Часть пятаяОбратная сторона Луны
Одновременно с нами, порой, почти по соседству, обитают люди – они не звёзды кино или эстрады, они не изобрели вакцину от страшной болезни, они не написали «Лолиту» и не сняли «Крёстного отца», однако эти люди каким-то чудесным образом умудрились сказочно разбогатеть – так вот, эти люди, когда они отправляются отдыхать из Европы на Карибские острова, они хотят иметь под рукой свою яхту. Простой человек, вроде меня, поплыл бы без затей на этой яхте через Атлантику, предположим, из Гамбурга, Ливерпуля или Амстердама к месту назначения. Богатый же отправится туда на своём «Гольфстриме» с собственным пилотом и парой личных стюардесс, кстати, полёт займёт всего шесть часов. А яхту к месту отдыха доставит наёмный шкипер с парой матросов.
Вот одним из этих матросов и стал я.
Последний день в Амстердаме не отличался от предыдущих. Накануне вечером мы встретились с Марлен, но не в «Виндзоре», а в церкви. Точнее, в католическом соборе. Уже стемнело, чуть моросило. Типично голландская разновидность осадков в виде дождя, неубедительного для зонта, но всё-таки достаточно мокрого, чтобы промочить насквозь за двадцать минут. В потёмках я ковылял вдоль канала Сингел и тихо матерился: корявая брусчатка наверняка помнила башмаки Петра Первого – юный царь квартировал тут за углом, когда выведывал тайны голландского кораблестроения. Волосы вымокли, струйки воды пробирались под воротник и щекотно стекали по спине. Правым ботинком я угодил в бездонную лужу. Заблудиться тут было невозможно, однако прогулка явно затягивалась.
Зажглись фонари. Жёлтые, рыжие, янтарные огни вспыхнули и разлетелись сотней осколков по воде чёрного канала, по лакированной брусчатке, по лужам, по скелетам мокрых велосипедов, прикованных к железной ограде канала.
Из мокрой тьмы выступил собор. Красное кирпичное здание с двумя острыми шпилями привстало на цыпочки, чтобы втиснуться в узкую щель между соседними домами. Вытянулось, выдохнуло да так и застыло на двести лет. Фасад, слишком узкий для круглой розы, украшали два стрельчатых витража. Пёстрые стёкла напоминали детский калейдоскоп, красочное отражение лежало под ногами – я вошёл в него и сам покрылся разноцветным узором, как арлекин.
Внутри оказалось тепло, почти жарко. Пахло мастикой и старым деревом. Центральный неф, узкий и оттого ещё более высокий, заканчивался полукруглой апсидой с ажурным золотым алтарём. Он напоминал игрушечный собор. За алтарём сияли пять стрельчатых витражных окон. Резное распятие было поднято на уровень второго этажа, помимо Христа в натуральную величину тут пристроились ещё четыре фигуры – две Марии, Иоанн и некто в тюрбане, скорее всего, святой Франциск, поскольку церковь носила его имя.
Две большие люстры горели вполнакала, из-за колонн выглядывали апостолы – бородатые и с толстыми книгами, в тёмных нишах прятались мускулистые пророки и тщедушные святые, из правой капеллы выезжал на ослике Христос, в левой капелле происходило изгнание из рая, художник приделал змею чьё-то лицо. Истории Ветхого Завета переплетались с евангельскими, были тут и сюжеты местного значения с королями, королевами и другими частными лицами. На стенах не осталось живого места: каждый квадратный сантиметр был использован с чисто голландским прагматизмом – резные барельефы, фрески, статуи и статуэтки; всё было ярким, казалось новеньким, только что покрашенным и отлакированным. Даже по полу расползлись мозаичные сюжеты. Разумеется, был и орган.
– Витам, пан Любецкий!
Марлен неслышно подкралась сзади.
– Чешчь, вельможна пани, – ответил я, – бэньдже ладна погода.
Она выставила ладонь. Я достал из кармана пачку денег, завёрнутых в бумажную салфетку.
– Пять? – спросила она тихо.
Я кивнул.
Неспешным шагом мы направились к алтарю.
– Ещё бы месяц, думаю, – она насмешливо заглянула мне в глаза, – и мне бы удалось убедить тебя…
– Убедить? В чём?
Марлен подмигнула и сделала неприличный жест.
Я хмыкнул:
– Не думаю. Я слишком традиционен.
– Жаль. Я привыкла к тебе.
– Спасибо.
Она взяла меня за локоть.
– Всё будет проще, чем тебе сейчас кажется, – прошептала в ухо. – По себе знаю. Главный совет – забудь всё. Всё! Прошлого больше нет.
Она подвела меня к деревянному барельефу. Три фигуры – бородатый старик и две женщины – бежали по условно гористой местности, третья женщина застыла в полуобороте. На горизонте достаточно убедительно пылал город. Резьба была высокого класса, фигура третьей женщины – её лицо было не больше ногтя – передавало отчаяние и ужас.
– Содом, – сказал я. – Бегство семьи Лота.
– А что стало с женой?
Я снисходительно ответил:
– Вельможна пани, я пять лет посещал лекции по истории искусства, а после иллюстрировал Евангелие, за которое получил «Золотое яблоко» на Франкфуртской книжной ярмарке. Жена Лота оглянулась на горящий город и превратилась в соляной столб.
