.
Литвинов спокойно относился к тому, что у Франции улучшаются отношения с Италией. Даже напротив, он относился к такому шагу положительно. СССР пытался сделать то же самое. Но Литвинова беспокоило, что в региональных пактах о ненападении, о которых говорится в Римских соглашениях, не учитывается СССР. Из-за этого могло создаться впечатление, что СССР находится в изоляции. Это не значит, писал нарком новому полпреду в Париже Потемкину, что советское правительство в меньшей степени заинтересовано в независимости Австрии, чем другие государства в регионе. Литвинов упомянул Турцию, Грецию и Румынию. Если мы начнем интересоваться, что думают в Париже и Риме, пояснил нарком, то можем столкнуться с вопросом, «желаем ли мы сами эвентуально участвовать в гарантировании независимости Австрии, а этот вопрос подлежит еще обсуждению»[695].
Вмешательство Эррио
«Маленькие шажки» Лаваля раздражали почти всех. Европа переживала кризис, и «маленькие шажки» не могли ее защитить. Эррио был взбешен поведением министра и открыто сказал об этом Потемкину 11 января. Читатели, вероятно, уже заметили, что Эррио был важным советским информатором. К нему обращались советские дипломаты, когда нужна была информация или поддержка для сближения по какому-либо вопросу. Эррио был влиятельным политиком. Он оставался министром без портфеля во французском кабинете и был председателем сильной Радикальной партии. Эррио уверенно поддерживал франко-советское сближение. «Сегодня я посетил Эррио, — написал Потемкин в своем отчете о разговоре. Это важная запись, так как Эррио и другие французские политики редко отчитывались о своих разговорах с советскими дипломатами. — Я застал его крайне раздраженным против Лаваля и его политики». Во-первых, существовали Римские соглашения. Лаваль согласился уступить некоторые североафриканские территории Италии, и Эррио был в ярости. Кроме того, он не думал, что Германия согласится гарантировать независимость Австрии. Затем он перескочил на другую тему, продолжая обдавать Лаваля презрением. Вполне понятно, почему он попросил Потемкина «соблюдать всяческую осторожность», когда он будет передавать его суждения Литвинову. На отчете стоял гриф «совершенно секретно». Вполне ясно, почему.
«Он вновь повторяет свои заверения, что, пока он жив, Франция не окажется в стане наших врагов». Стойте на своем, советовал он, займите жесткую позицию и не отказывайтесь от своих изначальных предложений, связанных с Восточным пактом и Женевским протоколом, когда будете говорить с Лавалем». Не надейтесь слишком сильно на румынского министра иностранных дел Николае Титулеску — он слишком любит Италию. Или на министра иностранных дел Чехословакии Эдуарда Бенеша, «слишком гибкого человека — более французского, нежели чехословацкого министра». «Нам удастся преодолеть заминки и затруднения, возникшие на пути сближения СССР с Францией», — продолжал Эррио. В ответ Потемкин подчеркнул историческую важность сближения и готовность СССР приложить все усилия, чтобы его укрепить. «Эррио отозвался на это, — писал полпред, — с таким воодушевлением и горячностью, которых я не наблюдал с его стороны еще ни разу».
«Как опытный политик, — продолжил Эррио, — я привык и к хорошей погоде, и к ненастью… На смену ненастья являются ясные дни. Все проходит. После Лавалей их место занимают другие». Лаваль стремится «создать себе популярность, — добавил Эррио, — и “раздувает свой шар”. Однако рано или поздно этот шар сморщится и упадет на землю»[696].
Крестинский и Литвинов были совершенно правы, когда сомневались в Лавале, но Эррио так яростно защищал сближение, что это могло подарить им надежду на хорошее будущее. Шла борьба, и она будет идти до конца, так как не было другого выбора для тех, кто хотел защитить советскую, а на самом деле европейскую безопасность от гитлеровской Германии. «Шарик» Лаваля уже начал терять высоту.
ГЛАВА XНАВОДЯ МОСТЫ: АНГЛО-СОВЕТСКОЕ СБЛИЖЕНИЕ1934–1935 ГОДЫ
Прежде чем давать оценку усилиям СССР по соглашению с Францией, необходимо перенестись на несколько лет назад и понять, чем же были заняты советские дипломаты в Лондоне. Для Советского Союза с точки зрения построения системы коллективной безопасности и заключения договора о взаимопомощи с целью защиты от нацистской Германии Великобритания была союзником не менее важным, чем Франция. Без поддержки Франции и Великобритании политика СССР ни к чему бы ни привела. В начале июля 1933 года инцидент с «Метро-Виккерсом» был благополучно исчерпан, и Майскому теперь предстояло сгладить последствия нанесенного этим скандалом удара. Первым шагом на этом пути должно было стать возобновление прерванных переговоров о новом торговом соглашении между Англией и СССР. Ведь улучшение экономических связей нередко влечет за собой и потепление отношений политических… Вся советская политика основывалась на этом принципе, далеко не всегда рабочем. Экономические связи понимались не как цель, а как средство, и читатели наверняка вспомнят, что стремление Литвинова во что бы то ни стало уладить скандал с «Метро-Виккерсом» было продиктовано растущей обеспокоенностью по поводу нацистской Германии. И в этой логике его полностью поддерживал Сталин. Дипломатическое признание Советского Союза Соединенными Штатами, которого Литвинову удалось добиться в Вашингтоне, неуклонное потепление отношений с Францией — все это укрепило позиции Литвинова в Москве. И, забегая вперед, скажем, что в отношениях с Великобританией этот кредит доверия ему пригодился.
