[842]. Впрочем, СССР не мыслил себя без пропаганды как жесткого инструмента взаимодействия с капиталистическим Западом. Интересно, что, когда в 1935 году Коминтерн официально перешел к стратегии единого фронта против фашизма, это не успокоило, а еще больше разволновало английских и французских консерваторов[843]. Как отметил Майский, Ванситтарт повторил уже сказанное прежде — о том, что, если о фактах субсидирования станет известно широкой общественности, это отрицательно скажется на англо-советских отношениях.
Камешек на дороге
Майский не стал отвечать Ванситтарту прямо, сославшись на дискуссии Литвинова с Иденом. Подобные выпады Майский, как он сам отмечал в своем донесении в Москву, никогда не спускал с рук своим британским собеседникам, в том числе Ванситтарту. Он напомнил Ванситтарту о недавнем молебне, который провел в лондонской православной церкви архиепископ Кентерберийский и на котором присутствовало много белоэмигрантов. Ответный укол попал в цель: Ванситтарт, по словам Майского, сразу смутился, хотя и заметил, что аналогия некорректна. Купируя возможные возражения со стороны Майского, он заметил, что с его стороны это не «официальный демарш», а лишь мудрый дружеский совет от человека, который выступает за укрепление англо-советских отношений и опасается, что сближению стран помешает какой-нибудь камешек на дороге[844].
Таких «камешков» опасался и Литвинов. Своими опасениями по поводу сползания Великобритании в сторону нацистов он поделился с Майским: он потребовал сообщить Ванситтарту, что для нас неприемлема любая сторонняя сделка с Гитлером, так как она гарантирует безопасность только одной части Европы и ставит под удар другую[845].
Это указание прозвучало как нельзя вовремя. В тот же день Майский присутствовал на обеде в честь покидавших посты министров, или, как их называют, «умирающих лебедей». После ухода Макдональда с поста премьера могла в любой момент начаться масштабная перестановка. Справа от Майского сидел консерватор, министр здравоохранения Эдуард Хилтон Янг — интересная историческая личность, военный, потерявший руку на Первой мировой войне, весь в орденах и медалях. Тогда за обедом он произнес следующее:
«Военная опасность со стороны Германии? Чепуха. Все эти толки страшно преувеличены. А если опасность даже есть, какое нам, англичанам, до этого дело? Мы имели глупость во время последней войны послать на континент миллионную армию, — больше этого никогда не будет. Хватит — повоевали. Если Германия и СССР подерутся — это их частное дело. Нам даже будет выгодно: обе стороны ослабеют, а мы будем торговать».
Майский предполагал, что подобные мысли были у многих консерваторов в правительстве, но услышать такое от королевского министра было слишком. «Явно в голове у Хилтона Янга не хватает каких-то клепок». Майский не преминул отметить, что слева от него сидел глава Совета по образованию лорд Эдуард Галифакс, который придерживался совершенно противоположных взглядов, схожих, насколько Майский мог судить, со взглядами Ванситтарта. Без подсказки со стороны Майского Галифакс разразился монологом на тему того, что он думает о германской угрозе.
«Крайне неприятно, что в Европе опять появилась германская опасность. Я дал бы много за то, чтобы кто-нибудь убедил меня, что такой опасности нет. Но факты есть факты». Ванситтарт, наверное, сформулировал бы так же, слово в слово. «Так как намерения Германии неясны, — продолжил Галифакс, — то в наших практических расчетах надо считаться не с лучшим, а с худшим случаем»[846]. Так же думал и Литвинов. Для полпреда Майского услышанное звучало как голоса в общем хоре, но на самом деле нарушало его стройную картину сторонников и противников коллективной безопасности. Читатель вновь встретится с Галифаксом, и в самое ближайшее время: в феврале 1938 года он станет министром иностранных дел. Хотелось бы, чтобы он продолжал ту же политическую линию, но увы.
6 июня Майский выступил с сообщением от Литвинова, вероятно, несколько усилив слова послания по итогам разговора за обедом с Хилтоном Янгом. Ванситтарт ответил в своем духе, заверив в надежности британской политики, и в частном порядке упомянул, что Саймона на посту главы МИД сменит сэр Сэмюэль Хор, министр по делам Индии. Ванситтарта несколько беспокоило, что это назначение в Москве будет принято в штыки, поскольку Хор в прошлом был непримиримым антибольшевиком. «За Хора не беспокойтесь: он прагматик, — продолжил Ванситтарт, — и вы скоро увидите, что волноваться не о чем». Майский на это ответил, что отношение СССР к британскому кабинету после всех перестановок будут определять не слова, а дела[847].