– Почему?
– Ослушалась Бога.
– Вот именно, пан Марек. Если Бог решил спасти тебя из горящего Содома, будь любезен выполнять все инструкции неукоснительно.
– При чём тут…
– Притом, – Марлен чмокнула меня в щёку, – мне будет очень жаль, если ты, мой сахарный, обратишься в противный соляной столб.
Жизнь гораздо умней нас, человек по природе своей чванлив, не любопытен и глуп. Жизнь устроена сложней и затейливей, чем нам кажется. Мы довольствуемся первым объяснением, которое пришло нам на ум; если же объяснения не нашлось, мы тут же объявляем происходящее «злым роком» или «счастливой случайностью», тут же ставя себя в центр Вселенной. Кошелёк с миллионом долларов, потерянный тобой, будет найден Казимиром, допустим, Петровичем: один и тот же предмет станет источником абсолютно диаметральных эмоций. Неисповедимы пути Господни – вот универсальное объяснение на любой случай. Пути эти стали бы гораздо понятней, если бы у нас хватило ума наконец слезть с пьедестала, отойти подальше и взглянуть на происходящее со стороны.
Мой последний день в Амстердаме – четвёртое октября – начался необычно рано: я проснулся затемно, около шести. Под утро снился стандартный кошмар, показывали мне этот сюжет уже несколько раз, иногда цветной, чаще чёрно-белый и без звука: Ванда стояла голая на четвереньках, её сзади насиловал Бунич. Ванда тянулась пальцами к розетке, молния – сквозь потолок – огненным копьём втыкалась прямо в темечко Буничу. Он тут же обугливался и превращался в труп Геббельса – мы все помним то фото. Но этот сгоревший кадавр продолжал насиловать Ванду, а в худших вариантах кошмара поворачивал голову в мою сторону и беззвучно хохотал чёрной пастью.
Сегодня мне показывали именно эту версию – с сахарным оскалом в чёрной пасти. Обугленный Бунич смеялся и что-то орал мне, но звука не было, не было и губ – догадаться по артикуляции я не мог.
К слову, в толкования сновидений я не верю. Выпавшие во сне зубы или блуждание по бесконечным коридорам смутно знакомого здания школы или института, не говоря уже про появление в голом виде на сцене торжественной вечеринки, ну какое отношение такие нелепости могут иметь к реальной жизни? Что тут можно истолковать и предсказать, не считая необходимости срочного визита к дантисту.
Я дотянулся до телевизора, ткнул кнопку. На месте русского канала шипел пустой экран. Пощёлкал переключателем, нашёл CNN. Показывали Москву, я узнал гостиницу «Украина», судя по надписи, шёл прямой репортаж. Камера дёргалась, рыскала по фасаду высотки, вдруг застыла и зумом приблизила один из балконов. За балясинами чернел какой-то мешок. Женский голос с ноткой сдержанной британской истерики произнёс за кадром:
– Прямо на наших глазах, буквально минуту назад, на этом балконе был застрелен офицер милиции, фотографировавший войска, блокирующие здание Совета. Выстрел был произведён, скорее всего, из дома на противоположной стороне Кутузовского проспекта.
Камера метнулась и прошлась панорамой по зданию на другой стороне улицы. У меня там жил приятель со смешной фамилией Архутик, Сашка работал худредом в «Молодой гвардии». «Техника – молодёжи» и «Собеседник» одно время были модными журналами и там платили приличные гонорары.
– Информацию о снайперах мы не можем подтвердить, – женский голос говорил торопливо, – по непроверенным данным, это боевики из Абхазии и Приднестровья. Вчера во время штурма телецентра Останкино, предположительно снайпером, был застрелен журналист германского канала ARD оператор Рори Пек. В штурме телецентра применялись бронетехника и гранатомёты. Число жертв точно не установлено, около пятидесяти человек. Колонна бронетехники Таманской дивизии была остановлена на подходе к Останкино. Штурм телецентра начался в 19:20. В 19:26 Останкино прекратило трансляцию по всем каналам.
Камера теперь показывала Дом Советов. Я не сразу понял, что беспрерывный треск, похожий на помехи статического электричества, был автоматными очередями. Выкрутил громкость на полную, теперь можно было отчётливо различить звонкие та-та-та «калачей» и отдельные пистолетные выстрелы, похожие на сухой треск сучьев. Где-то вдали короткими очередями бил тяжёлый пулемёт – должно быть, стреляли из БТР. Я попытался вспомнить, как называется этот пулемёт. Бегущая строка сообщала об указе Ельцина о введении чрезвычайного положения, о перестрелках на Тверской и на стадионе «Красная Пресня» – везде убитые и раненые, о танках Таманской дивизии, о «Союзе ветеранов Афганистана», поддержавших Ельцина.
Не отрывая взгляд от экрана, я сполз с кровати, на ощупь нашарил сигареты в кармане. На экране появился кусок Кутузовского проспекта и Новоарбатский мост, камера, должно быть, транслировала из окна «Украины». Я услышал гул, а после увидел танк. Неспешно, почти лениво, танк заполз на мост и остановился. Башня едва заметно повернулась, пушка приподнялась и застыла.
– Вы что, ребята… – пробормотал я. – Вы что…