«А как правительство?» — спросил Майский, на что Бивербрук отвечал: «Вы знаете, что я не привык гладить по головке нынешнее правительство, но должен все-таки сказать, что у большинства его членов есть осознание германской опасности. Болдуин это несомненно сознает, сознают опасность Иден, Хейлшем… Самуэль Хор, Эллиот и некоторые другие. Макдональд долгое время тянул прогерманскую линию, но месяца два тому назад он изменил свою позицию. Он считает, что Гитлер его надул и что поэтому надо готовиться к борьбе с Германией. Саймон не имеет собственного мнения, он готов подлаживаться под кого угодно».
После перестановок в Кабинете министров германская угроза будет восприниматься острее, однако правительство в преддверии выборов будет вынуждено лавировать, исходя из настроений избирателей. Поэтому неизбежны шатания и колебания. Бивербрук тем не менее был убежден, что в ближайшем будущем в обществе начнут преобладать антигерманские настроения. Он, со своей стороны, тоже посильным образом «приложит к этому максимум усилий». Сейчас он лишь ожидал подходящего момента. Например, когда немцы попытаются забрать у Литвы Мемель. «Скажите, они скоро его захватят?» — спросил Бибербрук. Майский лишь пожал плечами: да разве можно сказать наверняка… Упомянули Австрию, принялись обсуждать Италию и среди прочего подняли темы Центральной Европы и Дальнего Востока. Так подошли к вопросу о британской прессе. По мнению Бивербрука, прогерманская ориентация «Таймс» и «Дейли мейл» — «совершенно скандальная». Он рассказал, что немцы «тратят в Лондоне колоссальные деньги на пропаганду (сотни тысяч фунтов)». Они подсылают лоббистов обрабатывать членов правительства, высокопоставленных политиков, а также газетных магнатов. Прямой намек?.. Бивербрук также упомянул о прогерманской ориентации Ллойда Джорджа. Корни ее крылись в его нелюбви к французам, и в частности к Пуанкаре. «Французы, — продолжал он, — делают массу глупостей». Он также обрушился с критикой на посла Корбена: тот мог бы лучше продвигать интересы Франции, мог бы надавить на Ллойда Джорджа, но он был все это время слишком пассивен.
Так они проговорили два часа. Газетный магнат и советский полпред прекрасно поладили. Разговор был еще не окончен. Майский готов был раскланяться, но Бивербрук вдруг выпалил: «А вы, должно быть, ловкий человек!»
Майский рассмеялся и спросил, почему он так решил.
Бивербрук посмотрел на Майского хитро и ответил: «Еще бы! У меня имеется информация. У Вас хорошее имя как среди лейбористов, так и среди консерваторов. Это нелегко сочетать, но это очень важно. Конечно, консерваторы часто делают глупости, а лейбористы еще больше, но все-таки это две основные партии Великобритании. От них никуда не денешься».
Майский поблагодарил Бивербрука за комплимент. Советского посла не оставляла мысль, что гость, возможно, начал издалека, чтобы просить о московской аккредитации для своих корреспондентов. Майский ответил, что сегодня обстоятельства изменились. «Советский Союз вырос и окреп, над горизонтом поднялась гитлеровская опасность — вот в чем дело!»
Но Бивербрук продолжал буквально рассыпаться лестью: «Если бы еще французы послали сюда толкового посла, — добавил он, — можно было бы многое сделать». Майский размышлял о том, насколько сильно изменились обстоятельства со времени скандала с фирмой «Метро-Виккерс». Тогда Бивербрук «преследовал меня по пятам со своими детективами и фотографами, ловя малейшую возможность опорочить мое имя на страницах своих газет». А теперь он адресовал Майскому один комплимент за другим, и 90 % этих комплиментов «если не больше, притворство и лицемерие, но все-та-ки… Как поворачивается у Б[ивербрука] язык произносить такие слова». Майский отметил, что они тепло попрощались, пожав друг другу руки, и Бивербрук проводил его до машины. «Мы должны с ним снова встретиться, сказал британец, и поддерживать самый тесный контакт»[848].
Встреча Майского с новым главой британского МИД
12 июня Майский впервые изложил опасения Литвинова новому министру иностранных дел Хору. Тот отвечал уклончиво и, по собственному признанию, не хотел, чтобы его загнали в угол, «выведывая позицию британцев методом перекрестного допроса»[849]. Согласно отчету Майского, он затронул уже ставшие привычными вопросы с целью выяснить, намерен ли Хор следовать политическому курсу, изложенному Ванситтартом и в общих чертах принятому Саймоном. Хор нехотя согласился с утверждением Майского о том, что в мире два источника нестабильности. Он не упомянул Германию и Японию, но акцентировал внимание на опасности, назревшей на Дальнем Востоке. Следом Майский настоял, что ни в Европе, ни в Азии между Англией и СССР нет серьезных конфликтов. Хор согласился. Хор отметил, что настойчиво, по привычной схеме, поднимал на встрече вопрос о пропаганде[850]. Майский же уверял, что Хор не слишком акцентировал внимание на вопросе пропаганды, признав, что он потерял былую остроту.
