Но события разворачивались немного не по плану консерваторов. В конце июня — начале июля чистки в рядах штурмовиков Рёма (убийство руководства СА по заказу Гитлера и правящих элит) потрясли не только либералов и лейбористов, но и представителей консервативных кругов. Нацистская Германия явно не шла по «итальянскому пути» и все больше ощущалась как угроза Великобритании. Все более влиятельными становились те же действующие лица (промышленники, «Юнкерс» и т. д.), что сыграли роль в развязывании Первой мировой войны. Некоторые консерваторы и вовсе опасались пролетарской революции в Германии, «такая перспектива бросает консерваторов уже просто в состояние холодного озноба». Тори постигло горькое разочарование. Они как бы говорили немецким консерваторам «мы, мол, вам доверяли, а вы нас подвели». Сегодня уже никто не мог предсказать, чем все обернется. Британское правительство разрешило важнейшую проблему. Майский добавил: «Однако не подлежит сомнению, что та вера в Гитлера и его режим, которая была широко распространена среди консерваторов в прошлом году, сейчас сильно подорвана целым рядом серьезных и глубоких сомнений». С уверенностью можно сказать, заключает Майский, что разворот британцев в сторону СССР вызван страхами в отношении Японии и нацистской Германии. Вопрос в том, надолго ли этот сдвиг в британской политике. Возможно ли, что французский посол Корбен преувеличивал, говоря о свойственной британским консерваторам ненависти в СССР? Или это Майский был полон неоправданного оптимизма? Он и сам этого не знал. «Я склонен относиться к “новому курсу” в англо-советских отношениях с известными недоверием и скептицизмом». И, несмотря на заявления Ванситтарта, «я скажу: поживем — увидим. А пока надо быть по-прежнему начеку»[748].
Вскоре в Лондон прибыл советский военный атташе. Литвинов впервые поднял этот вопрос в мае, на совещании с «компетентными товарищами». Он писал Майскому, что наша сторона заинтересована, но мы не хотим торопить события и будем действовать, «не проявляя излишней заинтересованности»[749]. В июне Чилстон сообщил Литвинову, что британское правительство согласно на обмен военными атташе. Вопрос был решен только в августе. В качестве военного атташе в Лондон должен был поехать Витовт Казимирович Путна. Воюя в рядах Красной армии в Гражданскую войну, а затем в Польскую кампанию, он заслужил репутацию «смышленого военного». До этого он служил военным атташе в Японии, Финляндии и Германии[750]. Это было еще одно подтверждение серьезности намерений СССР в вопросе налаживания советско-британских отношений. А следом и британское посольство стало проявлять в беседах с советской стороной большее дружелюбие, что не преминул заметить Рубинин. Пока Чилстон был в отъезде, Рубинин сообщал, что поверенный в делах Ноэль Чарльз «при каждой встрече со мною подчеркивает дружественные отношения посла и его самого к СССР». Рубинин в какой-то степени воспроизвел разговор Литвинова с Чилстоном: отметил, что британские газеты, в частности «Таймс» и «Дейли телеграф», сохраняют по отношению к СССР враждебный тон. Чарльз ответил, что британское правительство не имеет влияния на газеты (хотя такие возможности есть), но если у советской стороны есть такая потребность, то МИД мог бы выступить с предельно ясным заявлением о том, что позицию правительства следует отделять от публикаций в прессе. В своем отчете Рубинин также упоминает весьма дружественную речь Чарльза на приеме, устроенном верховным командованием Красной армии в честь нового британского атташе в Москве. Не было ничего необычного в подобном тосте на вечеринке, где много алкоголя, однако речь Чарльза горячо приветствовали и, по словам Рубинина, даже охарактеризовали как «прояление несколько нового тона здешнего британского посольства, замечающегося на протяжении последних нескольких месяцев»[751].
Еще одним, даже более значимым, признаком потепления в отношениях стала резолюция по Ленским золотым приискам. Этот вопрос Ванситтарт поднимал на первой же встрече с Майским 3 июля. 4 ноября затянувшийся спор был, наконец, разрешен, и Литвинову этого хотелось не меньше, чем Ванситтарту. Советское правительство согласилось выплатить скромную сумму — 3 млн фунтов за 20 лет[752]. «Слава небу», — записал Майский в дневнике[753]. Более того, Майский, возвратившись после отъезда, возобновил свою кампанию по нормализации англо-советских отношений. 6 ноября он встретился с парламентарием-консерватором Бутби и пересказал ему все те пожелания, которые высказывал на летних встречах с Ванситтартом.
Реакция МИД была неоднозначной: часть дипломатов приветствовала идеи Майского, часть выступила против. Помощник постоянного заместителя министра иностранных дел Виктор Уэллсли был не слишком впечатлен. По словам Бутби, конечно же, Майский был прав, говоря о том, что «для нас и России наибольшую угрозу представляют амбиции Германии и Японии», и в этом своего рода основа для сотрудничества; но, к сожалению, СССР показал себя как весьма ненадежный партнер. Как бы то ни было, следует приветствовать прогресс в этом направлении, но «я слишком не склонен верить в то, что мы на протяжении какого-либо срока сможем проводить общую политику, однако готов воспользоваться этими успехами для решения спорных вопросов»[754].
