Портсигар… я кинул его в глубь стола и резко задвинул ящик. Да, и ещё, господа присяжные, я бросил курить двадцать лет назад. Прошу занести это в протокол заседания. Я допил коньяк из стакана. Налил ещё. Каким-то образом умудрился слопать почти весь зефир, в коробке осталось всего три зефирины. Во рту стало приторно, горько и кисло одновременно. Закрыл коробку, брезгливо сунул её в мусорную корзину под столом.
Мельком взглянул на экран мобильника, и он, точно повинуясь какому-то импульсу, ожил. Появилось имя, и одновременно с именем прозвучал звонок. Я ткнул в кнопку громкой связи:
– Как ты узнала этот номер?
– Милый… – снисходительная усмешка, – ты же не думаешь…
Не дослушал, нажал отбой. Она перезвонила тут же, я даже не успел убрать палец от экрана.
– Не усложняй ситуацию, – произнесла с намёком на угрозу. – Это в твоих же интересах.
Так авторитетно, с уверенностью тотальной власти и абсолютного контроля, последний раз со мной говорили в учительской, когда грозили отчислить из школы. Было это в прошлом тысячелетии, и это было действительно страшно. Не считая бабушки, которая из-за тройки закатывала мне греческую трагедию с заламыванием рук и воззванием к небесам, где, по её глубокому убеждению, в данный момент пребывал мой покойный дед, и не принимая во внимание телефонных родительских истерик из Танзании: факт изгнания из специальной школы с углублённым изучением ряда предметов на немецком языке сводил к практическому нулю мой шанс на поступление в тот институт на набережной, что рядом с Крымским мостом и теннисными кортами бассейна «Чайка».
– Подумай, – сказала она. – И не делай шагов, о которых потом придётся жалеть.
Я молчал, от проклятого зефира меня начало подташнивать. Сделал глоток коньяка. Помогло, но не сильно.
– Видишь, – ласковая нотка, – не так и сложно…
– Что тебе от меня нужно?
Вопрос выскочил случайно, я не хотел его задавать. Совсем не хотел знать, вернее, услышать от неё, что ей от меня нужно. Есть такие фразы, вроде штампов, слова в них не имеют особого значения, типа «жить не могу без тебя» или «я тебя убью». Или «как ты смеешь?». Именно эту фразу я и выдал следом.
Она засмеялась. После паузы произнесла спокойно, серьёзным тоном:
– Нам нужно поговорить.
– Нет. Не нужно.
Возникла тишина. Тягучая, вроде чёрного сиропа, который цыгане варят из жжёного сахара, а после, добавив лошадиной крови, отливают в формы петушков на палочке, она проникала внутрь, я уже физически ощущал противную тяжесть в желудке. Меня начало мутить. Такое со мной бывало в детстве перед дракой.
– Я сейчас повешу трубку, – произнёс я медленно. – И ты больше никогда не будешь мне звонить. Никогда.
Тишина. Я сжал кулаки. Молчать! Ни слова! Мне стоило труда не начать снова затыкать пустоту словами. Не пустоту – страх. Больше всего меня пугала уверенная серьёзность её голоса. Как тогда в учительской.
– Тебе надо отдохнуть, – наконец сказала она и сама повесила трубку.
До Внуково такси домчало меня за полчаса. Шофёр, бритый мусульманин с узким лицом камикадзе, не произнёс ни слова, лишь пару раз кивнул – когда я влезал в машину и когда платил в конце.
У стойки сонная девица в морковного цвета косынке оформила билет, багажа у меня не было, на паспортном контроле на вопрос о цели поездки я буркнул: бизнес; пограничник зло шлёпнул штемпелем и, глядя куда-то вбок, вернул мне паспорт. До посадки оставалось сорок минут, я бесцельно побродил между разноцветных бутылок унылого загона дьюти-фри, размышляя о поистине безграничных вариациях перевода слова «бизнес» на русский. Цель поездки была не просто смутной, я понятия не имел, зачем я туда лечу.
Лицом к лицу встретиться с психопаткой и спросить напрямую про крысиный яд? Заодно категорически потребовать больше не звонить мне. Ещё можно отрубить ей пальцы, лишив возможности пользоваться телефоном. Можно прикинуться паинькой, накачать мерзавку коньяком и после страстного соития зарезать её во сне. Нет, лучше задушить подушкой. Так чище. Не пробовал, но думаю, не так сложно. С трупом тоже элементарно – закопать в саду под кустом жасмина. Помню, рос такой рядом с беседкой.
Объявили посадку, тридцать третий выход оказался в другом конце аэропорта. Быстрым шагом я направился туда.
На самом деле, оставшись дома, я бы просто сошёл с ума. После того как она повесила трубку, в меня вселился бес неукротимой энергии. Чистая химия: сахар с коньяком плюс добрая доза адреналина. Я метался по квартире, рычал и ругался, размахивал руками и пинал мебель; потная майка липла к телу, я стянул её, скомкал и вышвырнул в окно.
Больше всего меня бесило, что это не я, а она повесила трубку. И что она может звонить мне, когда ей вздумается. А я нет. Ещё бесил страх – глупый, детский и никак рационально не объяснимый.
