— Я последние три года бегал вокруг тебя, но ты словно не замечаешь, что у молодого и симпатичного парня даже подружки нет. Это такой вариант садизма, или тебя просто всегда привлекали неотесанные прямолинейные кретины, склонные к неоправданной ничем жестокости? — судя по всему, он наслаждался ситуацией, по крайней мере, на его морде это было прописано большими буквами.
— Ты…ты… — я задохнулась от возмущения. Я ожидала чего угодно, только не такого откровенного разговора.
— Я? — он вопросительно поднял брови и наклонился чуть вперед. Я тем временем пыталась отыскать в своей памяти немного информации о том, что Ванька хоть как-то пытался намекнуть на то, что хочет несколько иных отношений, нежели просто дружеские. Копаться в собственных воспоминаниях мне никто не мешал, поэтому я спокойно в тишине вспоминала многое и теперь взглянула на все под немного другим углом.
— Да ты издеваешься, — я откинулась на спинку стула, натягивая, сползающую ткань, злясь на Ивана, который буквально добивал меня своим истинным отношением ко мне, и моей тупорылой слепоте, которая не дала этого заметить раньше.
— Я? Нет. Сейчас я довольно честен и прямолинеен, действую так, как тебе, должно быть, нравится. — От злости, направленной непонятно куда и на кого, меня практически разрывало. Даже если этот мудак сейчас говорит чистую правду, то этот козлина не только ребенком моим воспользовался, еще и меня решил на десерт получить, удовлетворяя свои скрытые желания. — Если я тебе настолько противен в качестве мужа и партнера, то можешь не напрягаться, я в состоянии найти себе любовницу, да даже несколько, и поверь, ни принуждение, ни даже мои титулы никак на этот выбор женщин не повлияет. И эти любовницы вполне смогут родить мне наследника, а ты будешь это терпеть, слушая перешептывания и даже открытые разговоры у себя за спиной, потому что у тебя выхода точно никакого не будет. А отбрехаться от того, почему законная супруга не может понести, практически ничего не стоит. Сколько у тебя, точнее у твоей тушки к неполным двадцати годам было детей, четыре? Или пятеро? Даже для средневековья для такого возраста многовато…
— Ты гребанный придурок, — я вскочила со своего стула, доведенная до крайней степени бешенства, и, схватив столовый нож, бросилась в сторону опешившего мужчины.
Ванька ловко перехватил мою руку, в которой был зажат тупой нож, даже не вставая со своего места, и аккуратно, боясь причинить мне боль в поврежденной до этого руке, вытащил бесполезное орудие и положил на стол. Он все еще держал меня за руку, глядя пристально в глаза. Я готова была поклясться, что впервые узнала в глазах князя знакомый ехидный взгляд. В голове шумело, то ли от выпитого вина, то ли от голода, то ли от ярости, которая начинала резко уходить, сменяясь совсем другим чувством, и я сама до конца не поняла, что именно делаю. Освободив руку, я, вместо того, чтобы просто уйти, и не потерять остатки собственного достоинства села к нему на колени, и, глядя в глаза, поцеловала, уже даже не стараясь придерживать эту надоевшую шелковую тряпку, которая, воспользовавшись моментом, тут же с меня свалилась. Он прав, ему не нужно будет никого принуждать, достаточно выйти на улицу и свистнуть. Не позволю. Я его лучше сама убью.
— Что ты делаешь? — Ванька отстранился от меня, все так же пристально глядя в глаза, хотя теперь его вид был несколько ошарашенным и уже не столь самоуверенным.
— Заткнись, — я притянула его голову к себе, и на этот раз он ответил на поцелуй, притягивая меня все ближе.
Глава 14
Я лежала и смотрела в стену, на которой причудливо извивались тени, падающие под светом единственной свечи, оставшейся зажженной на ночь на столе. Сон не шел, отгоняемый мельтешащими в голове мыслями. Рука, на которой лежала, затекла, но вытащить ее из-под головы и просто перевернуться у меня не получилось, Иван крепко прижимал меня к себе, словно думал, что я куда-то смогу исчезнуть.
Все, что произошло, просто не укладывалось в голове. Я поддалась какому-то порыву страсти, который не испытывала уже довольно давно, глядя на молодого князя, который только слегка напоминал мне моего Ваньку. Но ведь напоминал же, пыталась я саму себя уговорить, чтобы не чувствовать этакой дамой легкого поведения, прыгнувшей в койку к едва знакомому мужчине.
— Ты не спишь, — спокойный голос, прозвучавший в полной тишине, напугал меня, и от неожиданности я вздрогнула, поворачиваясь к Ивану лицом, пользуясь тем, что он убрал руку, и я могла хотя бы пошевелиться. Повернувшись к нему, я натянула тонкую тряпку, которая, видимо, использовалась здесь в качестве какого-то аналога одеяла, чуть ли не под самый подбородок.
— Ты тоже. — Я ответила тихо, глядя ему в глаза. Он окинул меня насмешливым взглядом, но свои едкие высказывания оставил при себе.
— Мне скоро выдвигаться, буквально через час, а я уже как-то научился управлять сном, чтобы не проспать что-то важное, да и ты постоянно ворочалась, — я поднялась, заворачиваясь в эту огромную тряпку целиком, она, в отличие от своей товарки, давала возможность завязать себя на манер римской тоги и не отвлекаться постоянно на сползающий мягкий шелк.
