[698]. У читателя наверняка сложится впечатление строжайшей секретности, общения при помощи шифров… Кто тогда поручится наверняка, что «Н. Л.» означало именно «Нью Лидер»? Вообще, это самая разумная версия. НКИД много лет пытался создать благоприятный образ СССР через французскую прессу, и все безуспешно. Случаи выделения подобных ассигнований британским газетам не столь широко известны.
Коллегия НКИД тянула с решением. Майского эта задержка не радовала, и он вновь написал Крестинскому по этому вопросу:
«Вот передо мной “Дэйли Геральд”, орган Рабочей партии, — газета эта претендует быть социалистической и ловко скрывает свой антирабочий характер под флагом горячей защиты дела лейборизма. Она систематически ведет борьбу с Коминтерном и подчас выступает против СССР и его внешней политики. Если мы поддерживаем эту газету своими объявлениями, — не создаем ли мы путаницы в головах рабочих? Учтите при этом, что “Дэйли Геральд” ежедневно читают 2 милл. человек (таков тираж газеты), — стало быть, масштаб путаницы, если только она имеет место, очень велик. В Англии рабочий в массе вообще читает буржуазную или лейбористскую печать, а “Дейли Уоркер” имеет тираж всего лишь около 20 000, т. е. примерно столько же, сколько “Н. Л.”».
К чему здесь клонит Майский? «Если согласиться с вашей точкой зрения, — отвечает он Крестинскому, — то будет невозможно субсидировать никакую прессу в Великобритании». Крестинский, судя по всему, так и думал, что это пустая трата денег. Но Майский не соглашался: «Поэтому моя точка зрения остается неизменной: на настоящий момент не отказываться от субсидирования, но более тщательно следить за происходящим, и если газета снова выступит против СССР или его внешней политики или если будет падать тираж, то пересмотреть наше отношение к этому органу прессы». Он отмечал, что материал передан в Москву, и требовал, чтобы решение приняли как можно скорее. «Несколько дней назад я получил из Мск [Москвы] неподписанную шифровку, в которой сообщалось, что вопрос о “Н. Л.” в коллегии не решен. Как это понять? В шифровке также упоминалось о “рецидивах” “Н. Л.” по части антисоветских выступлений. Я таких рецидивов не знаю (если не считать полемики НРП с ИККИ). Жду с обратной почтой Ваших указаний»[699]. Здесь выходит на первый план неочевидная сторона личности Майского: он взвалил на себя миссию наладить англо-советские отношения и теперь был готов сражаться за свое дело до конца. И момент был выбран правильный.
Британская элита понемногу начала осознавать опасность, исходившую от нацистской Германии. В январе 1934 года Майский вспоминал, что полугодом раньше, едва стоило советскому представителю заикнуться о военной опасности, как британцы поднимали его на смех. К этому относились как ко все той же «старой советской пропаганде». Или говорили: «Не преувеличивайте». Теперь все изменилось. «Ситуация изменилась до неузнаваемости, — писал Майский. — Приехав в начале декабря [1933 года] в Лондон, я сразу попал в самую гущу весьма оживленных и неустанных разговоров о войне. В правительственных кругах, среди депутатов парламента, у дельцов Сити, на Флит-стрит (улице газет) <…> везде вы только и слышите, что разговоры о предстоящей войне. Теперь, наоборот, стало признаком хорошего тона говорить, что война неизбежна, что война стоит где-то вот здесь за углом, и что к войне нужно готовиться». Споры шли лишь о том, когда именно вспыхнет война, где она начнется, останется ли она локализированной, или, наоборот, превратится в новую мировую войну. «Большинство людей, с которыми мне за последние месяцы приходилось говорить, выдвигают Германию, как главный источник военной угрозы, нависшей над миром»[700].
Кольер, глава Северного департамента МИД Великобритании, заметил смену советских настроений, но отнесся к этому весьма надменно. «Мы не французы, — заметил он, — и не нуждаемся в их [СССР. — М. К.] поддержке; а теперь они начинают нуждаться в нашей [выделено в оригинале. — М. К.] поддержке с целью закрепить территориальный статус-кво, и поэтому сейчас вероятность того, что в ближайшем будущем они не станут действовать в ущерб нашим интересам, мягко говоря, выше, чем в предыдущие годы». Его начальник сэр Ланселот Олифант выразился более оптимистично: «Если Советы начнут вести честную игру, мы без всякого ущерба для себя можем оказаться с ними в одном лагере… Если они чувствуют угрозу от Японии на Востоке и Германии на Западе, вероятнее всего, они будут играть с нами в открытую, руководствуясь принципом “Они любят Бога, которого боятся”»[701]. Олифант имел в виду, что большевики, оказавшись в беде, непременно призовут в союзники бывших врагов.
