Хочется газануть.
Скромно сижу и жду.
Чувство зову любви.
Рою словес руду,
Но все слова мертвы.
Где ты, романтика?
Мне извинительно.
…Ты ж руку франтика
Берёшь решительно.
МИХАИЛ ГУНДАРИН
Письмо
Двадцать девять коротких слов,
и ещё одно, сверх программы.
Слишком мало для книги снов,
слишком много для телеграммы.
Но достаточно для письма,
завершающего десяток
обещаньем свести с ума,
или просто сменить порядок
ожиданья даров простых,
предвкушенья большой награды…
Слишком частой для остальных,
слишком редкой для тех, кто рядом.
ВЛАДИМИР БУЕВ
В грёзах
Подсчитал слова, как педант.
Ровно тридцать. Изъять какое?
Слово каждое — что глава.
Слово каждое — ключевое.
Говорят: в телеграмме текст
слишком длинен — словцо сверх штата.
Безусловный во мне рефлекс:
сразу хочется крыть всех матом.
Так и сделал: дары понёс
всем, кто рядом и кто далече.
Слава Богу, всё утряслось:
сон прервался — не покалечен.
МИХАИЛ ГУНДАРИН
Чу — спутник пролетел!
Оседлая звезда,
ну что ты предпочла своей свободе?
Пастуший посох, пыльные стада,
да дудочку, да пять простых мелодий,
где первая «Пора на водопой»,
вторая — «Сбор командного состава»,
«Опасность — третья — будет славный бой!»,
Четвёртая — «Чужак, грядёт расправа».
И, наконец, томительная трель,
которая и манит, и тревожит —
«Я вижу цель! Вперёд, я вижу цель!»
А, в общем-то, все пять одно и то же.
А, в общем-то, и твой фатальный дрейф
индифферентен лишь до слов отказа —
а там посмотрим, феникс или блеф,
а там решим, возмездье или разум.
ВЛАДИМИР БУЕВ
Свобода для звезды
возможна лишь со мной.
Я из богемы и
способен дать свободу.
Твой выбор мелок: хулиган тупой —
тюрьма душе и поклоненье сброду.
Там жарят спирт, но не стихи поют.
Там мат на мате матом полирует
(не трёх- пятиэтажный неуют).
Там с дамой не флиртуют, а лютуют.
А в общем-то один и тот же чёрт:
что я, что кто другой — оно едино.
Познала ты число такое орд,
что все мужчины для тебя — овчина,
не стоящая выделки земной.
Но ведь и вас таких вокруг — что грязи.
Дрейфуй, блефуй, кажись себе звездой.
Мой возраст не таков, чтоб быть в экстазе.
МИХАИЛ ГУНДАРИН
Этак блесни и так
в пятом слове с конца,
многоугольный знак,
иероглиф Дворца.
Выпяти белый лист:
подтолкни изнутри.
Был он безмолвен, чист —
нынче поговорим.
Если захлопну том,
не исчезай во тьме,
бегай с гурьбой, гуртом,
но откликайся мне.
Буква моя, двойник!
Научилась душа
говорить напрямик,
отвечать не спеша.
ВЛАДИМИР БУЕВ
Сесть я готов на трон
в зале тронном, как царь.
Выпил, впадая в сон,
не один я стопарь.
Чтоб престол Хуанди
негой согрел меня,
ты на колени пади
и полежи полдня.
Так покайфую я,
целый освоив том.
Из огня в полымя
я гарцую умом.
Кто ты в моих руках?
Дева иль книжица?
Буква-мираж в глазах?
…Пыжится ижица.
МИХАИЛ ГУНДАРИН
Книжку «Правила жизни в саванне»
как-то ночью, задумчив и пьян,
я листал в остывающей ванне
(помню, в частности, клич обезьян
«акакАчча-угИрру-игИрру»,
что-то вроде «вперёд, командир!»).
Я забыл ту чужую квартиру
как и прочую сотню квартир,
где для нас открываются краны
и по трубам течёт благодать…
Основное из правил саванны —
никогда в неё не попадать!
ВЛАДИМИР БУЕВ
Обожаю я нежиться в ванной
(где тьма тьмущая гурий живьём).
Да, я спутал нирвану с саванной,
как и райские кущи — с хламьём.
Обожаю я сонмище гурий,
но вокруг обезьяны кружат.
Организм от таких бескультурий
вместо рая отправится в ад.
Мало водки в желудке, похоже.
Смог же в сотне я прежних квартир!
Благодать жертвы требует тоже.
…Но сегодня я — чур! — дезертир.
МИХАИЛ ГУНДАРИН
Сердце
Чёрным и белым написано: «двадцать пять лет».
Что расстилается, то и под стать утюгу.
Нам было меньше, но мы уже знали секрет
И уцелели на самом февральском снегу.
Всё, что прошло мимо этих припудренных глаз,
было свободно остаться в зрачках ледяных.
Эта свобода и лечит, и мучает нас,
но не свободой, а сердцем узнаешь своих.
