«В[анситтарт] подвел меня к горящему камину и, перейдя на самые интимные тона, в частном порядке заговорил о лейбористах.
Он-де имеет среди лейбористов много друзей, но должен признаться, что позиция лейбористов в некоторых внешнеполитических вопросах совершенно нелепа, в частности сейчас, например, в вопросе о Германии». Англичане, продолжал Ванситтарт, обычно сочувствуют убогим, вот и в отношении Германии в последние годы такое сочувствие имело место не только среди лейбористов, но и среди либералов и консерваторов. «Однако той Германии, которой англичане сочувствовали тогда, в настоящее время больше нет. В настоящий момент имеется совсем другая Германия — опасная, угрожающая, ощетинившаяся пулеметами и аэропланами». Лейбористы этой перемены не заметили и «во многих случаях механически продолжают ту же линию поведения, которая была вполне правильна и естественна до прихода Гитлера к власти». Он хотел заострить внимание Майского на том, что если тому доведется беседовать с лейбористами и они к нему вдруг прислушаются, «было бы совсем не плохо, если бы я им постарался разъяснить вредность и опасность их нынешней позиции». Майский признался, что уже общался с лейбористами на политические темы, как и с либералами и с консерваторами. «Я тоже иногда не согласен с теми взглядами, которые развивают лейбористы, — ответил Майский, — в частности в отношении европейских проблем, но лейбористы народ упрямый и, как все англичане, любят иметь собственное мнение»[786]. Так завершился разговор с Ванситтартом, прямолинейным дипломатом, который не всегда раскрывал своим коллегам в МИД детали своих бесед с Майским.
Неделю спустя Ванситтарт представил в Кабинет министров записку, где обозначил похожие тезисы: «На протяжении года становится все очевиднее страх России перед Германией, которая ныне одновременно и воодушевляет, и парализует Европу. Политика России изменилась; объем коминтерновской пропаганды снизился, советское правительство стремится к улучшению отношений с Великобританией. Для нас, реалистов, все это имеет большой смысл, и мы не имеем права его упускать; не стоит переоценивать перемену в отношении и в то же время не стоит недооценивать пользу, которую эта перемена может принести нам в тот момент, когда перед нами остро стоит проблема мирового масштаба».
Страх СССР перед нацистской агрессией, продолжал Ванситтарт, привел к появлению в советском правительстве двух школ: Литвинова и военного комиссара Ворошилова. Политика Литвинова «для нас выгодна с политической и экономической точек зрения»; Ворошилов был сторонником традиционной политики сближения с Германией, и эту позицию, как предостерегал Ванситтарт, не стоит сбрасывать со счетов даже несмотря на ярый антикоммунистический настрой Гитлера. «Очевидно, — заключал Ванситтарт, — в наших интересах, чтобы возобладала школа Литвинова». Чтобы усилить ее позиции, британскому правительству следует принять давнее предложение Майского о министерском визите в Москву. «Нам это не будет стоить почти ничего, а учитывая, как Майский настойчив, отказ подпортит Литвинову и без того неидеальную репутацию»[787]. Говоря о советской политике, Ванситтарт был прав и неправ одновременно. В Москве не существовало двух школ политической мысли, была только одна — сталинская. Ворошилов был человеком Сталина и не пошел бы против начальства. Если у него и были свои собственные соображения, то он держал их при себе. В посольствах западных стран в Москве постоянно ходили слухи о скорой отставке Литвинова, но эти подозрения сбудутся лишь в 1939 году. А в 1935 году Сталин поддерживал рекомендации Литвинова, часто цитируя их слово в слово. Не Сталин, так Ворошилов.
По указанию Литвинова Майский встретился с Саймоном по поводу ослабления британской поддержки Восточного пакта. На встрече присутствовал также Иден. Саймон уверял, что британское правительство выступает за пакт, но у Майского оставались сомнения. Министр спросил, готово ли советское правительство к «изменению характера Восточного пакта». Он хотел сказать, к его ослаблению, к превращению в ничего не значащую бумажку. Потому что даже такой вариант вряд ли устроил бы Берлин и Варшаву… Не обсуждается, — отрезал Майский. Это следует из его телеграммы в НКИД[788]. Судя по всему, Литвинов не уставал поражаться непоколебимости британской политики, сравнивая записи бесед с Саймоном и Ванситтартом. Майский зондировал почву, задавая одни и те же вопросы и получая одни и те же ответы. Вот, например, какой диалог, состоявшийся в разгар дискуссии о Восточном пакте, сохранился в записях Майского.
Саймон задал гипотетический вопрос: что произойдет, если заключить пакт не получится? Британская общественность нетерпеливо скажет: «Если соглашение о востоке Европы в данный момент недостижимо, не лучше ли поставить себе более скромные и ограниченные задачи? Если бы действительно создалось такое положение, то британскому правительству пришлось бы считаться с настроениями общественного мнения».