Благодаря улаживанию скандала с «Метро-Виккерсом» возобновились англо-советские отношения, что, в свою очередь, позволило 16 февраля 1934 года заключить новое англо-советское торговое соглашение лишь месяц спустя после аналогичного с Францией. Незадолго до подписания этого соглашения Майский сказал одному именитому консерватору, что СССР стремится к улучшению отношений с Великобританией[702]. Советское правительство разослало во все газеты сообщения единого содержания. «Известия» выражали надежду на улучшение отношений, но замечали, что следующий ход должна сделать Великобритания. Сотрудники МИД пребывали в сомнениях: «Как всегда, надежды на улучшение отношений и подлинное сотрудничество», — иронизировал один. Другой отвечал: «Когда Коминтерн прекратит вести свою тлетворную пропаганду против Британской империи», вот тогда, возможно, отношения и улучшатся. «Но решающее слово за ними»[703]. А когда пришло время дать торжественный ужин в честь заключенного торгового соглашения, тотчас пошли разговоры о том, кого приглашать и кто платит. Олифант, который был тогда постоянным помощником министра, утверждал, что это настоящая мука, и не пристало министру влезать в эти хлопоты[704].
Майский, судя по всему, и не догадывался, как утомило британский МИД советское посольство, и он в разговоре с Москвой поднял вопрос о заключении с Великобританией пакта о ненападении. Он полагал, что надо подождать, пока торговое соглашение не получит достаточную поддержку, и уже тогда решать, делать ли британскому правительству официальное предложение[705]. Майский считал, что положительный исход инцидента с «Метро-Виккерсом» и новое торговое соглашение — это поворотный момент в англо-советских отношениях. Этим идеям начинали симпатизировать даже консерваторы. Признание от США, улучшение отношений с Францией и Италией — все это были шаги в правильном направлении, однако немаловажным движущим фактором для СССР оставалась победа над германским гитлеризмом. Враг моего врага должен быть моим другом (или, как говорят русские, лучшее — враг хорошего) — по словам Майского, этим принципом руководствовалась широкая британская общественность, включая «более умеренных консерваторов болдуиновского типа». Другими словами, писал он, «поскольку гитлеровская Германия кажется названным кругам более непосредственной опасностью для европейского мира, чем СССР, постольку в данный момент они готовы мягче и доброжелательнее отнестись к стране пролетарской диктатуры». Майский даже слышал от парламентария-консерватора Роберта Бутби, в меру симпатизировавшего СССР, что к данной точке зрения склоняется сам несгибаемый Уинстон Черчилль: «Мировая ситуация принимает такой характер, что, пожалуй, придется занять более дружественную позицию по отношению к Вашим друзьям [то есть СССР. — М. К.]»[706]. Вот уж действительно, враг моего врага — мой друг, даже для Черчилля.
В начале марта глава бюро НКИД Евгений Рубинин имел беседу с Ноэлем Чарльзом, британским поверенным в Москве, и вроде бы эта беседа подтвердила слова Майского о том, что взгляды британской правящей элиты поменялись. По мнению Рубинина, решающую роль сыграло заключение торгового соглашения. Чарльз был недоволен тем, что советская пресса выставляет Лондон в черном свете, Рубинин же советовал не придавать большого значения таким статьям. Ему виделись две тенденции в британской политике по отношению к СССР: позитивная, примером которой могло служить торговое соглашение, и негативная, примерами которой были «письмо Зиновьева» в 1924 году и налет на АРКОС в 1927 году. «К сожалению, — вынужден был признать Рубинин, — эта последняя тенденция довольно часто одерживает верх и это, естественно, оставляет определенный след в сознании советской общественности».
Чарльз согласился с этим наблюдением насчет двух тенденций. «Он убежден, однако, что вторая тенденция не имеет сейчас в Англии большого влияния… В Англии преобладает стремление жить в мире с Советским Союзом». Но затем Чарльз вновь вернулся к теме оголтелой пропаганды в советской прессе; он говорил, что, пока эти нападки не прекратятся, не будет «подлинного сближения с СССР». В этом поединке, утверждал он, у СССР преимущество, поскольку британское правительство не может ответить тем же способом. Здесь Чарльз, конечно же, наивно заблуждался, ведь Департамент печати при желании мог заставить прессу опубликовать что угодно. Рубинин вернул разговор в русло НКИД: «Нам не стоит входить в оценку внутреннего строя, существующего в наших странах, тем более что это не может иметь никакого влияния на взаимоотношения между нами». Советское правительство, продолжал Рубинин, улучшило свои отношения с Соединенными Штатами и Францией, что же мешает установить такие отношения с Великобританией? Для сближения нужна была точка соприкосновения. Он предложил сойтись на политической заинтересованности стран в укреплении мира. На языке советской дипломатии это означало наращивание коллективной безопасности перед лицом нацистской Германии. Здесь Чарльз согласился: «Посольство со своей стороны готово приложить все усилия в этом направлении»