Оптику мутной зимы разобрав по зерну,
линзу исправив, приладив надёжный прицел,
заново видишь: совместную нашу вину
может судить только тот, кто заполнит пробел.
ВЛАДИМИР БУЕВ
Круть на заборе! Написано несколько слов.
Что расстилается — вовсе не то же, что льстец.
Тайны познав, мы на снежный ступили покров.
Не перенёс бы собачьих морозов юнец.
Эти глаза о свободе молят и вопят:
те и другие, и третьи, чтоб сердце взорвать.
Что эти пудра и лёд с мужиками творят!
Будто на кол насадили меня умирать.
Зёрна посеяв зимой, соберу урожай
летом иль даже весною: прицел подберу.
Ниши, пробелы, лакуны и дыры пускай
ма́нят иль даже маня́т перед сном детвору.
МИХАИЛ ГУНДАРИН
проходя как рябь по воде
(вот именно: проходя
как весенний грипп), не у дел
оказываясь, дитя,
зачитай мне сводки простых обид
немудрёный кодекс нашей любви
посмотри наверх, сделай вид,
по горячему оборви
ВЛАДИМИР БУЕВ
весь список выкати зараз
своих обид-претензий,
публичным сделаем показ
белья и ждать рецензий
начинаем прямо с минуты сей,
вспомним, что бельё у нас есть грязней,
потому намного модней,
для людей ещё горячей.
МИХАИЛ ГУНДАРИН
Люблю октябрьские аллеи
С листвою мокрой под ногами!
В те дни, когда асфальт темнеет,
Твой рыжий плащ похож на пламя.
Я в сером, я сливаюсь с небом
На фоне опустевших улиц.
И кто из нас в том парке не был,
Да только многие ль вернулись?
И ты проходишь мимо, мимо
Под обветшалой кровлей года,
И купиной неопалимой
Трепещет нищая природа.
Твой след невидимый прекрасен.
Я тру замёрзшие запястья.
Лампаду в сумерках не гасят,
Хотя и это в нашей власти.
ВЛАДИМИР БУЕВ
Ты дама яркая, как пламя,
Я серой мышкой подбираюсь
К тебе в надежде, что не к яме.
Хочу тебя, аж задыхаюсь.
Я предлагаю (как романтик)
По парку погулять под вечер
В лице твоём брезгливый смайлик:
Мол, что за нищий тут тинейджер!
Я говорю: щедра природа!
Ты нижнюю губу топыришь,
Другого требуешь подхода.
Кривишься вся и дебоширишь.
Руками шарю по карманам,
Но денег нет и на столовку,
Не говоря о ресторанах.
…На ночь надеяться неловко.
МИХАИЛ ГУНДАРИН
Романс
Мой ветреный друг, нынче в городе ветер —
не тот ли, ломавший сосульки вначале?
Впустив темноту, я надену свой свитер
и выйду проветриться в город печальный.
Как жаль, что на улицах пахнет апрелем,
что наша разлука всё радостней длится,
что старые стены так быстро сгорели,
а в новых, весенних, вдвоём не укрыться.
В нелепом стечении медленных судеб
не больше коварства, чем в зауми марта.
Сегодняшний праздник особенно скуден
на фоне цветной, словно кухонный фартук,
отставшей от всех целлулоидной стаи,
которая год как над городом кружит,
над чьим-то запястьем со свистом сплетая
и ветер печальный, и ветер снаружи.
ВЛАДИМИР БУЕВ
От тьмы и от мрака лишь шуба спасает.
От ветра и шума спасают бульвары.
Гулять по ночам мне ничто не мешает
(в апреле поедет не всяк на Канары).
Твой дом в эту зиму был съеден пожаром.
Мой тоже, но есть у меня запасная
квартирка (спасибо моим гонорарам),
пусть даже убогая и угловая.
Тебя не пущу, как бы ты ни просила.
Без шубы гуляй по бульварам в апреле
и в марте, и в мае, покуда есть силы,
мечтая о номере в тёплом отеле.
Я рад, что сегодня ты стала бездомной
и кружишь по городу в поисках пищи
(обычной, съедобной, совсем не духовной)
что целых два ветра по улицам свищут.
МИХАИЛ ГУНДАРИН
Бегущая строка моей любви
Над городом, над гаванью пустой!
Единственное имя назови,
Блесни своей подвижной наготой.
А мы меняем молодость на жизнь
По курсу двадцать восемь к одному,
И нам не интересны миражи,
Колеблющие праздничную тьму.
Там вместо звёзд — раскрашенная твердь,
Там не луна, а дуло у виска.
Но зыблется, не может догореть,
Бежит неопалимая строка.
ВЛАДИМИР БУЕВ
Строка с утра сбежала от меня.
В раздумьях: как теперь её поймать,
Чтоб в лыко вставить до исхода дня,
Ведь ночью снова рухну спать в кровать.
А ближе к ночи новая строка
Сбежала, не смущаясь наготы.
До самого последнего листка
Хотел отдать лиризму темноты.
А вот и ночь, рисую звёзды я.
Потом любуюсь ими на стекле.
От новых строчек снова нет житья.
Бегут, бегут, как струи в санузле.