Работа Майского, как теперь уже наверняка понял читатель, состояла еще и в том, чтобы повсеместно встречаться с влиятельными людьми самых разных политических взглядов, фиксировать их мнение по вопросам внутренней и внешней политики и докладывать в Москву. В итоге главной его задачей стала вербовка сторонников идей коллективной безопасности и взаимопомощи. С этой задачей он справлялся прекрасно — помогала природная общительность. Он встречался с людьми на дипломатических приемах, официальных и неофициальных обедах и ужинах в МИД или советском посольстве. Были встречи и менее официальные, в парламенте. После визита Идена в Москву Майский принялся завязывать новые контакты и знакомства. Он встречался с людьми, с которыми сохранял отношения до истечения своего срока полномочий полпреда и пребывания в Лондоне.
Майский обедает с лордом Бивербруком
Одним из знакомых полпреда был Макс Эйткин, лорд Бивербрук. Канадец из провинции Нью-Брансуик, он переехал в Великобританию в 1910 году и стал одним из самых важных, если не самым важным, газетным магнатом межвоенного времени. Он владел газетой «Дейли экспресс», не слишком жаловавшей СССР, но одновременно и газетой «Ивнинг стэндард», публиковавшей желчные карикатуры Дэвида Лоу на Гитлера и Муссолини и выступавшей против примиренческой политики консервативного правительства. Рассказывают, что Лоу и Майский близко общались, хотя на страницах дневника Майского или в имеющихся в открытом доступе текстах депеш, отправленных им в НКИД, Лоу почти не упоминается. Лоу вместе с 38-летним парламентарием Аньюрином Беваном выступили посредниками для организации встречи Биверброка и Майского. «29 мая лейбористский депутат Беван, встретив меня в парламенте, от имени Бивербрука спросил, — докладывал Майский в Москву, — имею ли я возражения к тому, чтобы повидаться и поговорить с Бивербруком». По словам Бевана, газетный магнат пожелал встретиться с советских послом ради серьезного обсуждения важных вопросов международных отношений. Майский, по его собственным словам, ответил, что не возражает. В итоге Бивербрук прислал ему приглашение на завтрак, который состоялся 4 июня.
В начале того самого серьезного разговора Бивербрук назвал ошибочным сложившееся, должно быть, у Майского и у правительства в Москве впечатление, будто он враг СССР. Бивербрук уверял, что это не так. Он напомнил, как в 1919 году в своей газете он начал кампанию против иностранной интервенции, а в 1927 году против разрыва дипломатических отношений. Может, он и не объявлял себя другом СССР, но врагом ему точно не был. Он приезжал в Москву в 1929 году и, по его словам, его приняли холодно. Отчего же? — недоумевал Майский. Может быть, кухня в Москве не понравилась и это определило его отношение к СССР впоследствии? «Кухня отличная — заявляю со всей ответственностью», — отвечал Бивербрук. Были другие обстоятельствами, которые омрачили его визит, но в подробности он вдаваться не стал. «Он — газетный король, — удивлялся Майский, — который в Англии создает и опрокидывает правительства, а в Москве ему, видишь ли, не оказали надлежащих почестей».
«Я прервал Б[ивербрука], — продолжал Майский, — и сказал, что пусть мертвые хоронят мертвых. К чему копаться в прошлом? Нам важно думать о будущем».
Бивербрук, конечно же, был полностью согласен. Он желал говорить о текущих событиях, подчеркивая, что уж сегодня его в наименьшей степени можно считать врагом Советского Союза. Бивербрук полагал, что с приходом Гитлера к власти Германия превратилась в «величайшую опасность для Великобритании». И в этом состояла основная проблема не только для Европы, но и для Британской империи. Самым эффективным инструментом для противостояния этой угрозе он считал политическую изоляцию, однако вряд ли в этом удастся убедить большинство британцев. «Что же делать?» — задал он риторический вопрос. Вариант был только один: «союз Великобритании с Францией и сближение Великобритании с СССР». Затем Бивербрук повторил фразу, уже ставшую для Майского притчей во языцех: между Великобританией и СССР нет серьезного конфликта интересов, но есть общий враг — Германия. Вывод очевиден: надо сотрудничать. «Вы, пожалуйста, не думайте, — продолжал Бивербрук, — что я вас [СССР] очень люблю. Нет, я люблю не вас, а Великобританию. Но именно потому, что я люблю Великобританию, я нахожу, что наши британские интересы сейчас требуют сближения с Советским Союзом».
«Приветствую Вашу откровенность, — ответил Майский. — Я всегда отношусь подозрительно к тем иностранцам, которые начинают уверять меня, что они любят Советский Союз. Но когда Вы говорите, что, исходя из трезвого учета британских интересов, Вы считаете полезным сближение между Англией и СССР — это совсем другое дело. Такой язык мне больше нравится, и на такой базе нам легче что-нибудь построить».
Бивербрук согласился с этим утверждением: «Вот такое отношение я понимаю. Терпеть не могу сантиментов!» Он думал осуществить через свои издания кампанию в поддержку франко-советских и англо-советских отношений. Но есть вопрос: большинство британцев по-прежнему не ощущают исходящей от Германии опасности, они по-прежнему в «состоянии спячки».