас предупреждают правительство в Париже
Альфан и полковник Мендрас по-прежнему слышали о советской тревоге относительно возможного изменения курса французского правительства. Еще и Лаваль твердил всем на свете, что он стремится к сближению с Германией. Мендрас предупредил в начале ноября, что СССР по-прежнему беспокоится из-за стабильности французской политики и успокоить его не удалось[673]. Альфан отправлял похожие депеши и телеграммы во французский МИД. НКИД в свою очередь отправлял через советскую прессу сообщения, которые писал Радек. Их замечали и Мендрас, и Альфан. Посол предупреждал, что, если Франция отвернется от СССР, Москва тут же изменит курс, опередит Париж и ответит на заигрывания Германии. В МИД заметили эту телеграмму и ответили на следующий день, выслав Альфану инструкции, согласно которым он должен был успокоить Литвинова[674]. Однако в ответ посол написал про слухи о возможной опале наркома. У Альфана были хорошие связи в советском правительстве. Его визави владели информацией и были не против поговорить. Внутри правительства шла тихая борьба, направленная против Литвинова, но информаторы посла полагали, что он их всех переживет. На самом деле нарком был слишком уверен в себе и пусть не требовал, — поскольку никто не смел предъявлять требования Сталину, — но настаивал, чтобы его консультировали по вопросам внешней политики. Он мог выводить из себя коллег, например Кагановича и Молотова, хотя даже последний признавал его успехи. Соперничество было в основном личным, а значит, не могло повлиять на смену курса. Сталин, Ворошилов и Калинин поддерживали политику Литвинова, хотя к середине 1930-х годов в расчет стоило брать только Сталина. На самом деле основные рекомендации наркома дословно одобрялись Политбюро. В целом Альфан получил верную информацию. Однако он не мог скрыть свою тревогу, в которой пребывал довольно давно. Альфан отметил, что Франции крайне интересно, чтобы Литвинов оставался на своем месте[675]. Чего посол не говорил, так это того, что Политбюро, а по сути Сталин, решили сыграть в азартную игру и сделали ставку на Францию, но по объективным оценкам шансы на успех были крайне малы.
Полпред СССР в Германии Я. З. Суриц. Середина 1930-х годов
Даже Литвинов признавал сложности. «Германия делает отчаянные усилия, чтобы задержать сближение Франции с нами, — писал Литвинов новому полпреду в Берлине Якову Захаровичу Сурицу, — и вовлечь ее в какие-нибудь переговоры. С этой целью она запугивает Францию, распространяя слухи, с одной стороны, о якобы имеющемся германо-японском соглашении и возможности скорых совместных выступлений против СССР, с другой стороны, о серьезных политических и экономических переговорах с СССР, которые должны привести к восстановлению прежних советско-германских отношений. В то же время она весьма активно в Белграде и Бухаресте старается оторвать и эти две страны от Франции, в чем помогает ей и польская дипломатия»[676].
Польская ложка дегтя
Таким образом, борьба за коллективную безопасность велась по нескольким фронтам, и почти везде поляки играли роль ложки дегтя. Замнаркома Стомоняков давно с подозрением относился к польским мотивам и спорил с предыдущим полпредом в Варшаве Антоновым-Овсеенко. Литвинов отсутствовал, и Стомоняков, находившийся в Москве, предлагал выбрать более жесткую публичную линию в ответ на внешнюю политику Польши. Он писал, что она все больше ориентируется на Германию, а польская пресса ведет себя все враждебнее.
Не так плохо, как до советско-польского сближения, но все равно плохо. Пресса, лояльно настроенная по отношению к маршалу Пилсудскому, снова начала публиковать антисоветские статьи и использовать антисоветскую терминологию. Хуже всех был Ян Берсон, использовавший псевдоним Отмар — польский корреспондент в Москве, который работал на польское новостное агентство и полуофициальную «Газету Польску». Берсон тесно общался с Лукасевичем, польским послом в Москве, и Богуславом Медзиньским, редактором «Газеты Польски», который был контактным лицом Радека в 1933 году. Берсон положительно отзывался о советско-польском сближении, но за последний год его подход сменился на враждебный. Подобные статьи использовались в Польше, чтобы бороться с просоветскими настроениями. Что же делать? Стомоняков не считал правильным депортацию Берсона, во всяком случае на настоящий момент. Зачем создавать из него в Варшаве героя? Лучше ответить ему в советских газетах. Радек может написать необходимый комментарий. Кто лучше него знает, как использовать пренебрежение и сарказм? Поляк против поляка[677]. Стомоняков все еще надеялся повлиять на просоветские элементы в Варшаве, но где их искать? Если в Лондоне, Париже и других городах такие люди часто приходили в советское посольство, то в Варшаве это происходило крайне редко. Это были безымянные призраки, иногда мелькающие, как тени в ночи.
Французы тоже были не слишком довольны поляками. Мендрас говорил о «возможной тайной перебежке» Польши и утверждал, что если Япония нападет на СССР, то Польша и Финляндия при поддержке Германии нападут с запада. По словам Мендраса, поляки задавались. «Они затеяли смелую игру с учетом их врожденной склонности к интригам и комбинациям с двойным дном, которая только развивается благодаря их роли заговорщиков в прошлом»[678]. Мендрас был довольно добрым человеком. Остальные представители французской элиты были другими. «Если Польша не хочет следовать за Францией и присоединиться к военному союзу с СССР… так значит, мы обойдемся без нее», — сказал начальник Генштаба генерал Вейган в 1933 году. «Мы будем рассчитывать на Россию и больше не станем беспокоиться из-за Польши», — присоединился к нему покойный Барту, который уже терял терпение на последней встрече с Беком[679]. Поэтому с французами было так трудно: они легко жаловались, но никогда не могли настоять на своем и начать действовать. И хуже всего обстояли дела у Лаваля. Если Франция перестанет беспокоиться из-за Польши и искренне заключит союз с СССР, это будет значить конец санитарного кордона. Польша может перейти на сторону Германии, и разгром Германии будет значить разгром Польши. Как следствие, исчезнет главный барьер, который мешает СССР проникнуть в центр Европы. Воспоминания о короле Франциске I и Сулеймане Великолепном поражали воображение, но сталкивались с суровой реальностью. Была ли Франция готова отказаться от санитарного кордона?
Встреча Литвинова и Лаваля в Женеве
Литвинов все равно ощущал беспокойство. Он отправил телеграмму Розенбергу и попросил его связаться с Эррио. «Укажите ему от своего имени, что неясная позиция Лаваля и неоднократное подчеркивание им желательности франко-германского соглашения способны вызвать беспокойство у нас, поскольку Лаваль уже имел достаточную возможность войти в курс дел, можно ожидать более четкого выявления им своего отношения к франко-советскому сотрудничеству». Литвинов планировал встретиться с Лавалем в Женеве и надеялся услышать от него что-то более определенное относительно дальнейшего развития отношений. Чтобы наверняка привлечь внимание Лаваля, Литвинов велел Розенбергу сообщить Эррио, что в Москву поступают различные экономические и политические предложения от Германии. Немцы могли делать