Теперь – главное. Да, был ещё один нюанс. Нюанс, о котором даже не хотелось думать, – осознание собственной никчёмности. Иллюзорность успехов, имитация смысла, симуляция бытия. Разумеется, мысль эта всплывала и раньше, но мне вполне успешно удавалось убедить себя в её вздорности. Экзистенциальный вопрос подменялся надуманным фактом – разрывом контракта, финансовой неудачей, скандалом, похмельем или просто скверным расположением духа. Смерть Дымова сделала факт моей никчёмности официальным. Попытаюсь объяснить. Дымов родился с козырями на руках, я тоже. Только вот моя масть оказалась так себе – мелочь, шестёрки-семёрки, у Дымова были сплошь тузы.
Он даже не шевелил пальцем, а к нему уже всё плыло на серебряных подносах – лучшее, эксклюзивное, ручной работы; как-то на третьем курсе я приехал на Грановского на новенькой экспортной «шестёрке», мы гоняли по кольцу, а после рванули на Николину гору. Дымов хвалил приёмистость движка и кожу сидений, а через неделю я узнал, что отчим подарил Дымову спортивный «мерс» – рубинового цвета, с откидным верхом, – подарил ещё в январе.
За стажировку в Хельсинки я был готов отдать правую руку, Дымов из лени отказался от командировки в Италию. Я врал, хитрил, подличал, чтобы перебраться на ступеньку повыше: Дымов листал энциклопедию, валяясь в халате на диване.
С какой глупой важностью я хвастался перед ним успехами новенькой фирмы – частной, личной, собственной; он даже согласился поехать в только что отремонтированный офис с адресом не где-нибудь в Лыткарино, а на Кузнецком мосту. Он дымил сигаретой и снова хвалил – вид из моего кабинета на Камергерский, ноги секретарши, абстрактную картину в переговорной.
Его отъезд на Кипр вызвал во мне тихую, мерзкую радость. Отъезд напоминал капитуляцию, вернее, я попытался себя убедить в этом. Наполеон на острове Святой Елены – всё, финита.
И тот, последний визит визуально подкрепил мою веру: сухие листья, заметённые в угол веранды, стакан с полоской помады, столовый нож с прилипшим желтком. Да, финита, именно так она и выглядит. Дымов проиграл, я выиграл.
Моё существование – прошлое, нынешнее и будущее – наполнялась жизнью и смыслом. Поступки обретали логику, решения – гибкость, цели становились важными. Подлости находилось рациональное обоснование, а глупости – убедительное объяснение. Торжество гармонии, триумф здравого смысла – мне было достаточно, чтобы на периферии моего подсознания, в дальнем его углу, присутствовал кусочек Кипра, с верандой, увитой пыльным виноградом, неубранный стол с посудой, забытой с утра, пепельница с окурками да початая бутылка коньяка.
Зависть? Как бы я желал такого простого объяснения. Безусловно, элемент зависти присутствовал, но был он, увы, совсем не главным. Исчезновение Дымова – даже не его физическая смерть, а моё внезапное знание об этом факте – полностью разрушало модель моего мира, столь тщательно выстроенного, такого удобного, такого разумного. Главное, единственно правильного.
Пока Дымов был жив, у меня ещё оставался шанс доказать свою правоту – не Дымову, самому себе доказать. С его исчезновением не только будущие цели потеряли смысл, весь пройденный путь вдруг оказался сомнительным: и шёл я не туда, и шагал не так, и попутчиков выбрал неверных.
Мысль обрела форму и тихо вползла в мой мозг: бездельник и пьяница Дымов прожил свою жизнь проще и честнее – правильнее меня. Да, я могу снова затащить его жену ночью в море, но на этот раз убедить себя в собственном превосходстве мне вряд ли удастся.
Мы приземлились перед рассветом. Восточная часть неба чуть посветлела, за чёрным силуэтом гор уже зрело нечто тёплое и с лимонно-сизым оттенком. Воздух, по-южному сладковатый, отдавал самолётной гарью. У выхода, присев на корточки, лениво покуривали смуглые таксисты, вереница пустых машин своим хвостом загибалась за угол здания.
В ушах ещё стоял гром турбин, я дважды повторил шофёру адрес; было ощущение, что я кричу в железную бочку. Парадиз-драйв, дом двадцать один. Или как Дымов тогда сказал: «Рай и очко – записывать не надо, не забудешь».
В моём кармане лежало новое сообщение от Ангелины. Текст возник, когда я переключил мобильник с авиарежима; пограничница с лицом жуликоватой гадалки как раз ставила въездной штамп в мой паспорт. Я успел прочитать первые строчки, гадалка каркнула и ткнула пальцем в табличку с изображением перечёркнутого телефона.
Таксист вырулил на шоссе. Я приоткрыл окно и начал читать:
Давай, милый, поговорим о физике. Ты помнишь билет номер семнадцать? Закон Джоуля – Ленца о переходе энергии из одного вида в другой? Кинетическая в электрическую, та – в тепловую. Помнишь? Любовная страсть такая же энергия, и эта энергия тоже может перейти в другой вид. А беспечное поведение может стать катализатором. Они говорят: «От любви до ненависти один шаг» – это глупость, и ты со мной, конечно, спорить не будешь. Легче всего любовь превращается в гнев. Гнев – это та же любовь, только горькая на вкус. Понять и принять истину не так просто, иногда на процесс познания уходит вся жизнь. Вспомни гнев Господа нашего, ведь Всевышний, наказывая, продолжает нас любить, да и наказание есть не что иное, как проявление Его безграничной любви. Он пытается сделать нас лучше, приблизить к Себе, ведь мы, как ни крути, созданы по образу и подобию Всевышнего…