Это был точно такой же танк, который пытался раздавить меня под Владимиром. Тупой, гладкий хищник. Танк беззвучно дёрнулся, из ствола рванул сноп огня. Через миг раздался грохот выстрела. Чёрно-белая картинка – не очень в фокусе, – к тому же запоздавший звук оставляли надежду на ненастоящесть происходящего. Поверить, что весь этот бред происходит прямо сейчас в моём родном городе, прямо перед домом Сашки Архутика, я не мог.
Танк пальнул ещё раз. И ещё. Камера показала Дом Советов, снаряды угодили в середину фасада; из окон повалил жирный дым, потом показалось рыжее пламя. Грохнул ещё выстрел, фасад брызнул огнём и дымом, дым рассеялся – в стене зияла новая пробоина.
Я сунул сигарету в рот. Долго и бессмысленно чиркал зажигалкой. Огонь появлялся, но я чиркал снова. Точно разучился, как надо прикуривать. До меня дошло, что с момента появления танка журналистка CNN не произнесла ни звука. Танк выпустил ещё снаряд. Грому выстрела ответило эхо. Танкисты били прицельно в центр здания и по одному этажу. Внутри начался пожар, языки пламени вырывались из окон, дым густо пёр вверх. На глазах белый мрамор фасада покрывался чёрной копотью.
Громыхнул ещё выстрел. Эхо снова отозвалось, но уже громче. Камера дала панораму моста, здание бывшего СЭВ. Выезд на мост со стороны Калининского проспекта был заблокирован бронетехникой. Военные сдерживали огромную толпу, людская каша забила проезжую часть и тротуары, народ плотной стеной двигался по Садовому кольцу и с Нового Арбата, люди забирались на фонарные столбы, размахивали какими-то тряпками.
Танк выстрелил снова. Толпа отозвалась восторженным рёвом: эхом оказался многотысячный крик «Ура!». Так орут на стадионе или во время салюта. Корреспондент (теперь говорил мужчина, тоже с британским акцентом) сообщил, что несколько тысяч человек пытается прорваться к Дому Советов, чтобы принять участие в штурме. Демонстранты требуют казни Руцкого и Хасбулатова.
Было слышно, как толпа скандирует: повесить, повесить, повесить. На экране появился всклокоченный человек, я узнал Явлинского.
– Под эгидой Белого дома собрались бандиты и фашисты, – по-английски он говорил правильно, но с жутким русским акцентом. – Для подавления надо применить все силы, включая военную мощь.
После Явлинского микрофон сунули гладкому красавчику, отвратительно похожему на Бунича: белая рубаха, бронежилет, идеальный пробор комсорга. Он в трёх фразах пять раз упомянул Ельцина, называя его то гарантом конституции, то её оплотом. Без Ельцина у России нет будущего, закончил он, вскинув энергичный кулак.
Танк пальнул ещё раз, толпа гаркнула «Ура!». Эхо от взрыва слилось с рёвом толпы. К звукам бойни добавился ещё какой-то стук. Кто-то настырно барабанил в дверь номера. Я спрыгнул с кровати, открыл. На пороге стояла соседка из седьмого.
– Стучу ему стучу! – заорала она. – У меня клиент через сорок минут. Тише сделай!
Имени её я не знал, здоровались пару раз в коридоре: мелкая брюнеточка на три с плюсом, пройдёшь – не взглянешь. Сейчас она была почти с меня ростом, в чёрных лаковых сапогах на шпильке, в тугом корсете из чёрной кожи, на шее что-то вроде строгого собачьего ошейника с железными шипами. В руке она сжимала кнут.
– Извини, сейчас…
– Что там – война? – Она заглянула в комнату.
Тут танк пальнул снова.
– Ого! – оживилась девица. – Фига себе! Гляди, горит!
Я оглянулся, на экране здание уже пылало вовсю, толстый столб чёрного дыма уходил в небо. Девица завороженно прошла в комнату, я собирался что-то сказать, но поперхнулся, уткнувшись взглядом в её голый зад.
– Ух ты, горит как! Где это? – спросила она.
– Москва.
– Ты оттуда?
Я не ответил и предложил ей сигарету. Она сунула сигарету в рот, я поднёс зажигалку. Мы сели на кровать, она пялилась в экран, курила и постукивала кнутом по голенищу сапога.
– Пепельница…
Я поставил пустую чашку между нами и чуть отодвинулся. Девица, не глядя, клюнула туда сигаретой.
– А кто кого? – Она затянулась и кивнула подбородком в экран. – Кто кого глушит там?
В телевизоре появился некто потный и лысый, в рубахе с закатанными рукавами.
– Ребята! – Мужичок энергично гавкнул в камеру. – Хотите жить – раздавите эту гадину! Это ж нелюди! Зверьё! Надо перебить всю эту банду!
Переводчик смягчил слова, но суть осталась.
– Про кого это он? – Девица нетерпеливо шлёпнула кнутом по голенищу. – Про кого? Кого надо давить?
Я затянулся, выпустил дым и придушил окурок о край чашки:
– Да хорошо бы их всех. Всех – и сразу!
Ранним утром сонный офицер погранслужбы Амстердамского порта поднялся на борт яхты «Элеонора Кук». Он обошёл каюты, заглянул в гальюны, проверил камбуз и кают-компанию. Не глядя на нас, он шлёпнул железным штемпелем в три паспорта – два голландских и один американский. В пять сорок «Элеонора Кук» подняла якорь и отдала швартовы – мне хотелось описать момент отплытия с пафосом, но я ограничусь одной фразой, поскольку боюсь перепутать морские термины. Кстати, практически все эти слова имеют голландские корни.