— Ты куда-то едешь? — я подошла к столу, но вода не материализовалась сама, что конечно не могло меня удручать, на вино я даже не смотрела. Ничего, оденусь, смогу выйти из комнаты, тогда и найду хоть кого-нибудь, кто должен мне прислуживать, чтобы сделать с ним что-то непотребное, за такое пренебрежительное отношение к своим непосредственным обязанностям.
— Мне нужно встретить свою армию на подходе к городу, — он смотрел на то, как я пытаюсь еще больше укутаться в простыню, потом откинулся на спину, довольно выразительно при этом хмыкнув. — Тебе не кажется, что это несколько излишне? После того безумства, которое закончилось около часа назад, никогда бы не поверил, что ты будешь чего-то еще стесняться. — Я окинула его мрачным взглядом. Уж кто-кто, а он совершенно не стеснялся своей наготы. Да и витязю, который больше времени находится в седле, чем за праздничными столами, было что продемонстрировать. Надо как-нибудь Микеланджело обнаженного князя показать. Он еще сопляк совсем, но уже вроде подмастерьем у кого-то бегает, вот пускай музу для своих скульптур поймает, пока князь еще в форме.
— Ты не понимаешь… — Я покачала головой и выглянула в окно, которое открыла только что. Ночная тишина буквально звенела, и это было удивительно. Окно выходило на темный пустой двор, но никого, кроме пары стражников я не увидела, собственно, сколько бы не прислушивалась, никаких беспорядков рядом с замком слышно не было. Странно, то ли жители Милана настолько любили Людовико, что его кончину сейчас встречали хвалебными молитвами, либо речь Ваньки, которую я пропустила, возымела некоторый гипнотический эффект, что больше похоже на правду, да, он может быть чертовски убедителен.
— Может, тогда объяснишь? — шею обожгло горячее дыхание мужчины, от которого по телу пробежали мурашки. Иван подошел ко мне и, обняв руками за талию, наклонившись, положил голову мне на плечо.
— Я тебя не понимаю, правда, — я закрыла створку окна, оборачиваясь и встречаясь взглядом с Ванькой. Он молчал, не давая мне больше сказать ни слова, а затем легко подхватил на руки и донес до кровати, где усадил к себе на колени. Ну вот как с ним разговаривать, если он так себя ведет, а я сама не могу до сих пор определить, что именно к нему чувствую. То, что я и раньше испытывала чувства к Ваньке я даже не скрывала от самой себя, признаваться, правда, в этом категорически отказывалась, но это было раньше, а сейчас… Все слишком сложно и запутанно. Я знаю одно, с Риарио все было по-другому, более остро, насыщено адреналином и постоянным ощущением опасности. Мне никогда не хотелось огреть его чем-нибудь тяжелым по голове, а потом бегать вокруг, заламывая руки, причитая и прося прощения. Риарио мне никогда не снился и, когда он уезжал, мне было все равно. Я не бесилась от одной мысли о том, что вот он куда-то уехал, вроде как на войну, а вдруг не на войну, вдруг к этой греческой шлюхе, которая непонятно за какие заслуги ему титул короля презентовала. Сердце участило свой ритм, но я все равно решила договорить, несмотря на всякого рода неудобства. — То, что ты сказал, я могу принять и понять, и признать, насколько я оказывается была слепа, но ты сейчас видишь перед собой совершенно другую женщину. Тело, волосы, глаза, да даже голос совершенно не похожи на те, что были у меня в прошлой жизни, не похожи на ту, к которой ты что-то испытывал, очень ловко это скрывая, надо сказать. Сейчас я совершенно не похожа на подтянутую, следившую за собой женщину из двадцать первого века. Мне просто стыдно за то, что ты видишь и мысленно, как бы не отпирался, стараешься сравнить две оболочки между собой. Все эти безобразные шрамы на лице, на теле, на которые даже я не могу смотреть без внутреннего отвращения. Если под одеждой я и выгляжу миниатюрной и хрупкой девчонкой, то без нее сразу в глаза бросается рыхлых живот и растяжки от многочисленных родов. Это не я, Ваня. И мне просто стыдно и жутко неловко перед тобой за то, что ты видишь. Я не была такой жестокой, раньше даже помыслить не могла о том, что смогу кого-то убить. То, что стервой я была отменной — это да, с этим я не спорю, но все остальное… Она проникла в мой разум, в мою голову, заставила чувствовать ту тьму, что насквозь пропитала эту дрянь, которая без зазрения совести сожгла целый квартал в городе, предварительно вырезав там все живое, включая женщин, детей, кошек и собак. Она смотрела, как их убивают и наслаждалась этим зрелищем, и какую-то часть себя, она передала мне. Она заставила отступить в ужасе Чезаре Борджиа, который, согласись, никогда не был праведником. Ваня, не подменяй понятия, я — это не та Катька, которую ты всегда знал. Я не хочу, чтобы в тот момент, когда ты это, наконец, заметишь, ты просто бросил бы меня и сделал мне больно, потому что я не хочу тебя потерять, даже, если ты останешься жив. Потому что я не смогу жить в этом безумном мире без тебя, без единственной ниточки, которая держит меня на поверхности, не позволяя полноценно превратиться в Катерину Сфорца