«Стало быть, — воскликнул Майский, — Вы допускаете, что при известных условиях Восточный пакт может выпасть из лондонской программы?» Как пишет Майский, «С[аймон] замахал руками и стал утверждать, что он этого вовсе не думает. Он только теоретически обсуждает различные возможности. Тут неожиданно вмешался Иден и громко вставил: “Если на востоке не будет обеспечена безопасность, то не получается никакого разоружения. Не так ли?” — прибавил он, обращаясь ко мне.
Я подтвердил, что, конечно, если система “западной безопасности” будет осуществлена, а Германии на востоке будут развязаны руки, то трудно думать, чтобы какое-либо из восточных государств могло пойти на разоружение». «Совершенно верно! — воскликнул Иден. И затем, обращаясь к Саймону, заметил, что без решения проблемы “восточной безопасности” вообще трудно сделать какой-нибудь существенный шаг вперед».
«Саймон, не возражая против слов Идена, беспомощно развел руками и заявил: “Но немцы ни за что не хотят Восточного пакта? Что с ними сделать?”»
Майский записал: «Я ответил, что за германскую оппозицию Восточному пакту значительную долю ответственности несет британское правительство. В Берлине создалось твердое убеждение, что британское правительство относится к Восточному пакту прохладно, если даже не враждебно. Поэтому немцы так упорствуют в вопросе о Восточном пакте». Саймон запальчиво воскликнул, что это не так, хотя в вопросе британской поддержки он немного перестраховывался. Майский был мастер прощупывать и провоцировать. «“Откуда у немцев могло взяться такое представление? Вы что-нибудь слыхали об этом?” — спросил Саймон, обращаясь к Идену. Иден неопределенно пожал плечами».
Впечатление, которое сложилось у Майского о разговоре между Саймоном и Иденом, было сродни сценкам Лорела и Харди. Британец Стэн Лорел и американец Оливер Харди образовали голливудский кинодуэт в 1927 году, и в Англии их не могли не знать. И эти уклончивые пожимания плечами Ванситтарта явно не спасали. Диалог какое-то время продолжался, говорил в основном Саймон, но собеседники ни к чему не пришли. «Политика “сидеть у моря и ждать погоды” ни к чему хорошему привести не может, — напутствовал Майский, — нужно действовать, а не плакаться»[789].
После этого разговора настроение Майского было переменчивым, от пессимизма к оптимизму. Соответствующая запись в дневнике и нумерованная депеша были обнадеживающего содержания о положительном сдвиге в британской политике, о том, что Лондон признал литвиновскую аксиому неделимого мира и недостижимости безопасности в Европе без участия Советского Союза. Тем не менее влиятельные политические силы Великобритании выступали за сближение с Германией и не торопилась «с признанием СССР подлинной великой державой». Нынешний благоприятный настрой Лондона грозил испортиться — «надо быть очень начеку». Мимоходом Майский отмечает, что «Таймс» и «Дейли телеграф» опубликовали статью, по всей видимости, исходящую от британского МИД, в которой сообщалось, что во внешнеполитическом ведомстве обсуждается вариант с визитом в Москву британского министра. Он воспринял это как добрый знак[790].
Британский визит в СССР
На всякий случай Майский двумя днями позже спросил Ванситтарта, были ли те публикации «уткой» или имели под собой реальную почву. Ванситтарт ответил, что проводил опрос среди членов кабинета по поводу визита в Москву и получил одобрение[791]. Литвинов не очень понимал, что происходит. Майского по-прежнему беспокоило, что Саймон «продолжает свою антисоветскую линию и во что бы то ни стало хочет договориться с Германией хотя бы на базе предоставления ей свободы действий на востоке. Только не выйдет это. Мы не позволим»[792].
Литвинов запросил инструкции у Сталина. «Я отнюдь не считаю особенно желательным приезд Саймона в Москву, но в то же время мы не должны создавать у него впечатления, что его приезд нам нежелателен». Литвинов предположил, что в случае неофициального запроса или зондирования Майскому следует отвечать, что в Москве ждут приезда Саймона или кого-либо еще из министров[793]. НКИД, однако, не счел публикации в «Таймс» и «Дейли телеграф» сколько-нибудь заслуживающими доверия, и Майского просили дождаться какого-либо подтверждения от британского МИД. Он не согласился с Москвой, на что ему было сказано, что НКИД и вовсе сомневается в желании Саймона приезжать в СССР. Так или иначе Майский в результате добился своего: Литвинов уполномочил его пригласить в Москву Саймона, но только его одного. «Лучше бы позвали Идена», — записал Майский в дневнике[794]