Шкипера звали Яспер-Манфред ван дер Гиил, он походил на спившегося укротителя львов. Мой коллега, матрос Тьерк, длинный малый с неприличной татуировкой на шее, шепнул мне, что на самом деле все зовут шкипера короче – Порочный Манфред. Я не стал выяснять корни клички, поскольку уже видел в кают-компании две коробки «столичной». Бутылки были по литру каждая.
Порочный Манфред называл «Элеонору» пренебрежительно – «лодка», он поднимался на капитанский мостик раза три за всё путешествие. До штурвала – стального колеса метрового диаметра с хромированными рукоятками – он не дотронулся ни разу. Мы шли на автопилоте. В бортовой компьютер был заложен маршрут, яхта плыла сама.
Мои надежды на карабканье по вантам – или как там называются верёвочные лестницы, – насвистывая «А ну-ка песню нам пропой весёлый ветер», равно как и возможность «травить шкоты» или поднять хоть какой-то бум-бам-брамсель, не осуществились. На нас не обрушился шторм, не напали пираты, мы не встретили «Летучего голландца». Я не видел китов, дельфины отстали через час после выхода из порта, чайки – через два. Земля превратилась в серую полоску, похожую на мираж, после растаяла и она. Мы вошли в пустоту. Смертельней скуки я не испытывал в своей жизни.
Да, кровавые закаты, похожие на извержение вулкана. Да, бездна ночного неба с таким количеством падающих звёзд, что через полчаса у тебя кончаются желания. Да, да, да, всё это, безусловно, грандиозно, восхитительно, потрясающе. Но что делать с остальными шестнадцатью часами бодрствования? На третий день ты уже не хочешь видеть ни воды, ни неба. Океан сер, как лист стали. Небо не лучше, может, чуть светлее. Горизонт безнадёжно пуст.
Следуя законам жанра, мои попутчики должны были меня ограбить и высадить на необитаем острове с пачкой галет и бочонком питьевой воды, но никаких островов нам не попадалось, а мои спутники круглосуточно пили водку, играли в карты – в некую разновидность нашей «буры». Иногда они пели, причём вполне прилично, на два голоса: у Тьерка обнаружился густой бас, Манфред запросто брал «до» третьей октавы.
Попутчики не ограбили меня. Алкоголя им хватило тютелька в тютельку. В среду они откупорили последнюю бутылку водки, земля показалась на горизонте в полдень четверга. Появились чайки, небо стало пронзительно синим, а океан – почти изумрудным.
– Карибы, – лаконично прокомментировал Порочный Манфред изменения цвета воды и неба. – Сент-Томас.
Он указал рукой в сторону туманной полоски. Прямо по курсу лежал знаменитый остров Святого Фомы, зловещая пиратская цитадель, куда разбойники возвращались после своих кровавых экспедиций. В притонах и тавернах джентльмены удачи тратили награбленные дублоны и пиастры, злоупотребляя крепкими напитками и вступая в беспорядочные половые связи с портовыми девицами. Легендарный Эдвард Тич, флибустьер по прозвищу Чёрная Борода, построил тут свой замок. А на одном из соседних островов он закопал свои сокровища. Клад Чёрной Бороды ищут до сих пор. Сент-Томас окружён сотней необитаемых островов, некоторые не больше футбольной площадки, так что искать будут ещё долго.
Помимо флибустьерских талантов, Эдвард Тич был гением маркетинга и имиджевой рекламы. Вместо банального черепа с костями на его чёрном флаге был изображен дьявол, в одной руке он держал песочные часы – символ неотвратимости смерти, в другой – копьё, которым дьявол готовился пронзить человеческое сердце. Флаг должен был предупреждать встречные корабли об опасности сопротивления пиратам – в этом случае пленных ждала дьявольски жестокая смерть.
К личному имиджу капитан Чёрная Борода тоже относился серьёзно. Он шёл на абордаж в красном камзоле, с двумя пистолетами, саблей, кинжалом и дюжиной гранат на поясе. В бороду он вплетал фитили, которые поджигал перед атакой. По воспоминаниям матросов с ограбленных кораблей, на абордаж пиратов вёл сам дьявол, поднявшийся из пылающей преисподней.
Порочный Манфред отпустил штурвал и изобразил дьявола.
– Но, кстати, – вмешался Тьерк, – нет ни одного документального свидетельства о пытках или убийстве пленных на кораблях Чёрной Бороды.
«Элеонора» входила в гавань острова Святого Фомы. Наступал вечер, с берега тянуло вкусным дымком. Там что-то жарили. У причала стояли яхты, сотни яхт, по крутому склону скалы карабкались белые домики с черепичными крышами. На гребне скалы розовело здание с колоннами и башенками. Из-за зубцов крепостной стены выглядывали пальмы.
– Замок Чёрной Бороды? – кивнул я в сторону берега.
– Не, отель. – Манфред равнодушно сплюнул за борт. – «Мэрриот».
Дальнейшее банально и скучно. В белой фанерной будке с американским флагом на крыше в наши паспорта шлёпнули штампы, подтверждающие официальное прибытие на территорию Соединённых Штатов. Разомлевший от жары пограничник не произнёс ни слова. Мы вышли из скворечника на дощатую пристань. Воняло морем и сырой рыбой.