Впечатление, произведенное Литвиновым
Находясь в июле 1933 года в Лондоне, Литвинов контактировал с сотрудником британского Министерства иностранных дел Р. Липером, с которым до этого взаимодействовал в 1918 году в качестве первого официального представителя советского правительства в Великобритании. Литвинову разговор с Липером об англо-советских отношениях изрядно помог развеять тоску. На Липера встреча произвела глубочайшее впечатление. Он подробнейшим образом описал их разговор в дневнике. Привожу фрагмент: «В 1918 году я в течение нескольких месяцев практически ежедневно контактировал с ним. В то время ему изрядно доставалось, с ним обращались неподобающе. Он периодически срывался, но в целом сохранял рассудок и хорошее расположение духа. Он был откровенен и непринужден настолько, насколько позволяли обстоятельства. С тех пор прошло 15 лет… я слышал от журналистов… что, если повстречаю его еще раз, то не узнаю его: мол, он приобрел налет цинизма, который в общении с иностранцами служит ему броней. Ничего подобного я не обнаружил: вне своей московской среды это был все тот же прежний общительный человек с непринужденными манерами».
Липер заметил, что о трудностях взаимодействия с британским правительством Литвинов говорил «не с горечью, а с легким сожалением». «Одни неудачи», — констатировал тогда Литвинов. Липер продолжал:
«Его главным желанием было установление с нами приемлемых рабочих отношений. Он женился на англичанке и прожил в нашей стране дольше, чем в какой-либо другой, не считая России, и, как следствие, относился к Великобритании с особенным уважением. При этом, налаживая отношения на официальном уровне с британским правительством, он встречал столько препятствий, сколько не встречал ни от одного другого правительства. Ни в одной стране пресса и парламент так сильно не исходили по отношению к России желчью и не жаждали реванша. <…> Он был вынужден признать, что в этой стране есть силы, из-за которых никакое соглашение о сотрудничестве между двумя правительствами попросту невозможно»[697].
Не следует, впрочем, слишком уж верить «слезам» Литвинова. Легко представить себе, как он сетует на то же самое, плюс-минус в тех же формулировках, но французскому дипломату, который также слушает его с сочувствием. Отношения с Францией у СССР складывались ничуть не проще. А во французском МИД Литвинова с его жалобами подняли бы на смех и сказали бы, что все трудности создает советская сторона.
Кампания Майского
Тем не менее новый политический курс на отношения с Францией, утвержденный резолюцией Политбюро от 19 декабря 1933 года, предполагал необходимость улучшения отношений и с Великобританией. Поэтому в начале 1934 года был дан зеленый свет полпреду Майскому. Новый курс предполагал, что посольство должно тесно общаться с британской прессой. Майский предложил ввести «послабление» для некоего британского издания, которое он назвал сокращенно «Н. Л.». Если речь действительно идет о британской газете, то под это сокращение из прессы 1920-х годов подходит лишь «Нью Лидер» под редакцией Генри Ноэля Брейлсфорда. С точки зрения коммунистов, это было типичное псевдолевое издание. Крестинского доводы в пользу «послабления» не убедили. «Большая разница, — писал он Майскому, — между субсидированием буржуазной, явно антирабочей газеты и газеты, претендующей на социалистический характер и даже на определенную социалистическую левизну. “Н. Л.”, ведущий бешеную борьбу против Коминтерна, Компартии Англии и левых кругов Независимой рабочей партии, пытается воздействовать на те круги английских рабочих, которые наиболее готовы уже к переходу в коммунистические ряды. В этом смысле “Н. Л.” опаснее и вреднее, чем лейбористские и буржуазные газеты. Поэтому к вопросу о субсидировании этого журнала нужно подходить не столько под углом зрения возможной пользы от напечатания в журнале той или другой благожелательной для СССР статьи, сколько под углом зрения общего вреда, приносимого этим журналом». Крестинский лично возражал против финансовых вложений в эту газету, но сказал, что поднимет этот вопрос на коллегии НКИД. Он предложил отправить Майскому телеграмму следующего содержания: «Мой номер такой-то подтверждается», что означало бы «да»; или «мой номер такой-то, ждите письма следующей почтой», что означало бы «нет»