Неизбежно перешли к европейским делам. Майский спросил Хора, как лучше всего сохранить мир. Министр иностранных дел пожал плечами и заметил, что он в должности всего третий день и ничего определенного сказать не может. На настойчивые расспросы Майского он лишь парировал, что должен будет тщательно изучить материалы. Но высказал мнение: «Английское общественное мнение хочет, чтобы как-нибудь, что-нибудь и где-нибудь было сделано». Майскому такая формулировка пришлась не по душе: звучало опасно, особенно про «где-нибудь». Значит ли это, что система безопасности охватит только запад Европы? Майский заметил, что это идея Гитлера, который намерен реализовать планы, изложенные в «Майн кампф»: развязать войну на востоке Европы, при этом поддерживать спокойствие в тылу, на западе. И что же, британцы поддерживают такую стратегию? Министру, который вступил в должность три дня назад, явно не стоило задавать столь агрессивного вопроса. Майский записал, что Хор был несколько обескуражен, но поспешил твердо заверить, что с пониманием относится к советской позиции и невозможно сохранить мир на западе, если в остальной Европе бушует война. Когда Майский собрался уходить, Хор выразил надежду на то, что советское правительство и пресса поумерят критику в адрес нового кабинета, пока он только выстраивает свой внешнеполитический курс. «Нашу сегодняшнюю беседу я склонен рассматривать, — заметил Майский, — как своего рода предисловие к книге, книге дел, которая должна быть написана новым правительством». Это была вариация на тему стандартного утверждения полпреда о том, что на советскую позицию будут влиять не слова, а дела. «Со всех точек зрения, — заключил Майский, — было бы неразумно заставлять нас ждать хороших дел слишком долго»[851]. Здесь он немного хватил лишнего. И немудрено, что Хор после этого не спешил встречаться с Майским и предпочел в следующий раз отправить вместо себя Ванситтарта[852]. В своей телеграмме Майский предупреждал Ванситтарта, что Хор, «как человек новый [в Министерстве иностранных дел. — М. К.] и желающий иметь успех», может попытаться договориться с Германией, но, как говорится, поживем — увидим[853].
Новый «друг»
Тем временем Майский продолжал заводить новые знакомства. И если на этой неделе это был лорд Бивербрук, то неделю спустя еще более важная и известная персона — главный раздражитель всех консерваторов, Уинстон Спенсер Черчилль, распекал свое руководство за скаредность и недальновидность. Британское правительство начало перевооружение армии, но, как считал Черчилль, слишком медленно. О том, что Черчилль стал лучше относиться к СССР, Майский, конечно, узнал сразу же. И тут Сарита, леди Ванситтарт, прислала супруге Майского Агнии Александровне приглашение отужинать у них на лондонской квартире. Ужин в семейном формате был намечен на 14 июня. В постскриптуме к приглашению Сарита упомянула, что на ужине будут Черчилль с женой Клементиной и, возможно, выпадет возможность обсудить текущие дела. Во второй записке Сарита отметила, что Черчилль «мечтает встретиться с г[осподи]ном Майским». «Он наш друг», — добавила Сарита. Итак, за обеденным столом собрались шестеро: Ванситтарт, Майский, Черчилль вместе с женами. Ужин носил неофициальный характер.
После ужина дамы, согласно английскому этикету, проследовали в другую комнату, а мужчины остались поговорить в гостиной. Ванситтарта несколько раз подзывали к телефону, раз или два он сходил навестить дам. Черчилль был очень оживлен, пил как лошадь, употребляя в огромных количествах вино, коньяк, виски, это на него почти не действовало, он лишь слегка багровел и начинал говорить с большим пылом.
Разговор продолжался почти два часа. «Черчилль начал с самооправданий. 18 лет назад он возглавил в Англии борьбу против русской революции потому, что считал ее величайшей опасностью для Британской империи». Черчилль долго продолжал в том же духе. «Я усмехнулся, — пишет Майский, — и сказал, что Черчилль, как показали события, действительно очень плохо знал Россию, а те информаторы, которых британское правительство имело во время войны и революции в России, очевидно, даром ели свой хлеб». Комментарий довольно двусмысленный, учитывая, что в годы иностранной интервенции и Гражданской войны сам Майский занимал «неправильную» сторону. И Черчилль, если бы хотел, мог это ему припомнить, но у него не было задачи самоутверждаться за счет советского дипломата. Как и в разговоре с лордом Бивербруком, Майский в итоге сказал Черчиллю: лучше не погружаться в прошлое, а сосредоточиться на настоящем и будущем. Однако Майский не смог удержаться и не уколоть собеседника напоследок. «Во всяком случае, — решил сострить он, — я выражаю Вам благодарность от имени нашей Красной Армии благодарность за то оружие и обмундирование, которое она через Колчака получила от Вас. Оно было очень хорошего качества и сильно ей помогло».