Во время приема в персидском посольстве Майский вновь пересказал свои мысли Саймону. Саймон вел себя дружелюбнее, чем обычно, и пригласил Майского на переговоры в МИД. Это было 9 ноября. У полпреда об этой беседе осталось столько впечатлений, что он изложил их устно и в 12-страничной депеше, в своей телеграмме и в журнале. Следует сделать оговорку, что, беседуя с Саймоном, Майский действовал не по собственной инициативе, а по указанию Литвинова. С февраля 1934 года, когда было заключено торговое соглашение, было положено отличное начало в деле улучшения отношений. Майский передал эту информацию Саймону, повторив свой довод «реалиста»: о том, что различия в идеологии не должны препятствовать улучшению отношений, отношения должны определяться интересами. После этого Майский выложил на стол весь список советских интересов, дабы продемонстрировать, что они никак не противоречат британским. Он сбивался на штампованные фразы. Говорил, что у СССР вызывают беспокойство нацистская Германия и Япония. В британском МИД это отлично понимали, но, как следует из депеши Майского, Саймону было сложнее, чем Ванситтарту, уловить, куда он клонит.
Советское правительство желает мира и нуждается в нем, говорил Майский, ведя ту же линию, что недавно в разговоре с Бутби. СССР перестаивает и развивает экономику, меньше всего нуждаясь в войнах, которые помешают внутреннему развитию. Затем он спросил: а что вы скажете о политике Великобритании? «И мы, мы тоже хотим мира и только мира, — ответил Саймон — Война была бы безрассудством». В ответ Майский, как он это проделывал с Ванситтартом, поинтересовался о вероятности «маленькой войны» между СССР и Японией на Дальнем Востоке. Саймон ответил, что у его правительства иной политический курс. Затем Майский поднял тему безопасности в Европе. «Советские интересы можно объяснить одной основной заботой: необходимо возможными средствами предотвратить нарушение мира на германском направлении». А как, поинтересовался Майский, видит свой основной интерес Великобритания? Саймон продолжил: «Мне кажется, британские интересы формулируются схожим образом». Здесь, в отличие от Ванситтарта, Саймон не нашелся, что ответить. Майский отметил в отчете, что со стороны Саймона по поводу общности интересов стран возражений не прозвучало. Под конец начали обсуждать Дальний Восток, а именно Японию. И вновь Майский высказал мысль о совпадении советских и британских интересов. И здесь Саймон сделался еще более молчалив. «Саймон, однако, молчал, не выражая ни согласия, ни возражений. Вероятно, о чем-то задумался». Когда Майский окончил свою длинную тираду о пересечении англо-советских интересов (или по крайней мере об отсутствии серьезных столкновений), Саймон вступил в разговор. В целом он, конечно же, согласился со словами Майского. Саймон подчеркнул, что хорошие отношения британского правительства с другими странами не должны быть нацелены против третьей стороны: Великобритания стремится к хорошим отношениям со всеми.
Затем Саймон поднял тему «пропаганды», видимо, занимавшую его больше, чем германская и японская угроза. Англо-советские интересы, написал он в своем конспекте, «будут в наилучшей кондиции, если удастся заметно снизить градус коммунистической пропаганды, поддерживаемой либо вдохновляемой Советской Россией в других странах»[755]. Началось обсуждение комментария, опубликованного в газетах у каждого на родине. Майский заметил, что советская пресса понемногу исправляется, а вот британским газетам, похоже, понравилось очернять СССР. Из кармана Майский достал вырезки с наглядными примерами, которые захватил с собой, чтобы показать главе МИД. «С[аймон] был явно смущен. Он быстро пробежал переданные ему мной цитаты, и сразу же вернул мне бумажки с таким жестом, точно боялся о них обжечься». Выглядело так, будто Саймон принимает от советского посла какую-то официальную ноту, и его это смущало.
Они ненадолго вернулись к этому разговору тем же вечером на ежегодном обеде, который давал в лондонском Гилдхолле лорд-мэр. В ходе этой непродолжительной беседы у Майского сложилось впечатление, что в отношении Японии он и Саймон вовсе не на одной волне. Он запросил краткую встречу в МИД с целью прояснить, что СССР стремится к улучшению отношений без задней мысли «создать окружение» кому-либо, в частности Японии. Хорошие англо-советские отношения, добавил Майский, сами по себе будут сдерживающим фактором для агрессивных сил, таких как Германия и Япония. Саймон согласился, подтвердив, что именно так и понял Майского днем ранее. Саймон дал понять, что намерен вынести вопрос о будущем англо-советских отношений на обсуждение в Кабинете министров. Майский записал в свой дневник, что у него все еще остались сомнения; вполне возможно, это было связано со сдержанным поведением Саймона. Был ли это «мыльный пузырь» или «серьезное историческое событие»? Все зависело от британского кабинета. «Сижу сейчас за машинкой, — пишет Майский в своем дневнике, — и гадаю, какая из этих двух возможностей осуществится. Поживем — увидим»